Маятник. Беспамятство

Мается, мается маятник, Крутится-бьется пружинка в часах, Сколько еще мне осталось, кукушка?! Это так больно! - Сердце в груди, Если можешь - терпи, А не можешь... Нет! Нет, подожди!!!...

Иногда Канэсада думает, что у их господина странное чувство юмора. Конечно, для некоторых заданий требуется особая подготовка, некоторые свойства характеров и умения, а успех при этом становился лишь делом времени, но… Канэсада еще на оглашении списка прикладывает руку к лицу, но хороший солдат приказам хозяина не перечит. Ему и так везет, с ним идет Йошиюки, удастся как раз проследить за чертовой псиной, чтобы целым вернется. А то ему дай волю… только выздороветь успел, так со следующей же миссии с вывихнутым плечом вернулся. Идзуминоками даже злиться на него не успевает, хотя ор стоит до небес. А тревожный или нет, так поди разбери. - Нам сюда, - Конноске забирается на плечо рослого Канэсады, осматриваясь, и уверенно указывает лапой на узкий проход в лощину. Узловатые деревья обрамляют вход, землю устилает слой палой листвы, а едва намеченная дорожка ведет к западному склону горы. Судя по информации, именно там появится армия антиистории, разыскивая убежища и запасы оружия, так необходимые солдатам для победы в войне. Кунихиро держится рядом, ревниво посматривая на Муцуноками, лезет между ними, стоит только Йошиюки шагнуть ближе, и Канэсада готов рычать на мальчишку, едва пробыв с ним пять минут. Чертов ревнивец совершенно не следит за дорогой, а отправлять его на разведку опасно, никто из них не бывал в этих местах. От неминуемой расправы вакидзаши спасает только то, что они приходят к месту назначения – к широкой полосе реки, обрывающейся грохочущим скатом водопада. Именно под ним большое количество полой породы и пещер, призванных послужить защитой для боеприпасов. Их уже поджидают, и Канэсада краем глаза видит, как широко ухмыляется Йошиюки перед тем, как броситься на врагов. Псина чертова, - думает он, и злость привычно плещет под ключицами, подгоняя вперед. Кунихиро мечется рядом, помогая справиться с противниками, и отступает назад, к воде, отвлекая тварь, похожую на паука с торчащим из нее человеком. Придурок, в воде тоже может быть засада, - хочет сказать ему Канэсада, но лишь зло рычит, отмахиваясь от небольшого танто с его коротким, но юрким клинком. Он успевает вовремя, парирует удар куная, направленный в шею вакидзаши, и с чавканьем вгоняет собственный клинок прямо между пустых глазниц костлявой змеи. Они справляются, и легкость, с которой это удается, тревожит. - Тут что-то не то, - сужает глаза Муцуноками, и Канэсада доверяет его чутью. Йошиюки не улыбается, вслушивается во что-то и все равно пропускает тот миг, когда все идет наперекосяк. Не основной удар они сдержали, поддались на уловку, отвлеклись. Канэсада чувствует, как земля под ногами вздрагивает вместе с нарастающим грохотом, и недоуменно смотрит на край каменистого берега. Не нужны были армии антиистории припасы, ни к чему они туманным бойцам. Идзуминоками пинком отшвыривает от себя Кунихиро и думает, как забавно будет, если он пропорет себе живот своим же, неубранным в ножны, клинком. Не нужны. И именно поэтому армия решила избавиться от человеческого оружия самым быстрым способом. Она его взрывает. И край склона сползает вниз, проваливаясь в ревущую воду. * Муцуноками падает, не удержавшись на ногах, матерится отчаянно, пытаясь дотянуться и не успевая. Понимая, что не успеет и всё же пытаясь, отчаянно, изо всех сил, и не может – слишком далеко, слишком неожиданно, слишком… Он не пытается заглянуть за край обрыва, как Кунихиро. Перескакивает через барахтающегося мальчишку и не разбирая дороги в клубах пыли, несётся вниз, туда где излучина реки под водопадом, туда, где возможно… только возможно…. Муцуноками не верит в богов, он ни разу не видел ни одного из них, зато частенько видел, как обманываются те кто верит. Но сейчас он готов молиться кому угодно, отдать всё на свете, хоть самого себя, если кому-то нужна такая сомнительная ценность, только бы… только бы… Они завалили задании и потеряли – возможно нет? пожалуйста – нет! – одного из лучших бойцов, капитана. Глупо потеряли, без-воз-врат-но. Слово горчит на языке мешаясь с пороховой гарью и сухой глинистой пылью, разъедает глаза, выбивая непрошенные слёзы. Пыль, это только пыль, из-за неё плохо видно и берег реки размывается нечётко. Муцуноками смаргивает, рычит зло, врезаясь в мутную воду, до побелевших костяшек сжимая в мокрой ладони меч, и вспомнив, вбрасывает его в ножны. -Идзуми, - ревёт, перекрикивая рёв водопада, - Идзуми… Как будто, даже если ещё жив, Канесада сможет ему ответить. Пыль оседает, смешиваясь с водяной взвесью, вода светлеет, унося мусор, Кунихиро, тоже спустившийся на берег, бестолково мечется по песку. Светлая накидка находится ниже по течению, зацепилась за вывороченную оползнем корягу – повезло. Йошиюки бросается туда, спотыкается, едва не пропоров ногу, о застрявший в песке клинок и вышвыривает его не глядя на берег. Кунихиро подберёт. Клинок цел и это вселяет иррациональную надежду. Глупую. Живую. Человеческую. Идзуминоками бледный в прозелень, под полуопущенными веками полоска белка, бескоровные губы приоткрыты и с уголка стекает мутная вода. А скула ободрана, вода смыла кровь, оставив только неряшливо набухшую ссадину. Плевать. - Дыши, - шепчет Муцуноками не то требовательно, не то жалобно, выволакивая его на берег, - дыши же… слышишь, ты обещал… Переворачивает, пытаясь вытряхнуть воду из лёгких, но опасаясь навредить ещё больше – так грохнуться, невозможно обойтись без травм… невозможно же? Ощупывает торопливо – вроде кости все целы, только на боку, от рёбер к плечу длинная рана. Не особо глубокая, видимо зацепило чем в воде. Не самое простое дело пытаться выбить воду из лёгких, одновременно обшаривая карманы мокрой одежды в поисках амулета возврата, но учигатана справляется. Вот он родненький, цел. Ну же, давай, Яген, не подведи. Вытащи мне эту заразу склочную… любимую… хоть с того света вытащи, я знаю – ты можешь. Короткая вспышка переноса бьёт по глазам, и Муцуноками срывается на бег едва не раньше, чем опадает сияние портала. Растерянный Кунихиро остаётся топтаться на площадке, прижимая к груди чужой клинок, словно согреть пытается. Куда ему теперь? В комнату – меч на подставку вернуть? Или в медблок, следом за Йошиюки? А Яген скальпелями кидаться не начнёт? Он может под горячую руку. Кунихиро всхлипывает, жалея себя, жалея сорвавшегося партнёра, даже Муцуноками, бледного и испуганного ему сейчас жалко – ревность ревностью, а что такое любить и потерять он понимает. И с облегчением каким-то выдыхает, принимаясь отвечать на вопросы набежавших клинков – им тоже в медблок не сунуться. А так хоть какая-то ясность. И к Саниве надо зайти, отчитаться. Он же помощник и партнёр капитана миссии, ему и идти, значит. Раз сам капитан пока не может. Кунихиро с трудом переставляет непослушные ноги, и по-детски хочет верить, что действительно «пока», что Яген Канэ-сана на ноги поставит и всё будет хорошо как прежде. И хрен с ней, с проваленной миссией. Пусть только живёт, ладно? * Яген зло рявкает на Муцуноками и пинком вышвыривает его за дверь. Ему недосуг отвлекаться на страдающих. Канэсада еще легко отделался, дышит сам, вытащили быстро. С ранами разобраться проще всего, пусть лежит себе бревнышком, даже швов почти не потребуется. Вспухшую ссадину на лице скрывает марлевая повязка, Нагикицуне сноровисто обрабатывает рану на плече и подбирает длинные мокрые волосы. С кончиков капает вода, под столом уже лужа собралась. - Будут полы языками отдраивать, - Яген разлепляет пересохшие губы и на миг приваливается к надежному плечу. Нагикицуне молчит, и в этом молчании куда больше слов, чем кажется на первый взгляд. Танто дергает уголком рта в намеке на улыбку и поворачивается к двери. Он сделал, что смог, дальше пускай Канэсада выкарабкивается. Еще не хватало хоронить кого-то. У Ягена нет такой статистики, пускай и дальше список остается пустым. Канэсада через некоторое время – довольно скоро, прикидывает Яген, может около часа – очнётся, но он его снотворным обколол, заранее, памятуя склочность характера, непроходимую тупость и нежелание лежать в лазарете спокойно. Тогда можно будет и этих страдающих страдальцев пустить. Пускай грязищу за собой уберут, а то понимаешь, всё в глине и кровище, ему что ли теперь пол тут мыть? Заодно патлы этому герою, с раной, пусть в порядок приведут. Проще конечно обкорнать под корень, но это ж потом ору будет до небес – ну его, пускай Муцуноками отдувается, он эти патлы больше всех любит. А мелкому тряпку в зубы, а то только и годен что причитать «канэ-сан, канэ-сан» вот пусть причитает под душеполезное дело. Танто аккуратно укладывает в кювету последний инструмент уже простерилизованный и вычищенный и убирает её на полку. После чего косится на брата и идёт к двери, ну невозможно же эти вздохи собачьи терпеть! Муцуноками так и сидит в коридоре, привалившись спиной к стене. Мокрый, грязный, у самого над бровью