***
Дома было тихо. Ни звонкого «с возвращением», ни звуков шкварчащей на сковороде еды, ни мягкого «как на работе дела? Я скучал», ни теплых объятий и поцелуя. Обидно и неприятно. Но другого ожидать не было смысла. Всё же пару часов назад они из-за банального пустяка поссорились, и теперь Какаши никто не встречает. Сбросив небрежно сандалии с ног, он уже продумывал в голове тысячу и один вариант извинения перед Ирукой, но всё казалось полнейшей чушью. До того момента, пока он не переступил порог их спальни и замер. Хатаке подавился воздухом. И, кажется, лишился рассудка. О Ками-сама. На их кровати спиной к нему сидел Ирука. Голый и связанный джутовой верёвкой, мать его, Ирука. Она узором оплетала торс и, кажется, бёдра и ступни. Этого Какаши не видел, но и чёрт с этими ногами. Многочисленные узлы местами уже явно натирали чунину кожу, но он покорно сидел и ждал Какаши. Руки, сведённые за спиной, держали еще моток верёвки — Умино, конечно же, не под силу самому связать их. А мягкими распущенными волосами был прикрыт контур ободка с дурацкими, но чересчур милыми черными кошачьими ушками. Воздух вмиг стал тяжелым, а температура в комнате явно поднялась на пару-тройку градусов. Вот так сюрприз. Усмехнувшись, копирующий облизнул губы и медленно, стаскивая на ходу одежду, двинулся к Ируке. — Оказывается, ты у меня неплохо владеешь шибари. И к чему тогда был весь тот концерт в моём кабинете? — Шестой доволен до чёртиков. Он несильно прикусывает плечо связанного порядочного и уважаемого учителя академии, хрипло смеётся и снова кусает в этот раз уже маленькое ушко. — Чего молчишь, Ирука-сэнсей? Чунин бросает недовольное «мяу», ведь этот ободок дурацкий они покупали на каком-то празднике, и Какаши уж слишком с огромным энтузиазмом просил Умино примерить. О восторге Хатаке после этой покупки даже можно и не говорить — и так всё понятно. Хатаке смеётся. — Замолчите, хокаге-сама, и сделайте то, что должны, пока я не передумал, — Ирука всё ещё не до конца уверен, что готов к этому, но любопытство и возбуждение берут верх. Он не хочет ни о чём думать, поэтому в ту же минуту решает бросить всё на самотек. Будь что будет. Какаши дважды просить не нужно. Он с легкостью выхватывает верёвку и ловко оплетает ей руки Умино, быстро и жёстко фиксируя их частыми узлами от предплечья до кистей. И Ирука даже знать не хочет, где, когда и с кем Хатаке уже набрался такого опыта. Хотя, Ками-сама, кого он обманывает. Завтра спросит. Ну, а пока есть дела куда важнее. Джут всё так же местами сильно натирал кожу, и чунин был уверен на все сто — завтра всё тело будет исполосовано, и ничто не убережёт его от смешков со стороны друзей и чересчур заинтересованных взглядов коллег. Какаши с жадностью осматривает тело любовника, прикусывает острыми зубами нижнюю губу, мягко очерчивает подушечками пальцев контур верёвки на боках снизу вверх. Картина завораживает до звёздочек перед глазами, до тряски в теле и дикого желания. Он хочет, хочет, хочет. Когда копирующий касается лица, Ирука ловко поворачивает голову, цепляясь хитрым взглядом за джонина и несильно прикусывая чужой указательный палец. Играет с ним. И смотрит этим своим блядским взглядом из-под слегка прикрытых ресниц. Сердце делает кульбит. Крышу сносит окончательно. Кажется, Хатаке готов умереть. Умирать нельзя — сперва Ирука должен обещано получить по жопе за всё, что умудрился наговорить сегодня Шестому в кабинете. И