ссадина и бинты на рукаве ошмётками висят, приклеившись к неряшливой ссадине. - Переоденься и ополоснись, - командует медик, не дрогнув выдержав умоляющий взгляд, - уход нужен, а свинью в лазарет не пущу. И хлопает дверью, не в силах видеть счастливую рожу. Только слышит шаги за спиной по коридору – побежал команды выполнять, прав Канэсада – псина и есть. * Санива вскидывает голову, едва услышав стук в дверь. Ему нет необходимости спрашивать, он знает, кто мнется на пороге, набираясь храбрости. Кунихиро делает несколько коротких шагов, останавливаясь у стола, и сжимает пальцы на алых ножнах, так и не решившись оставить клинок. Он начинает говорить, и Санива откладывает книгу, с тихим шелестом сухих, пыльных страниц. Он знает, как прошла миссия, знает, что состояние пациента стабильно, а клинок цел. Он многое знает и молчит, слушая краткий отчет. Голос у Хорикавы вздрагивает, рвется на короткие, больные фразы. Они провалили миссию, один из лучших клинков в тяжелом состоянии, взрыв обрушил часть склона, погребя под собой оружие. Без боеприпасов шансы выиграть войну падают вполовину, и история изменилась, приведя к новым, невообразимым последствиям. У Кунихиро белеют костяшки, так он стискивает в руках клинок партнера, и опускает голову. Вина пополам с тревогой, пригибающая его к земле, не одна. Не только в миссии дело, и Санива вспоминает хрипловатый голос Мунечики, насмешливый и тихий. «Плохое у вас чувство юмора, господин» Он помнит, как определял их на миссию, надеясь, что совместная работа поможет сблизиться. Привыкнуть друг к другу, пережить эту грызущую изнутри ревность и зависть к тому, более удачливому, любимому… К тому, кого выбрали, оставив позади одного из самых близких. Санива смотрит на опущенные, вздрагивающие бесконтрольно плечи маленького вакидзаши, потерявшегося в переплетениях человеческих эмоций, и с горечью думает, что не этого хотел, помогая клинкам обрести человечность. - Это все, господин, разрешите идти, - Кунихиро замирает в ожидании ответа, и тревожный комок внутри, покрывшийся ледяной коркой, идет трещинами. Сейчас вырвется все то, что он прячет, и что хорошего? Кунихиро невыносимо хочется вернуться в их с Канэсадой комнате, вдыхая терпкий запах благовоний – сандал, да? – поставить клинок на подставку, трогая шершавую рукоять, и повалиться на циновку, зажимая ладонью рот, чтобы никто, ни единая душа не слышала его болезненного, звериного воя… Он вздрагивает, ощутив на плече ладонь, и понимает, что не слышал шагов господина. Вскидывает голову с покрасневшим, опухшим лицом, и Санива притягивает его к себе, давая уткнуться в плечо. И терпеливо ждет, поглаживая по спине теплыми ладонями, шепча тихое. - Хорошо, что вы живы. * Нагикицуне открывает дверь и коротким кивком позволяет Муцуноками войти. У Йошиюки бледное, доверчивое лицо, так и не обработанные раны и вряд ли он вспомнил о себе, сидя перед медблоком в ожидании. И пальцы у него дрожат, когда он, не спросясь, невесомо касается бледной щеки. Яген даже не говорит ничего, только плотнее поджимает губы. Да ладони сжимает плотнее, наверное, он понимает Муцуноками лучше всего, едва не потеряв вот так же самое дорогое, и от этого и проще, сложнее. Вся цитадель давно знает, что эти двое любовники – такой ор стоит до небес, стоит им оказаться рядом, а в другое время посмотришь и не поверишь, что могут так… нежно. Яген смотрит на осевшего у койки Йошиюки и сухо рассказывает про специфику ран. Он сомневается, что теперь ему удастся вышвырнуть Муцуноками за дверь. Может оглушить? Или им хватит одного ударенного на всю голову? - Идзуми! – в голосе у учигатаны жгучая, выворачивающая нутро надежда, и Яген прикрывает веки, не глядя, как Канэсада медленно, оглушенно моргает, не понимая, что происходит. Как сглатывает, наверняка, пережидая приступ тошноты. И как разлепляет пересохшие, непослушные губы. - Вы кто такие? Я где? Яген мучительно трет пальцами воспаленные веки и прикладывает ладонь к лицу. Если он думал, что их проблемы закончились, то они решили только начаться. Дверь отодвигается и в щель просачивается встревоженный вакидзаши. Ему скорее всего уже сказали, что его обожаемый напарник жив и скоро очнётся, вот и пришёл. Только его не хватало. Наги – вот же умничка – ловит его на входе за шиворот и разворачивает к двери подсобки. Отодвигает её, неприметно-серенькую и непререкаемо сообщает, указывая на ведро и швабру: - Срач убрать, а то в медблок ни ногой больше. Кунихиро открывает было рот, возмутиться, что это де не он, что вон пусть Муцуноками, а чего это сразу… и стухает быстро под бесстрастным лисьим взглядом. Вот уж что Наги умеет, так это смотреть выразительно. Видимо компенсацией за отсутствующую мимику. Ничего, от махания шваброй даже после задания ещё никто не поломался. Пока он возит тряпкой по полу, Яген терпеливо отвечает на идиотские вопросы больного: да, ты клинок, это цитадель мастера Санивы, твоё имя Канэсада Идзуминоками, был ранен на задании. От удара временная амнезия – это он уже больше для Йошиюки, который сидит и старательно разбирает больному волосы гребешком. И медик очень хочет надеяться, что она действительно временная. Кунихиро справляется быстро и качественно, и наконец подходит к постели. Руки у него дрожат, губы тоже и глаза на мокром месте. Как же, обожаемый Канэ-сан даже его не помнит. Ладно всё остальное забыл, он бы рассказал. Что злополучного учигатану Рёмы забыл, это даже хорошо, но его? Они же столько вместе… они же… напарники. - Канэ-сан, - бормочет, не зная что сказать, и стараясь не коситься завистливо на гребешок в пальцах Йошиюки. Несправедливо же, почему ему пол мыть, а этому… - Как себя чувствуешь, Канэ-сан? – пробует ещё раз. Канэсада поднимает на него пустой, без тени узнавания взгляд и долго молчит, подбирая слова. - Бодро для того, кто рухнул в водопад. Он осматривается, едва замечая, что ему расчесывают волосы, и неуверенно трогает пухлую повязку на щеке, пытаясь осознать себя в пространстве. Он не понимает, чего от него хотят эти люди – клинки, поправляет Канэсада сам себя и почти ощущает в руке знакомо-незнакомую тяжесть. Еще и смотрят все так… жалостливо. Он ведь не подыхать собрался, правильно? Кунихиро печально опускает голову, бросает косой взгляд на медика, почти гневный на Муцуноками, все еще возящийся с драгоценной шевелюрой напарника, и с надеждой уточняет. - А вернуть память… быстрее никак нельзя? Яген, перебирающий что-то на своих многочисленных полках с банками и платками таблеток, даже не оборачивается. Наверняка уже думал о подобном. - Быстрее – нет. Говорят, если вернуть человека в те же события, где он память потерял, она может вернуться, - танто задумчиво постукивает кончиком пальца по краю полки и скептически уточняет. – Но это не по моей части. Кунихиро огорченно вздыхает – не ронять же Канэ-сана в водопад снова – и стискивает кулаки – он готов попробовать любой способ, если это поможет любимому партнеру вернуться. Любой! А Яген, слушая его пыхтение, только трет лоб – зная решительность вакидзаши, тот достанет всех. И в первую очередь самого Канэсаду, склочный характер которого даже потерянная память не исправит. * - Здравствуй, что ты хотел? – Одента смотрит пристально, сверху вниз и Кунихиро никак не может отделаться от мысли, что мысленно сильнейший из пяти великих его уже разделал и сейчас медленно поджаривает на углях. Но ничего не поделаешь – раз решил, надо действовать. А то на словах он для Канэ-сана на что угодно готов, а как до дела дошло? - Прошу прощения, О-одента-сан, - склоняет он голову уважительно и стараясь чтоб голос не дрожал и не срывался предательски, - я пришёл просить вас, провести ночь в медблоке… Кане-сан, мой напарник, тяжело ранен и я готов на что угодно, лишь бы он поправился как можно скорее… А вы… говорят вы обладаете целительной силой… Вакидзаши наконец замолкает, хотя ему ужасно хочется продолжать говорить, извиняться, убеждать, оправдываться – лишь бы оттянуть тот момент, когда хмурый тачи ответит. - А он разве серьёзно ранен? – вместо брата отвечает подошедший незаметно Сохайя-но-цуруги, - я слышал, воды наглотался да пара ссадин, даже переломов нет. Кунихиро мнётся, чувствуя себя перед этим наивным дружелюбием, гаже чем когда его Одента разделывал… в смысле разглядывал. - Он не помнит… - торопится оправдаться, частит, глотая окончания, - он ничего не помнит, ни о себе, ни о цитадели, он даже о господине Хиджикате не помнит ничегошеньки… Яген сказал… не лечит такое… Одента-сан, пожалуйста. Одента от удивления аж пятится, понимая, что вакидзаши уже готов на колени падать и умолять. Взгляд у него не выразительный, а вот Сохайя присвистнув выступает вперёд, прикрывая брата плечом. Смотрит с любопытством, словно тоже калории высчитывает, хотя вроде не великий и не духовный, а даже вовсе копия. - Что совсем ничего? – Брови младшего Мицуё уползают под кудлатую рыжую чёлку, и жест этот кажется наигранным, - тогда может и стоит с ним посидеть, сходишь, брат? Оборачивается к Оденте и смотрит. Кунихиро кажется, что они обсуждают его оживлённо, хотя он стоит в метре от братьев и точно слышит – они не слова не произнесли. Наконец Одента неохотно кивает: - Переоденусь, - сообщает сухо, - и клинок возьму. И уходит, больше не слова не говоря. Сохайя подмигивает растерянному вакидзаши и в три широких шага нагоняет брата, смеётся ероша волосы, говорит что-то, но слов Кунихиро уже не разбирает. Одента подходит к медблоку когда над цитаделью уже повисает сонная вечерняя тишина. Яген к тому времени уже выгнал всех из медблока, сообщив непререкаемо, что у него тут не дом свиданий, так что идите как вы все по своим комнатам, любезные. Муцуноками только вздыхает и поблагодарив медика выходит, на прощание украдкой погладив спящего Идзумино по волосам, а Кунихиро остаётся. И думает, что если понадобится готов драться за возможность вылечить обожаемого партнёра. И чуточку совсем, любуясь собой – вот ведь, учигатана ушёл послушно, а он отстаивает интересы Канэ-сана! Яген сперва смотрит на него, как на убогого и пытается объяснить ,что Оденте, будь он хоть трижды священным, в медблоке ночью делать нечего. Но в итоге сдаётся, понимая, что вакидзаши готов ем зубами в глотку вцепиться, но сделать по своему. Уходит в подсобку, хлопнув дверью и сообщив, что он тогда за выздоровление больного никакой ответственности не несёт и пускай делают что хотят. Кунихиро выходит в предвечернюю хмарь, ёжится сидя на ступеньках и ждёт. Отвечает лисёнку, что Канэсада спит, когда Нагикитсуне по хозяйски проходит в медблок. Это у кого тут не дом свиданий, - обиженно думает Хорикава, рассматривая захлопнувшуюся за ним дверь. Правда когда они с Одентой заходят в палату, Яген всё же выглядывает, кивает сильнейшему из пяти великих, сочувственно, сообщив, что можно соседнюю койку занять, если сидеть надоест, и указывает Кунихиро на дверь повторно. Оставшись один, тачи Мицуё незаинтересованно оглядывает медблок – он тут был всего раз, когда брата змея укусила – и опускается на табурет рядом с койкой раненого. Пристраивает клинок ему под бок, вздыхает недовольно и отворачивается, опершись локтями о колени. Не то чтоб ему так уж спать хотелось, или что, но затея то глупая донельзя. Канэсада спит под действием снотворного. Яген рисковать с таким не станет – кто же знает, как станет вести себя клинок без памяти? Одента не может представить, каково это, хотя знает, что часть клинков не может вспомнить себя после поломки меча или пожаров. Канэсада спит плохо, тревожно. Поворачивает лицо, бормочет что-то, кривя рот, и дыхание у него не сонное, прерывистое. Тачи Мицуё прислушивается, но разобрать обрывистый шепот удается с трудом. - Не… Йошиюки… ты… - пальцы комкают простыню, и Идзуминоками откидывает голову, беспомощный перед навалившимся кошмаром. * Ночь вакидзаши ворочается в непривычной тишине комнаты, разом вдруг ставшей слишком большой и слишком пустой, забывается тревожным сном только под утро и подскакивает, стоит только первым проснувшимся клинкам тихо пройти по веранде. Негромкие шаги выдёргивают из полудрёмы, разом накрывая тревогой – как там его напарник, сумел ли Одента помочь? Сильнейший из великих конечно вчера раз пять повторил, что вряд ли и что затея бесполезная, но Кунихиро настоял на своём, лелея дурную надежду и не желая отказываться ни от единого, даже самого крохотного, шанса. А вдруг? Опускать руки он не собирался. Вот и сейчас, подскакивает торопливо, кое как поправив одежду – вчера так и уснул не раздеваясь на неразобранном футоне – и бегом в лазарет. И великого тачи отпустить – будто ему нужно твоё позволение, идиот, кусает в загривок обидная мысль – и Канэ-сану, с утра, чтоб не одному просыпаться. Небо на востоке расцветает рыжевато-розовым, над цитаделью царит тишина, только со стороны кухни слышна негромкая возня – датэ-гуми готовятся встретить голодных клинков завтраком. В другое время он может быть даже и оценил красоту раннего утра, но сейчас беспокойство гонит вперёд – а ну как Канэ-сан проснётся, а его рядом нет. А Канесада оказывается уже не спит. Сидит на постели, настороженно косясь по сторонам, пока Яген сноровисто меняет повязки. На щеке танто отчётливый след от подушки, пиджак застёгнут криво, а халат и вовсе просто наброшен на плечи – кажется, ради такого рутинного дела как перевязка медик просыпаться не собирается. Ещё не ушедший Одента сидит на табуретке, выставив острые коленки, и что-то негромко рассказывает растрёпанному Муцуноками. Кунихиро просачивается в палату, прикусив губу, он то рассчитывал придти первым, а тут уже столпотворение. Да что они все собрались с утра пораньше? - … так что думаю это вопрос времени, во сне он тебя звал, с хозяином разговаривал, ругался с кем-то… - Одента замолкает, кивнув на приветствие вакидзаши, и поднимается неловко, - я пойду. Кунихиро не рискует его задерживать, понадеявшись, что ему перескажут, что там ночью происходило. Йошиюки лыбится ненатурально, приветствует бодро, рапортует, что уже Ишикиримару заходил, но и его молитвы ничего не дали, только разбудили Ягена, который очередной священный клинок взашей и выставил. - Фигнёй маетесь, - кратко обрубает медик, закрепляя повязку, и поясняет, - воспаления нет, заживёт быстро. С ним никто не спорит – гиблое дело спорить с тем, кто тебе потом может будет если не раны, то простуду или прихватившее брюхо лечить. Кунихиро семенит поближе, собираясь лично поинтересоваться у Канесады, как он себя чувствует, не надо ли чего и что желает на завтрак, когда дверь снова отъезжает и на пороге появляется Тайкогане. - Доброе утро! – сообщает жизнерадостно, явно уверенный, что утро действительно доброе и что все с ним согласны, - я принёс завтрак, Мит-чан специально приготовил! Вкусно! В комнате словно светлеет мгновенно – младший клинок клана Датэ обладает удивительной способностью приносить с собой ауру восторженного обожания жизни и распространять её на других. Не только Йошиюки и Яген улыбнулись, даже Канесада немного расслабился и уголки губ у него дрогнули. На принесённом Тайкой подносе пиала свежего бульона, порция украшенного молодой зеленью омлета и внушительная плошка риса. - Как самочувствие? – интересуется он, ловко сгружая поднос на тумбочку у постели, заглядывает раненому учигатане в лицо и не слушает ответа, - вот, поешь, сразу сил прибавится. Я потом посуду заберу. И уже от двери сообщает радостно: - Вы тоже не опаздывайте, Мит-чан почти закончил уже, будет… Остаток фразы смазывается захлопнувшейся дверью. Кунихиро встряхивается, избавляясь от флёра жизнерадостной восторженности – нельзя же быть таким несерьёзным, право слово – и принимается хлопотать вокруг напарника, то предлагая еду, то поправляя длинные волосы или постель. Коситься недовольно на Йошиюки – чего он тут? И на Ягена тоже – вот мог бы и выгнать этого… кто он его напарнику теперь? Никто почитай, так, с дальнего проулка переулочек. Вот и шёл бы себе, а он о Канэ-сане позаботится, уж будьте уверены. Но медик не гонит Йошиюки, наоборот, говорит ему что-то тихо, вроде даже спрашивает. И только когда раненный доедает завтрак, выставляет всех троих взашей, без малейшей почтительности. Учигатана Рёмы получает поднос с грязной посудой – нефиг мне тут грязь разводить; а Кунихиро команду отвести болящего к хозяину, может его методы окажутся действеннее против амнезии. И дверь за ними захлопывает, как Кунихиро кажется, с облегчением и злорадством. Но может просто кажется. * Кунихиро стучится в дверь дважды и тянет Канэсаду за собой, входя в кабинет. Напарника приходится едва не подпихивать в спину, тот будто боится идти, но разве это может быть правдой? Санива встает из-за стола, приветствуя их, и на странном детском лице мелькает взрослая, больная улыбка. Он не подходит, осматривая напарников. Кунихиро нервно сжимает ладони, а в глазах сияет дурная надежда и всепоглощающая уверенность в том, что сила их господина безгранична. Не объяснять же вакидзаши, что это не так? Санива переводит взгляд на Канэсаду, и учигатана подбирается, напрягается, сужая глаза. Взгляд у него недоверчивый, дурной, с таким жди беды. И если раньше вспыльчивый характер сдерживали уважение и воспитание, то как справиться с этим диким котом сейчас… Санива вздыхает и успокаивающе кивает. - Рад, что ты чувствуешь себя гораздо лучше. Канэсада несколько резко кивает в ответ и медленно уточняет, тщательно подбирая слова. - Мне сказали, что ты можешь… вернуть мне память? «Интересно, кто же?», - с некоторой иронией думает Санива и твердо выдерживает его выжидательный взгляд. - Скорее всего, нет. Кунихиро едва не отшатывается, услышав такой ответ, и голос вздрагивает болезненно. - Но вы... - Я могу справиться с ранами тела и клинка, но отнюдь не памяти, - господин медленно качает головой. – Для этого нужно только время, тут стоит довериться Ягену. - Но как же… Канэсада обрывает его взмахом руки и резко кивает. Разлепляет стиснутые губы. - Спасибо, - и уходит молча, только хвост мелькнул за дверью. Санива отпускает торопливо поклонившегося Кунихиро, слушая знакомое до мелочей «Подожди, Канэ-сан…», и думает, что ему стоит