совсем неважно, что этот самый Шестой готов прощать Умино буквально всё и носить на руках. Оба это понимают. Обоих это возбуждает до трясучки. Какаши наконец приходит в себя и толкает Ируку на кровать. Согнутые ноги тоже оказались связанными, и язык хокаге резво пробегает по пересохшим губам. — Затрахаю так, что завтра не встанешь. — Только обещать и умеешь. Действуй уже, — Ирука на людях и Ирука с ним — это абсолютно разные личности. Джонину даже льстит, что таким порядочного сэнсея видит только он. Какаши скалится и оттягивает верёвку за узел прямо на солнечном сплетении, а потом резко отпускает, из-за чего та бьёт по груди чунина, задевая соски. Тот выгибается, стонет и больше не может дерзить своему любовнику. Знал бы, что будет так, выпендривался бы куда меньше. Хатаке готов поклясться — он уже давно хотел попробовать вот так мучительно долго овладевать этим податливым и таким любимым Ирукой, ласкать его до исступления, гладить, щипать, целовать, слушать протяжные хриплые стоны и мольбы, ловить губами тяжелые вздохи и наслаждаться полным контролем над беззащитным связанным Умино. И он сделает всё, чтобы Ирука запомнил эту ночь надолго в самом хорошем смысле этого слова. — Только обещать, значит, умею, — он переворачивает Ируку на живот, заставляя оттопырить слишком уж аппетитные, а по бокам ещё и связанные ягодицы. Чунин замирает в ожидании. Кусает губу. А после срывается на крик. Шлепок. Второй. Третий. По одному и тому же месту. На последнем ударе ладонь джонина крепко сжимает ягодицу. Какаши наклоняется и смачно кусает чунина за шею, параллельно оттягивая верёвку на другом бедре и отпуская её для шлепка. Они оба сходят с ума, но как же им это до мурашек нравится.Э к с т а з.
— Поверь мне, Ирука, ты ещё возьмёшь свои слова обратно, — мягкие поцелуи в плечо, жесткий удар по ягодице, резкие укусы за лопатки, загривок и туман перед глазами.Жарко, жарко, жарко.
Какаши хватает тюбик смазки, о котором его любовник позаботился заранее, спешно выдавливает холодную субстанцию на горячие пальцы и касается уже немного разработанного ануса. — Готовился? — Хатаке приятно удивлён. Целует под лопаткой и проталкивает сразу два пальца. В висках стучит кровь, а в голове эхом раздаются вздохи, всхлипы, стоны. Какаши, Какаши, Какаши.Как же х о р о ш о.
Свой член уже стоит колом, и это порядком затуманивает разум, но он должен держаться. Сначала Умино. Хатаке не намерен отступать. И ради дикого удовольствия своего Ируки готов потерпеть. В конце концов, он поклялся себе, что превратит для чунина боль в экстаз и полностью вымотает того. До дрожи в теле, до сорванного горла, до последнего рваного вздоха. Хатаке усмехается. Наклоняется к уху Ируки и шепчет: — Поверни голову и смотри. Ирука слушается.Твою мать. Зеркало.
Умино готов провалиться сквозь землю от стыда. Прямо сейчас он лежит полностью связанный, красный, мокрый, с диким желанием в глазах, приоткрытыми губами, засосами, укусами, с этим глупым ободком на голове, и его пальцами трахает хокаге с таким же безумным взглядом. Просто, блять, картина маслом. Ирука отводит взгляд, за что получает новый удар по ягодице, от чего всхлипывает из-за этого необъяснимого наслаждения, граничащего с болью. — Смотри, я сказал, иначе получишь ещё, — Какаши вводит третий палец, заставляя чунина метаться под ним, стонать и плакать от наслаждения. И Хатаке готов ради этого душу продать.И с с т у п л е н и е.