вызвать Муцуноками, а заодно вытребовать у Ягена снотворного. Если он прав, то Канэсада успеет натворить дел еще до захода солнца. * - Ты куда по посадкам-то, малохольный!? – Нихонго с трудом разогнувшись в пояснице – а ты попробуй постоять раком над грядками с утра до обеда – неодобрительно уставился на целеустремлённо топающего напрямки Канэсаду. Потом перевёл взгляд на потоптанные саженцы – только что между прочим им же и воткнутые, потом политые – и приуныл ещё больше, - Почто растеньки потоптал? Несчастные саженцы были безжалостно втоптаны в жирную рыхлую землю, на сапоги невольного злодея налипли комья чернозёма. Канесада уличённый в преступлении покрутил головой, глянул на рослого яри как-то затравлено и огрызнувшись попытался задать стрекача. Совершенно не собираясь уважительно относиться к его непосильному труду. Всё что выходило за рамки сражения или там приложиться к бутылке, Нихонго причислял к труду непосильному и сносить такое отношение не собирался. - Стой говорю! – Ростом копьё был повыше и статью покрепче, так что легко настиг непочтительного к грядкам беглеца, ухватил за шкирку и поинтересовался, - напарник твой где? Или тебя болезного без пригляду оставили? Канэсада зло выщерился и от души ударил ногой по колену яри. Еще ему нянек не хватало, раз уж вся цитадель в курсе, что он память потерял. - Не твое дело, - рявкнул учигатана, сощурившись и пытаясь вырваться из крепкой хватки. - Не моё, - покладисто согласился яри, но отпускать не спешил, - а ты куда по грядкам гойсаешь так целеустремлённо? Вообще то, вся цитадель ещё вчера была в курсе, что капитан провалившего миссию отряда был не только ранен – что-то больно уж он бодр для раненого! – но ещё и память потерял, так что с утра Хасебе три раза повторил, что мол приглядывать. Даже назначил на это дело Кунихиро, только непонятно где эта сопля тщедушная. Впрочем, клинок Хиджикаты что будучи при памяти от него успешно удирать умудрялся, что нынче, этой памяти лишившись. И что с ним теперь делать, интересно? Может домой отвести, вроде и при деле, а не торчать раком над грядками, братья вон пусть пока его подменят, им привычнее. Заодно можно будет заглянуть в «бар» у Джиротачи наверняка гулянка в разгаре, они с Фудо сегодня без заданий. Заправиться перед дальнейшей работой. Канэсада отвечать не хочет, морщится и косится на яри недобро. Угораздило же попасться именно тогда, когда он хотел побыть подальше ото всех. Неуверенный в себе и своей памяти, он не доверяет людям – клинкам – вокруг. Еще и вернуть ее не может. Жди, - говорят ему, и от этого пусто и страшно. - Свалить хочу, - рявкает он, понимая, что яри его не отпустит. Смотрит еще так мечтательно, будто на руку ему, что Канэсада рядом. – Отпусти! - в этот раз Идзуминоками ударяет по другому колену и поворачивается, впечатывая кулак в щетинистое лицо. Не сказать, что у него рука лёгкая, но этого не пронимает – хмыкает гнусно и щеку чешет, будто ему не по морде дали, а комарик покусал. - Что-то ты буйный какой-то, - сообщает почти ласково и не сильно тычет кулаком под рёбра, так что строптивый беглец хватает воздух распахнутым ртом и сгибается пополам, - вот так-то лучше! И закинув на плечо, широким шагом направляется в сторону жилых помещений, надеясь, что напарника этого чуда беспамятного найти удастся быстро. Канесада дёргается и ругается, но вырваться не может. Так что Нихонго успевает и вакидзаши найти и до их комнаты дотащить свою сомнительную «добычу», сгружая его к стеночке в маленькой комнатушке. - Не балуй больше, не бегай по грядкам, - советует, на последок, злющему Канэсаде и уходит размашисто, напевая по пути, подходящее случаю: - ...пропили мою головушку Да не за пивную за кружечку И не за винную за рюмочку. Верно я, да молодешенька, Надоела им, наскучила! Как худосочный вакидзаши будет со своим подопечным разбираться, его не особо интересовало, а вот есть ли у Джиротачи выпивка – интересовало весьма. * Канэсада открывает глаза, слушая тихое шуршание, и давит желание свернуть шею мелкому сию секунду. Если он прав, то под боком на татами уже стоит поднос с завтраком, в курильницу засыпаны новые благовония, а сам вакидзаши сидит на свернутом футоне, вперив взгляд в просыпающегося партнера. Вот – забегал, заохал, залопотал – «Выспался, Канэ-сан?», «Хочешь есть, Канэ-сан?», «Я не слишком шумел, Канэ-сан?». За что там пытался выслужиться чертов вакидзаши, Идзуминоками не понимал. На отношения напарников эта забота была не похожа. Ни на что не похожа, если честно. Канэсада садится, поправляя ночную юката, и смотрит хмуро. Ты еще мне лицо умыть предложи, - думает он почти с раздражением, глядя, как Кунихиро достает с полки широкий гребень и заискивающе заглядывает в глаза. - Дай расчешу, Канэ-сан? Идзуминоками кривит уголок рта, цыкает недовольно и качает головой. Так начинается его утро уже третий день. Яген давно выгнал его из медпункта, велев показываться только на перевязки, и эти дни Канэсада провел в комнате, тихо зверея от невозможности остаться одному. Мелкий прилип к нему, подгадывая любые желания, опекая и заботясь, будто перед ним был немой калека, а не умелый и опытный клинок. На задания Канэсаду не отправляют, даже в цитадели он мог натворить дел, держать что-то тяжелее хаси не позволяют, а толпа сочувствующих и желающих проведать раненого учигатану, строго контролируется вездесущим Хорикавой. Да что там, он в туалет с ним готов пойти, лишь бы рядом быть! Что с ним делать, Идзуминоками не знает, хоть и сомневается, что ему прошлому нравилось такое отношение. Черт, он уже прятаться готов! Хоть у господина, хоть на кухне, лишь бы не видеть полного надежды лица этого заботливого прилипалы! - Канэ-сан… - Что? – Канэсада смотрит на мальчишку искоса и зло сужает глаза, чувствуя, как больно сводит скулы – тот держит в руках таз с водой. Подготовился заранее? - Умоешься? – вакидзаши заметно теряется под его недобрым взглядом и опускает голову. Потом пробует снова. – А потом на перевязку… - Достал, - учигатана трет лицо и рывком поднимается на ноги. Волна бешенства колет где-то под горлом, готовая выплеснуться наружу. Если этот гаденыш сейчас что-то скажет… если только попытается… Но тот молчит. Может, и понимает что-то своей дурной головенкой. Или было? Канэсада не знает. Он не доверяет своей памяти и выходит из комнаты, стиснув кулаки. И не видит обиженного, непонимающего взгляда вслед. Гонимый злостью, Канэсада долго ходит по знакомо-незнакомому саду и вслушивается в гомон цитадели. Он не помнит никого из клинков, знакомится с ними по новой и злится, видя в глазах сперва недоверие и напряженное ожидание – что, правда не помнит? – а потом почти болезненное, непонятное сочувствие и жалость. Идиоты. В углу сада он находит пруд с узкой пустой скамейкой. Низкие, нависшие ветви скрывают его от чужих глаз, и Канэсада уверен, что пришел сюда по старой памяти. Муцуноками натыкается на него почти случайно. Последние дни он плохо спит и просыпается перед рассветом. Ему, деятельному и простому сложно в сложившейся сейчас ситуации – вроде и тянет к Канесаде, подойти, поговорить хочется, да что уж там – запустить пальцы привычно в густые пряди, жар знакомый чувствовать. А с другой – он же не помнит ничего. И его не помнит, и всего что у них было – ничегошеньки он не помнит – ни его, ни себя. И Кунихиро вокруг него вьётся ревниво, едва не метлой всех гонит. И как подойти, когда на тебя смотрят как на врага и норовят обеспамятевшего подопечного увести поскорее и подальше. Муцуноками не хочет думать, что вот Канэсада его не вспомнит никогда больше. Привыкнет к мелкому, обрастёт новыми привычками и… всё. И не будет больше ничего. Совсем. - Ты… чего тут? – спрашивает глупо, рассматривая сгорбившуюся на скамейке фигуру в бело-голубой накидке прямо поверх тонкого дзюбана. Волосы у Канесады взъерошены, и сам он какой-то непривычно нахохлившийся и будто бы усталый. И видно – злой при этом, до чёртиков. Скорее всего, сейчас орать начнёт. Тот Канесада, которого он знал – его Идзуми – точно бы начал. Канэсада поворачивается резко, задумавшись, он не слышит чужих шагов и невольно отшатывается. Едва не шипит недовольно, бешено сузив глаза. - Достали, - выходит почти честно, и от этого Идзуминоками снова срывает. - Тебе какая разница? - Он понимает, что орать бестолку, но если еще этот – как там его, Муцуноками? – потащит его в комнату к мелкому гаденышу, он кого-то убьет. - Как обычно, в общем, - сочувственно кивает Йошиюки и плюхается на скамейку рядом, дёргается было, словно коснуться хочет, но спохватывается и неловко вскидывает руку, ероша и без того лохматую шевелюру. - А мне… - объясняет неуклюже, - ну вроде как не чужие, хоть ты и не помнишь, наверное. Смотрит с надеждой какой-то, почти больно, и торопливо глаза отводит. Канэсада в ответ долго буравит его взглядом. Спасибо хоть на том, что к мелкому первым делом не услал. - Не помню, - отвечает хмуро и уточняет, склонив голову набок. - Мы из одной семьи? Йошиюки глядит на него с благодарностью и затаённой грустью, мотает головой: - Не-а, в родне по мастеру у тебя Касен, ну, который как енот-полоснун, стирает вечно. А мы… - заминается на мгновение, головой встряхивает, словно надеется какую неприятную мысль из головы вытрясти, и обрубает, - друзьями были. Хорошими друзьями, хоть и собачились часто… ты не помнишь… наверное. И так у него это «наверное» жалобно выходит, словно сам больше Канесады хочет, чтоб вспомнил. А остальное неубедительно вовсе, ну не так про друзей говорят. И что интересно их в этом позабытом прошлом связывало? Какие секреты? - Врешь ведь, - Идзуминоками фыркает и постукивает кончиком пальца по щеке. Ему не по себе, и отнюдь не потому, что Йошиюки врать не умеет, а от того, что это не вызывает даже капли раздражения. Учигатана Рёмы воет невнятно, ероша себе волосы, смешной и жалкий одновременно, и явно не знает как в этой идиотской – с какой стороны не смотри – ситуации, быть. Спасает его появление невысокого светловолосого паренька, вывалившегося на тропинку из кустов. Один глаз у него закрыт длинной чёлкой, но углядеть их в сплетении зелени это ему явно не помешало. - А вот вы где, - кивает он сам себе и им заодно, - привет. Муцуноками, тебя там Хасебе ищет, иди, а? А то он всех на уши поставит… или раком, что более вероятно. Смотрит удивлённо вслед, с облегчением сорвавшемуся в сторону хозяйственных построек, Йошиюки и только присвистывает, видимо понимает что. Потом к Канесаде поворачивается и кивает. Удивительно, но ни жалости, ни покровительства в нём нет и в помине, хотя учигатана их почти ждёт уже. - Тебя тоже ищут, но думаю, тебя уже задрало под присмотром даже в сортир ходить, так что думаю, у тебя есть ещё время посидеть в тишине, - сообщает дружелюбно, плюхаясь на освобождённое Муцуноками место, и внезапно интересуется, - совсем тяжко, да? Канесада вроде собирается послать его, с этой доброжелательностью, но тут, то что он принял за пышный меховой воротник на плечах мальчишки, поднимает плоскую морду и потягивается, лупая круглыми бельмясто-зелёными глазищами. Идзуминоками даже отшатывается сперва, не понимая, как реагировать. Автоматически шарит рукой по поясу, будто меч ищет, и спохватывается. Неведомый зверь нападать не спешит, так и смотрит непонятно да жмурится сонно. - Это… что? Или кто? – учигатана с некоторым сомнением протягивает руку к странной, сморщенной мордочке, но трогать не спешит – а вдруг цапнет, судя по тому, как зверь зевнул, клыков в этой пасти вдосталь. - Это нуэ, он мой друг, - отвечает мальчишка и щекочет зверя под подбородком, - мой старик, хозяин в смысле, бывший, его мной убил, и вот мы с тех пор вместе – Шишио и нуэ. Он добрый и ласку любит, не бойся. Канэсада осторожно трогает пышный мех, чешет духа-нуэ за ухом, ну или там, где у него могло бы быть ухо, где оно скорее всего есть. Нуэ жмурится довольно, подставляет голову под поглаживания, и носитель его тоже жмурится довольно. Канесада ему даже немного благодарен, он наверное первый тут, кто не смотрит на него странно, кому не приходится задавать идиотских и смущающих вопросов – вон и о себе рассказал между делом и имя назвал, будто просто к слову пришлось. - Ты тоже мой друг? – осторожно интересуется у белобрысого, увлёкшись почёсыванием мохнатого зверя. Смотрит искоса, настороженно. Неуютно ему в непонимании. - Да нет, вроде, - мотает тот головой отрицательно, - так, пили бывало, болтали, у тебя тут особо друзей и не было. Кунихиро всегда с тобой, да вот с Йошиюки мутили… Канесада обдумывает его слова, с удивлением ловит себя на том, что на этого ему тоже злиться не хочется. И ещё о том, что возможно он сможет ему что-то рассказать как есть. Вроде худосочный и мелкий, а по ощущениям, старше большинства тех, с кем он тут общался за эти дни. - Мутили? – уточняет он, не зная как задать вопрос, но и не спросить не может. Почему-то ему кажется важным узнать, что связывает его с шумным кудлатым клинком. Вот прям нутро выворачивает – так важно. А тот не говорит ничего толком. - Ну да, - Шишио кивает, жмурится, глядя на солнечные блики на воде, - тут все с кем-то мутят, кто постоянной парой обзаводится, кто просто, с кем занесёт. У вас с Муцуноками всё серьёзно было, видно. Канэсада кивает почти с облегчением и смотрит задумчиво на молчаливый прудик. Нуэ подталкивает мохнатой головой замершую было ладонь, мол не прекращай чесать. Муцуноками с его молчанием и попытками увильнуть он теперь понимает куда лучше. Попробуй он сказать… или правда хочет, чтобы сам вспомнил? - А с Кунихиро что? – Идзуминоками поворачивает голову к Шишио. Может, он и этот момент прояснит? Шишио хмыкает, как-то непонятно, вроде бы насмешливо, но при этом сочувствующее, и отвечает честно: - Вы с ним ещё у Хиджикаты вместе были, ну вот и вроде как напарники. Он тебя обожает, да только… такое обожание кому хочешь поперёк глотки встанет. Сложно у вас всё… у тебя со всех сторон, куда не глянь – сложно… - и добавляет не сдержавшись, - с таким-то характером. Впрочем, это не звучит укором или насмешкой, скорее сочувствием. Так что Канесаде кажется на мгновение, что этот щуплый мальчишка, с не по годам мудрым взглядом, тоже таит немало секретов. Но ему не особо до чужих секретов дело – тут со своими бы разобраться. Мутили, значит… Ну вот разобрался, и что теперь с этим делать? А Шишио вдруг подскакивает, нуэ тоже голову вскидывает, принюхиваясь, хотя вроде никого вокруг. - Я пойду, - сообщает неожиданно, - тебе бы тоже сваливать, напарник твой, сейчас и сюда дойдёт, зато в комнату ещё не скоро заглянет. Бывай. И испаряется, даже ветки не качнутся за спиной. * Уже в комнате, последовав совету Шишио и наслаждаясь долгожданной тишиной и одиночеством, Канэсада позволяет себе подумать о происходящем. Он не может решить, злиться ему или нет на то, что все вокруг молчат, даже не пытаясь рассказать о том, каким он был, или наоборот, поблагодарить за это же. Ситуация с Кунихиро прояснилась, и услужливого мальчишку становится почти жаль. Канэсада вздыхает, рассматривая оставшийся на полке гребень, что он, тот прошлый, точно не смог ничего объяснить. Иначе с чего бы вакидзаши так носился. И взгляд… Идзуминоками только сейчас понимает, что крылось за его больным, полным надежды взглядом, и от этого не по себе. А вот с Йошиюки еще сложнее все становится. Канэсада едва не рычит, вспоминая, каким собачьим взглядом смотрел на него учигатана. И чего молчал, спрашивается? Что, думал, лучше будет? А в чем лучше-то? Он и так не помнит ничего, зачем скрывать все остальное? Идзуминоками не понимает и решает, что с этим справиться можно только одним чертовым способом. Он ищет Муцуноками по цитадели, рявкая на подворачивающихся под ноги, и мечи, глядя вслед, только головой мотают. «Этого и могила не исправит!». Хасебе отмахивается от него, даже не оторвав взгляда от бумаг. - На поле он, - отвечает недовольно, и Идзуминоками собирает все силы, чтобы не врезать ему по паскудной роже. Йошиюки действительно на поле, не то камни выбирает, не то сажает что-то, рухнув на колени в свежевскопанную, рыхлую землю. Руки у него грязные и поперек носа размазанная и уже успевшая подсохнуть полоса. - Так зачем врал? - А? – Муцуноками поднимает голову, смотрит снизу непонимающе и с надёждой какой-то глупой, но видимо быстро что-то соображает. Шевелит плечом, плюхается незамысловато на задницу, видать только в радость ему поговорить вместо работы. Это тут всем по душе, он уже заметить успел. Йошиюки скребёт пятернёй кудлатую макушку, руками разводит: - Ну, скажи я как есть, ты же орать бы начал, зачем? Тебе это всё теперь так, пустой звук и только… Канесада смотрит на его руки в земле перемазанные, на коленку с тёмным глинистым пятном – этому, как его, Касену, который родственник его, небось отстирывать – и никак не может в глаза взглянуть. Ну, что ты там увидеть боишься, спрашивается? За компанию и на этого пса блохастого злится, а чего он… - Лучше знать хоть что-то, чем не помнить ничего, - говорит он зло, кулаки сжимает и рывком вскидывает голову. Шипит бешено, сорвавшись вмиг. – Никто не знает, вернется ли моя память вообще, а ты… Будто он объяснить может, что не за что ему цепляться здесь, некого помнить и знать. Черт, он даже свой меч не узнал сперва, не поверил, пока не достал клинок. - А я всё равно… - Йошиюки поднимается, отряхивает небрежно задницу от земли, смотрит с какой-то раздражающей улыбкой… чистой, искренней, открытой. Прямо смотрит, в глаза. И сообщает, как о давно решённом: - Мне без разницы – помнишь, нет, главное живой. Обнимает на мгновение порывисто, обдавая запахом свежевскопанной земли и зверя, притискивает крепко и отпускает, почти отталкивает. - Тут есть и другие, кто не помнит, - сообщает, отводя глаза, - те, кто после пожара в Осаке, после землетрясения… - А мне есть до них дело? – Канэсада стискивает пальцы, будто пытаясь удержать незримое тепло, и ударяет кулаком в чужое плечо. Йошиюки отшатывается, но молчит. Даже глаз не поднимает. Чертова блохастая псина! На их ор собираются все, кому не лень. То еще представление. Да Муцуноками даже оправдаться не пытается. Он