И Ирука смотрит. Затуманенными потемневшими глазами смотрит на них в зеркале. Это что-то запредельное. Он сходит с ума. — Какаши… — тихо, хрипло, умоляюще. — Да, мой хороший? — Шестой наклоняется и мягко прикусывает хрящик уха. — Прекрати издеваться… — Что-что? — Хатаке смеётся по-доброму, проводит носом по скуле, кусает чужую губу и нарочито сгибает пальцы внутри, надавливая на простату. Ирука в очередной раз дёргается и заходится в хриплом стоне. Ирука готов отправиться к праотцам прямо сейчас. — Прекрати. Надо мной. Издеваться, — Какаши везде. Он оставляет поцелуи на губах, шее, ключицах, а свободной рукой ласкает соски, живот, член, бедра. Умино понял, почему отказывался. Это с л и ш к о м, чтобы быть реальностью. Ируке хотелось бы верить, что это наверняка очередное гендзюцу копирующего, но он не первый день встречается с джонином и понимает — ни одно дурацкое гендзюцу не повторит эти п а л ь ц ы. — А что ты хочешь? — как же Хатаке нравится изводить такого беспомощного и буквально связанного по рукам и ногам Ируку, который лежит перед ним весь в укусах, засосах с натертой верёвками кожей и съехавшим набок ободком. Какаши сдергивает ободок, зарывается пальцами во влажные волосы и, сжав их и зафиксировав голову, шепчет в самые губы. — Я жду четкий ответ, котёнок. — Войди в меня… — тихий запинающийся шёпот и сбивчивое хриплое дыхание. — Не слышу, котёнок, громче, — Шестой сам уже давно на пределе. Ещё чуть-чуть — и крышу сорвёт окончательно. Но прежде он поиздевается над своим любимым. Совсем немного. — Войди в меня! — чунин понимает, что теряет рассудок. Он уже, кажется, вообще не в этом мире. — Гро-о-омче, — Какаши целует основание шрама на щеке, кусает за нос и сжимает чужой член у основания, заставляя Ируку едва ли не плакать от бессилия. — Трахни ты уже меня, я больше не могу! — собрав остатки самообладания, кричит Умино. У Какаши срывает тормоза. Он хватает с прикроватной тумбочки кунай и аккуратно, но резко распарывает веревку на ногах и руках, оставляя бондаж только на торсе. Развернув Ируку на спину, нависает сверху и жадно-жадно целует, сжимая бёдра пальцами до очередных синяков. На чунине, кажется, уже живого места не осталось. И прежде, чем Ирука успевает снова начать умолять, Хатаке входит в него, приглушая гортанный стон кулаком.С у м а с ш е с т в и е.
Умино мечется в беспамятстве, плачет, стонет, зовёт Какаши, целует жарко-жарко, царапает плечи, лопатки, спину и чувствует, как стремительно падает в бездну. Хатаке закидывает его дрожащие ноги себе на плечи, целует, кусает лодыжки, сжимает пальцами икры, а после полностью поддается инстинктам. Случайно взгляд его цепляется за зеркало сбоку. И всё.Б е з у м и е.
Кончают они одновременно под громкие всхлипы Ируки. Джонин выходит из него, осторожно опускает чужие ноги на кровать и падает сверху. Мягко, лениво целует Ируку, пытается успокоить дыхание и бешено колотящееся сердце и гладит, гладит, гладит. У него едва ли есть силы пошевелиться, а про Умино вообще говорить не стоит, поэтому, более-менее придя в себя, Какаши быстро создаёт двоих клонов и, подхватив чунина на руки, перекладывает того на огромное кресло. — В душ? — Хатаке аккуратно развязывает оставшиеся верёвки на теле Ируки и целует особо сильно натёртую кожу, пока парочка его клонов услужливо перестилают им постель. Умино может и удивился бы, откуда даже у бывшего АНБУ столько выносливости, только живут они вместе уже не первый год, да и чунин не в том состоянии. Он знает, что сейчас один очень бесстыдный джонин поможет ему помыться, смажет раны мазью, принесёт на руках в кровать, поцелует в макушку и крепко обнимет. И большего Ируке не надо. — Угу.***
— Чтоб тебя, Какаши. Начитался своих книжек дурацких, а теперь меня мучаешь. Это был первый и последний раз, извращенец, — сорванным и сонным голосом сбивчиво прошептал Ирука в шею Хатаке, удобнее устраивая на его плече свою голову и прикрывая глаза. — А то тебе не понравилось. И даже не ври. Ирука сопит недовольно, но отрицать слова Какаши не спешит. Да и чего греха таить — он в восторге. Готов даже повторить, вот только свяжет он в другой раз Какаши. И нацепит на него этот дурацкий ободок с ушами. И хвост купит. И красную юбку клетчатую в завершение образа. — Я тоже тебя люблю, — так же тихо произносит Шестой. — Очень.Еле слышный смешок копирующего.
Мягкий поцелуй в тёмную макушку.
Крепкие объятия.
Темнота.