ведь правду сказал – ему важно, что Канэсада жив. Рядом или нет, это уже вопрос времени. Не понимает он, что в этом и проблема. А Идзуминоками не может объяснить. Что важно, что проверить нужно. Чтобы хоть в чем-то быть уверенным. Но он орет вместо этого, и на шум прибегает растрепанный, растерянный напарник. Суетится, под руки лезет и тянет за собой. Как же, Канэ-сан, куда же ты… И Канэсада позволяет увести себя, чувствуя лишь горечь от идиотского, незаконченного разговора. * Солнышко робко заглядывает сквозь плотную листву, пятная траву причудливым узором. В таком можно легко пропустить мелькающих в тени духов, и нуэ лениво приоткрывает глаз, слушая едва уловимое бормотание. Приподнимает губу, демонстрируя клыки, и крохотные йокаи с визгом порскают в стороны. Потом они соберутся вновь, опасливо трогая ладошками плотную шерсть и зная, что их не тронут без нужды. Главное – не злить сонного духа, отрывая от полуденной дрёмы. Нуэ зевает, укладывая кудлатую голову на лапы. До обеда далеко, но по цитадели уже разносятся вкусные запахи. Тесто, рыбка, может, и угостят чем, хотя за это придется посоревноваться с тигрятами. Эти шалопаи у любого вкусности выпросят, а Гокотай только и будет смотреть жалостливо – не надо много, не надо… Хорошо, что хозяин другой. Нуэ приоткрывает глаз, слушая торопливые шаги. Доски веранды поскрипывают, рассохшиеся после затяжной жары. В этом месте скрипят сильнее… Хозяин говорил, что от этого, большого и торопливого Патлатого толку мало сейчас – вопит и не помнит ничего. Идет куда-то, от него пахнет немного кровью, решительностью и застарелой тревогой. Нуэ чихает и трет лапой нос – странное сочетание. Сейчас еще удивление добавилось – отчего бы? Нуэ поднимает голову и склоняет ее набок, разглядывая Шумного, висящего вверх ногами, держится он ими за перекладину под крышей, а в руках пахнущие сладко цветы. И от него самого пахнет весельем, немного тревогой, черным страшным порошком и чем-то таким, отчего хочется урчать. Так же пахнет Хозяин рядом с Большим, и нуэ нравится этот запах. Странно, разве от этих двоих так же раньше не пахло? Нуэ не помнит, хотя про эту парочку даже йокай говорили – громкие они… Патлатый сперва ругается, потом спотыкается будто, берет цветы в руки, явно не зная, что с ними делать дальше, и тот, Шумный, смеется. И снова пахнет вкусно. Уже от обоих. Нуэ опускает голову и чуть поворачивает морду, глядя на маленьких духов, пригревшихся возле его бока. Фыркает добродушно, прикрывая глаза. Если хозяин прав, и тот, Патлатый, ничего не помнит, то скоро вспомнит – себя ведь не обманешь. * Кашуу смотрит на сегодняшний состав тренирующихся, и ему хочется руку к лицу приложить. Яманбагири – оба – как сиамские близнецы. Жесты одинаковые, взгляды один в один, друг за друга слова договаривают. А вроде и ладить не должны – оригинал и копия, но вот спелись, скипелись – Чоуги как-то говорил, у них часть общая, от него осколок в сердечник Яманбагири вплавлен, так что они почитай одно. Кашуу, на самом деле, даже немного завидно – совсем чуть-чуть – он бы хотел так же вот, без слов понимать… кого-нибудь, чтоб близкий был. Совсем близкий, чтоб ближе некуда. Но это так, смутно и мимоходом завидно, можно сказать и не завидно вовсе. На самом деле, куда сильнее ему жутко. Ещё двое из направленных на тренировку – Канесада и Йошиюки. О них все в цитадели в курсе были, чтоб не оказаться в курсе, надо было быть слепо-глухо-немым и желательно в очень долгосрочной миссии, иначе хочешь не хочешь, а эти склоки и примирения мимо не пройдут. Ну да ладно, тут каждому своё. Вот только теперь Канесада ничегошеньки не помнит. Ему даже его собственное имя напоминали, чего уж говорить о бывшем любовнике. А Йошиюки от этого плохо. Можно даже не смотреть, всё равно заметно, как его мучительно корячит от этого. И от того что Кунихиро – ты то чего тут забыл, сопля преданная? Тебя на тренировку не ставили – от бывшего-позабывшего любовника не отлипает, и от того что Канесада не помнит о нём ничего. Ни-че-го-шень-ки. Звучит – и то жутко. Кашуу передёргивает плечами и невольно косится на напарника-друга. Ясусада сосредоточенно отрабатывает удары, какую-то новую хитрую связку ему Цурумару показал. Журавль в бою хорош неимоверно и приёмчиков хитрых у него полно. Он иногда и делится. Кашуу смотрит как Ясусада хитро запястье выворачивает, и думает – вот сейчас раз – и он не помнит ничего. Ничегошеньки о друге не помнит. Совсем. И Окиту забыл, и шинсенгуми и… даже всё что вчера было и вот этой ночью тоже. Пустое место, белый лист вместо памяти. Или наоборот – Ясусада смотрит на него, а вместо знакомого взгляда, стекляшки бессмысленные и ни грамма узнавания. От этой мысли становится зябко и глупо хочется поймать помятый край синего рукава и спросить, требовательно заглядывая в глаза – живые, настоящие, расширившиеся удивлённо – помнишь? Любишь? Рядом ещё? Кашуу знает, Ясусада бы понял… поймёт. Ответит… Впрочем, жуть жутью, а на этих четверых посмотреть есть на что – сражаются как танцуют. Может Чоуги и не врал, ишь, как друг друга прикрывают под атакой, будто одной мыслью дышат. Красиво – залюбуешься. Стремительные оба, движения экономные, гадать не надо – первую схватку точно возьмут, вторую скорее всего тоже. И глаза горят одинаково, хотя друг на друга даже не взглянут, а всё одно – рисунок боя выверен до последнего жеста. Ну, точно – вынесли никак не сработанную парочку. Канесада мозгами рефлексам мешает, Муцуноками всё норовит за отсутствующий – кто ж на тренировку то позволит – пистолет схватиться, да ещё и Кунихиро – заберите его кто-нибудь, сжальтесь, голова уже болит – голосит, отвлекая. Хотя это он этих двоих, да их с Ясусадой отвлекает, Яманбагири, видно – не мешает ничуть. А, нет, мешает – что ему Чоуги сказал? Эх, не расслышал, отвлёкся на склоку проигравших… а жаль – действенно оказалось, вакидзаши как ветром сдуло. Вторая сходка чуть лучше, но всё равно продули вчистую. А, нет, не вчистую, Яманбагири Канесада кончиком клинка зацепил. Целый один раз. Но всё равно не мило… подсказать им, что ли… или пускай сами? - Слушай, Рапунцель, ты думать бросай, а то скрип стоит до небес, а толку ноль, у тебя руки сейчас, лучше тебя помнят, как мечом орудовать. Ай да Чоуги, не язык – помело игольчатое! Канесада аж побагровел. А на Йошиюки то чего огрызается? По делу ж сказали. Зато сработало! Кашуу смотрит с интересом, как злющий до чёртиков Канэ прицельно гоняет Чоуги, так что Муцуноками только и остаётся прикрывать долговязого напарника, пока Яманбагири норовит, то ему плащом обзор закрыть, то кого из них по ногам рубануть. Ага, кому как, а этому злость хороший помощник – как думать перестал сразу боец хоть куда. И автоматически под напарника подстраивается, эту связку Киёмицу неоднократно на миссиях видел, всей разницы – Йошиюки не палит из пистолета. Что его и подводит – Яманбагири таки исхитряется его бокен своим драным плащом зацепить, и секундной заминкой воспользоваться. Муцуноками падает, получив чувствительный тычок в бедро и следом косой рубящий удар поперёк груди. Будь у Яманбагири настоящий клинок, Яген бы уже не спас, а так только похромал к стеночке, потирая грудину. Чоуги тоже уже у стенки – как отлетел, так и сидит. Правда бокен ошарашенного таким поворотом противника, у него под мышкой зажат. Это он как умудрился? Вот ведь, чудила… Ещё и стонет дурашливо: - Яманба, друг! Смерть настигла меня во цвете лет… отомсти, прошу! Иначе призраком буду преследовать тебя! Шагу не дам ступить. В сортире через плечо заглядывать буду. И советы давать! Учти! Муцуноками с Ясусадой хихикают над этими комментариями, Кашуу и сам не сдержавшись в кулак прыскает, но быстро себя в руки берёт. Один Яманбагири не реагирует, сосредоточенно загоняя обезоруженного противника в угол и красиво «сносит» ему голову, символически ясен пень, хотя все присутствующие подозревают, что убей кто его драгоценный оригинал по настоящему, он бы и деревянным клинком врага расчленил. Яманбагири и раньше сильным бойцом был, а уж после обучения… Дальше у них так и идёт, с попеременным успехом, но Киёмицу отвлекается – его Ясусада зовёт на улицу, пособить новый приём в схватке опробовать, и становится уже не до наблюдения за чужой тренировкой. Без него разберутся. * Канэсада со щелчком сдвигает за собой сёдзи, отрезая звуки веселья и пьяного смеха. По какому поводу клинки пили в этот раз, он не знал. Не то кто-то из танто стал киваме, не то посадка урожая удалась. С ними разве разберешься? Канэсада идти не собирался, его притащил Джиротачи, а потом сбежать не удалось. Идзуминоками трет ноющий висок и поднимает голову к сумрачному небу. Облака темные, густые, они собираются большую часть дня и обещают пролиться грозовым ливнем. То-то потехи будет, если только посаженные растения посмывает… Йошиюки на празднике нет, вездесущие танто поведали, что он только вернулся с задания – видели, как ходил к Саниве, и Канэсада вздыхает с неясным облегчением. С ним у них не то, чтобы налаживается – сглаживается. Идзуми узнает Муцуноками заново по коротким встречам, обрывкам фраз и невольно ищет взглядом знакомую встрепанную макушку. Скучает? Кунихиро не пристает с вопросами, хотя опекает его все так же. Может, горький опыт и научил чему-то, а, может, понял, что с этим делать нечего. Память не возвращается даже урывками, молчит, и с этим удается смириться. А если и жаль, то кому какое дело? Небо прорывается первыми каплями дождя и гулким громовым рычанием. Учигатана трет лоб – голова болит как проклятая большую часть дня, видно, предчувствием непогоды – и идти в комнату, к терпеливо ожидающему его Кунихиро, нет никакого желания. А оставаться с этими пьяными пройдохами… Канэсада недовольно дергает уголком рта и идет вглубь жилищных построек. Он не знает, кто где живет, хотя Кашуу старательно водил его по комнатам, рассказывая основы, знакомые любому новичку. Кухня, купальни, тренировочный зал и бар. Лестница в кабинет Санивы, узкий проход к складам и дощатый пол, поскрипывающий под ногами. Канэсаде смешно, когда он смотрит наверх, на притолочные балки, и идет дальше, уже не удивляясь, что ноги привели его к незнакомой, безликой двери. Будто потянул кто. Где он? Здесь… Будет ли нормально войти или лучше… Он уже почти решает развернуться и уйти, пойти куда-нибудь ещё, лишь бы не возвращаться к опостылевшей заботе и тоскливому взгляду с затаённой надеждой своего напарника-партнёра, но тут дверь распахивается. - Чего ты на пороге топчешься, заходи, а то промокнешь. Йошиюки растрёпанный, босой, без привычной повязки удерживающей непослушные волосы, одежда нараспашку – видимо только пришёл из купальни после задания. От него пахнет мылом, звериной шерстью и чужой эпохой. И немного сталью и смазкой, как от них всех. Смотрит пристально с какой-то дурной надеждой на чудо и каплей тревоги. - Заходи… - повторяет и сторонится, освобождая проход. И руку протянутую было, роняет бессильно. Пальцы вздрагивают, сжимаются в кулак, словно хотел коснуться – привычка? – и остановил, оборвал движение. А костяшки сбиты. Канэсада кивает, заходит молча, осматривая небольшую комнатку. Простая, без украшений, футон не свернут, просто отпихнут в сторону. - Что с рукой? - спрашивает непривычно тихо, садясь на пол. Смотрит искоса – в теплом оранжевом свете лампы Йошиюки похож на диковинного зверя. Только взгляд больной и тоскливый. Муцуноками смотрит на свои пальцы, сжимает и разжимает кулак, но подсохшие корочки не кровят. - Ободрался, на задании, - пожимает плечами и спохватившись запахивает хаори. Его боевая форма небрежной кучей свалена в углу – эполет топорщится, узорчато-алая изнанка плаща, доспех угловато торчит. Только меч на подставке аккуратно. Канесада рассматривает всё это, подмечает мелочи всякие, вроде необычной формы светильника, книжку на подоконнике разглядывает, Фотографии на стенах. Много фотографий, разных. Это ещё с тех времён, которые он не помнит? Идзуминоками встает, подходит ближе, трогает глянцевую бумагу кончиками пальцев. Изучает по одной – море, тренировки, игры, танто собирают цветы, подсовывая охапкой к камере, яри поднимают пиалы с саке. На нескольких фото виды: цветущее дерево сакуры, странная трибуна и ликующие на ней клинки. Даже палатки есть – неужели они проводили фестиваль? Канэсада видит себя на фотографиях, Кунихиро, Шишио, Оденту, окруженного зверятами, Гокотая замечает с тигрятами. Мунечика попивает чай в уголке с Угуисумару, а Хигекири и Хизамару плетут кошачью колыбель. Он рассматривает братьев-близнецов, до сих пор незнакомых ему, удивляется смутно, почему в голове всплыли их имена. И зажмуривается, пережидая волну ноющей боли, обхватившей виски. - Тебя нет здесь, - Идзуминоками пробует шевельнуть губами и морщится от неприятного ощущения, будто в затылок кто-то ткнул огненной иголкой. - Есть, вот здесь, - Йошиюки опускает ладонь ему на плечо, тянет к трём карточкам висящим над столом, - самого себя сложновато фотографировать. Зарывает пальцы в волосы на затылке, массирует, поглаживает ненавязчиво, и молчит, пока Канесада рассматривает кадры. На них все обитатели цитадели, на каждой их всё больше, он запомнил уже – клинки появляются поочерёдно. Наверное, и первое фото сделал, едва получил фотоаппарат – для памяти. Идзуминоками опускает веки, наслаждаясь едва заметными касаниями. Ежится от знобких мурашек, тронувших лопатки. Муцуноками нежный, а пальцы мозолистые, знакомые с мечом и боем. Приятно. Они ведь были вместе, правильно? Оттого и чувствуешь себя так… доверчиво? Идзуминоками не может сравнить, как не может и понять. Только хорошо ему так, спокойно. Как не было ни разу ни с кем из шумной толпы. Близко? И вроде послать надо, прекратить это, но… Канэсада приваливается к надежному плечу, откидывает голову, прижимаясь затылком к чужой руке, и смотрит непонятно. Йошиюки улыбается под этим взглядом, расплывается в дурацкой – очень нежной и незнакомой – улыбке, гладит кожу под волосами, массирует ласково, сползая на загривок, там где границей плотная ткань высокого ворота. И забывшись тянется ближе – поцеловать как привык. И отшатывается, почти уже коснувшись приоткрытого рта, словно его за ошейник дёрнули, отводит глаза и молчит. Смотрит на фото и Канесада откуда-то точно знает – на него смотрит. На них. Хотя они на этих кадрах даже не вместе, он стоит рядом с Кунихиро и каким-то высоким клинком с пегой шевелюрой, а Муцуноками в первом ряду сидит. Но это единственные фотографии, где они есть оба. Псина блохастая, - думает Идзуминоками, до боли стискивая кулаки. Выкручивается из-под ласковой руки и смотрит знакомо-бешено. Какого черта? - хочется спросить ему, но слов нет. Только разочарование – от того, что не решился коснуться. Напомнить? Канэсада вплетает пальцы в растрепанные, жесткие пряди, тянет Йошиюки к себе и накрывает рот злым поцелуем. Слизывает горьковатый привкус и чувствительно прикусывает нижнюю губу. Вот пусть только попробует сейчас отстраниться, он же… Не пробует. Не думает даже. Сгребает в охапку, притискивает крепко – словно боится что исчезнет, что шутка, сон – шарит слепо, наощупь, ладонями по спине, волосы в горсть сгребает. И целует. Сперва так же жадно, потом нежно, по скулам, по векам, снова возвращается ко рту. И шепчет, всхлипывает почти, едва слышно: - Идзуми… какой же ты… Идзуми… Канэсада опускает веки, трогает плечи, с удивившей себя жадностью касается кожи. Йошиюки горячий, урчит под прикосновением, и от тихого вибрирующего звука пробирает знобкими мурашками. - Какой? – спрашивает он так же, шепотом, на границе приоткрытого ласкового рта. Муцуноками смеётся легко, снова трогает его лицо губами. Потом разворачивается и роняет на разворошенную постель, нависает сверху, целует снова, словно одурев от счастья. От возможности снова коснуться? - Невероятный, - шепчет между поцелуями, - красивый… горячий… - смотрит сияющими глазами – счастья и боли поровну, - любимый… мой… И замирает неожиданно, склоняет кудлатую голову, упираясь лбом в ключицу, дышит судорожно, загнанно, так что горячие частые выдохи чувствуешь через одежду. Канэсада молчит, сперва тревожно, потом понимающе. Гладит Йошиюки по напряжённой спине, по растрепанным волосам, прижимается щекой. Голова немного кружится, и от этого странно и волнительно. Тело помнит Муцуноками, его запах и прикосновения, и почему-то казалось, что и сам Канэсада помнит это. Едва слышное ворчание, привычку разговаривать во сне и собственнически-нежное "Идзуми"... - Йошиюки, - говорит он, запнувшись, и обнимает... любовника? любимого? Муцуноками отвечает на зов урчанием, тычется снова губами под ухо. Прихватывает кожу зубами, не больно, но чувствительно. Зарывается носом в волосы, смешно фыркая. И гладит, куда дотянется, задирает майку, шаря горячими ладонями по телу, а потом снова принимается целовать. Губы, щеку, спускается к горлу, и Идзуминоками покорно откидывает голову. От Йошиюки пахнет горьковато, солью и зверем. Мозолистые пальцы касаются кожи, чувствительно царапают сосок, и первый сорвавшийся вздох любовник встречает довольным урчанием. Он не торопится, хотя Канэсада в жизни не поверил бы, что с его порывистостью это возможно. Будто наверстывает что-то, и от этого жарко и не по себе от того, с какой радостью он подставляется под эти прикосновения. Идзуминоками не уверен, что сможет это контролировать, и не уверен, что это нужно. Разве он не доверился Йошиюки еще тогда, когда появился на пороге? Когда первым полез ближе, желая… Так какого хрена он теперь сомневается? Канэсада едва не рычит и решительно сдергивает с плеч любовника хаори, накрывает пальцами лопатки, ведет по выпуклой полоске шрама справа от позвоночника. Торопится будто, и Муцуноками целует его, отвлекая. Шепчет что-то дурное, бессвязное, гладит широкими ладонями по спине, по разметавшимся волосам. Он любуется, и Идзуминоками давит первый порыв спрятаться. Или разозлиться – на что пялишься? Только Йошиюки не дает ему этого – упрямый, бестолковый, нежный… И Канэсада сдается, отбрасывая мысли. Подставляется под загрубевшие ладони, жмурится сладко под лаской, и от этой нежности у него кружится голова. * Кунихиро открывает дверь беззвучно и аккуратно, будто хрустальную. Закрывает створку, прижав ее к деревянному косяку до сухого, щелкающего звука, и наклоняется, чтобы стащить обувь. Мог бы и так, наступив носком на пятку, но обидно потом будет, если испортится. Это ведь подарок самого Санивы… Он отставляет кроссовки в сторону, поправляя шнурки, и пальцы не дрожат, нет, ничуть. В комнате темно и тихо, он не стал оставлять светильник, и теперь ищет его наощупь, зажигая оранжевый огонек. По углам оседают тени, край стола и ножен подсвечивается тускловатым светом – красиво. Кунихиро раскладывает футон старательно, с педантичной внимательностью поправляет сбившуюся простыню, разглаживая легкую ткань. Одежду приходится складывать дольше, оттирая какое-то крохотное пятнышко, и от этого почему-то легче. Всего лишь делать что-то знакомое… - Надо не забыть отдать одежду Касэну, - говорит Кунихиро вслух, уже привычно, и забывает об этом, едва отведя взгляд. Он почти умиротворенно, с въевшейся в подкорку привычкой зажигает благовония, и запах сандала поднимается к потолку тонкой струйкой серого дыма. Наблюдать за ним приятно, и Кунихиро отвлекается, сонно следя за распадающимся в воздухе росчерком. Если посмотреть ниже, он увидит короткую трещину в потолке - Канэ-сан как-то не сдержался, и его меч оставил этот след. Хорошо ещё, кончик клинка не затупился... Вакидзаши трет плечо, стискивает его подрагивающими пальцами и глупо смотрит вверх. Здесь. Значит, клинок попал наискось, слева… Снизу. Там, на полке лежит гребень. Канэ-сан еще уронил его и долго ругался, когда Кунихиро подлез под горячую руку – лишь бы тонкая деревяшка не хрустнула под ногой… И напускное спокойствие идет трещинами. Он закрывает лицо, прикусывает край ладони, больно сжимая его зубами, но вой все равно рвется наружу – звериный, отчаянный. Жалкий. Когда Канэ-сан не возвращается после задания и попойки, Кунихиро идет его искать. Переставляет одеревеневшие ноги, шагая к знакомой, опостылевшей комнатке. Где рядом ночуют яри, а недалеко комната нелюдимого Оокурикары. Кунихиро не верит, что Канэсада может быть там. Не верит и отчаянно уговаривает себя подойти, заглянуть в приоткрытое окно – Канэ-сан не помнит, он ни за что не может быть тут. И сердце бьется где-то в горле, до противной тошноты. Канэ-сан, ты же не выбрал его? Снова? * Курикара смотрит недовольно, как Канесада нахально вламывается на кухню, топоча грязными сапогами и принимается деловито шарить на полках. От такой наглости аж оторопь берёт. Но злость пожалуй больше – ну проголодался ты, попроси по-человечески. Это память тебе, козлу патлатому, отшибло, а язык что, тоже за компанию отвалился? Вместе с мозгами? Что такое память терять Курикара знает не понаслышке – сам до сих пор не может ничего толком вспомнить о том месяце, что в драконьей шкурке провёл. Ему ребята конечно пересказали, но это не совсем то же самое, что помнить. Вот только это знание ничуть не помогает смириться с тем, что наглый клинок Хиджикаты деловито сгребает снедь с полки, и явно собирается не спросясь с ней уйти. - Положи на место, - неохотно цедит слова дракон и сжимает ручку сковороды, которую собирался как раз на плиту поставить, покрепче, про себя радуясь, что это не рукоять меча – не сдержался бы ведь, как пить дать. Терпение у дракона короткое. - А? Чего? – недоумённо оглядывается на него Канесада, и цедит небрежно, - Я есть хочу. «Хочешь есть, жди обеда» думает про себя Курикара, но вместо этого повторяет раздельно: - Положи где взял. Он не Митсутада, который сердобольно готов кормить любого заглянувшего. Тем более утащил этот засранец весьма внушительный кусок окорока, с которым они на ужин собирались готовить что-то из очередных экспериментов одноглазого тачи. И ведь как на зло – Митсутаду Хасебе куда-то вызвал, а Цура с Тайкой в магазин усвистели. И застряли там, ясен пень, как обычно. Остаётся только надеяться, что не забудут зачем пошли. А ему тут вот с этим разбираться. Этот смотрит непонимающе, ещё и к корзинке с овощами тянется, зар-р-раза. Канесаде совершенно непонятно, зачем ещё кухня, если нельзя придти в любой момент и взять что хочется. Кунихиро ему по первой просьбе обычно перекусить приносит. Можно было, конечно, и сейчас попросить мелкого – он бы сгонял и принёс. Но раз уж всё равно мимо шёл, а вакидзаши где-то приотстал, почему бы и не зайти? Препираться с этим клинком ему не хочется, он даже не помнит как его зовут, вроде видел где-то мельком, но не представляли их. А может и называл кто, но в памяти не задержалось – общаться не лезет и ладно. Канесада берёт из корзины помидор, выбирая покрупнее и посочнее, и собирается уже выйти, как за спиной раздаётся совершенно змеиное шипение. - Ах ты ж, паскуда, - сообщает дракон и от души размахнувшись, прикладывает охамевшего воришку по голове сковородкой – ну да, не меч, но ручка вполне удобная, а звук какой выходит… звучный такой, гулкий. Видать и сковорода пустая и голова тоже – потому и памяти не за что зацепиться. Курикара ухмыляется удовлетворённо, ловит вылетевший из вороватых рук кусок мяса и помидор и пинком вышвыривает неудачливого обжору за дверь. Именно за этой дверью и находит себя Канэсада. Он глупо моргает, рассматривая сперва низкую притолоку, потом яркое голубое небо, и прикладывает ладонь к гудящей голове. Это он когда так нажраться успел, что до сих пор голова гудит? Вспоминать новогоднюю попойку и, как его Йошиюки оттаскивал, не хочется. Тем более и пробуждение было не самое радужное… Будто бы сейчас лучше. Йошиюки только не хватает да Кунихиро с его оханьем «Канэ-сан, тебе дать воды? А таблетки? Яген выделил специально...». Стоп, Кунихиро? Задание! Он же в водопад рухнул, когда все под откос пошло. Твою мать. Вот Муцуноками смеху будет. Канэсада с ним на задание пошел, но не защитил нихрена, сам под удар влез. Провалили они миссию, как пить дать. Или нет? Почему он в цитадели? Почему он не помнит? Канэсада обходит постройки, скользит взглядом по краю деревянного настила. Зачем-то трогает его пальцами, будто желая убедиться в реальности происходящего. - Эй… где Муцуноками? Танто – боги, кто вообще помнит их по именам? – оборачивается, отвлекаясь от книги, и кивает куда-то влево. - На полях горбатится, - а потом долго смотрит вслед Идзуминоками с удивленно приоткрытым ртом. Это он что, от него «спасибо» услышал? Йошиюки действительно на поле, только за сараем задницу просиживает. Откинулся затылком на стенку и дремлет себе. Руки в земле по самые локти, поперек носа полоска глиняная. Даже на повязке следы. Перчатки рядом лежат. Глина на них подсохшая. - Чего молчишь? – Йошиюки первым подает голос. Разлепляет один глаз, поглядывает искоса. И уж никак не ожидает непонятного, надтреснутого в ответ. - Водопад… нихрена после него не помню. Йошиюки напрягается, выпрямляется рывком, подбирая под себя ноги, словно вскочить готов и не то убежать, не то в драку кинуться, не то… - А до? – спрашивает напряжённо с какой-то почти болезненной требовательностью, - до водопада? Что вчера было, помнишь? И смотрит с такой надеждой, словно не ответа, на дурацкий в общем-то вопрос, ждёт, а чуда какого или подарка праздничного. Канэсада хмурится, вспоминая, и понять не может, чего это чертову псину так подкинуло. - На тренировке мы были, - отвечает, в общем-то, честно и, не сдержавшись, рявкает. - Это какое отношение к делу имеет? - Такое, что вчера мы на тренировке не были, а с того задания уже больше месяца прошло, - отвечает ему Йошиюки и улыбка у него дурацкая, счастливая и немного опасливая. Канесада слушает внимательно, краткий пересказ событий – как память потерял, как сбежать пытался, как его лечили всей толпой, изобретая способы один причудливее другого. И думает, а как же Йошиюки всё это время? Они что… не встречались или? Спрашивает перебивая рассказ, получает уклончивый ответ «ты в итоге пришёл» и ему хочется врезать – не то Муцуноками с его идиотской улыбкой, не то самому себе, что не помнит этого месяца, не то тому неизвестному доброжелателю, что его по голове приложил… кто это был то хоть? - Ничего, если тут вспомнил, то может и это потом всплывёт, радостно отмахивается от его сомнений учигатана Рёмы – этому оптимисту главное что он живой, а всё остальное мелочи незначительные. Может за то Канесада его и любит. Но вместо этого просто обнимает, прерывая поток бессмысленной болтовни, и к губам тянется. Заткнись, а? Позже он вспомнит смутно события этого месяца, а что не вспомнит ему расскажут, да так что лучше и не знать. И сообразит даже, что раз пришёл в себя на пороге кухни, значит кто из Дате-гуми его и приложил, да так успешно что память вернулась. Но спорить и драться с Курикарой – а кто ещё из этих идиотов на такое способен? – не полезет, себе дороже. Хотя и благодарить не станет, разумеется. Но это всё потом, а пока он стоит как идиот в грязи и целуется с Йошиюки. И для них обоих в эту минуту нет ничего важнее, а нужные слова они ещё скажут, успеют – ведь прямо сейчас оба живы, и это самое главное.