the urgency of now

      В одну минуту они с Эдди занимаются последней зачисткой офисного здания, которое частично обрушилось во время землетрясения, а в следующую — пол уходит из-под ног, а сверху рушатся три этажа.       Бак почти уверен, что в данный момент вселенная активно пытается убить его. Другого объяснения просто нет. За последние два года он был взорван и впоследствии раздавлен пожарной машиной, у него была легочная эмболия, он чуть не утонул в цунами, а теперь вот это. Сколько раз ему нужно оказаться на грани смерти, прежде чем все это перестанет быть несчастным случаем и станет каким-то космическим ударом, нанесенным по его жизни?       Он говорит об этом Эдди, но, судя по тому, как Эдди щурится в ответ, ему не кажется это таким смешным, как Баку.       — Ты не умираешь, — выдыхает Эдди хриплым голосом — частично от пыли, которую они вдыхали, а частично от того, что он орал во все горло в течение многих часов, которые они провели здесь в ловушке. Он начал, как только они поняли, что их рации сломаны, и с тех пор почти не останавливался. — И ты совсем не смешной.       — Неправда.       Бак не уточняет, какое именно утверждение он имеет в виду, а Эдди не спрашивает, потому что они оба уже знают, даже если ни один из них еще не произнес этого вслух.       Он хотел бы, чтобы Эдди заглотил наживку. Он хотел бы, чтобы Эдди велел ему заткнуться, закатил глаза или посмотрел на него исподлобья. Он хотел бы, чтобы Эдди дал ему что-нибудь, чтобы у него была хоть какая-то нормальность, за которую он мог бы цепляться прямо сейчас. Он хотел бы, чтобы Эдди перестал расхаживать по крошечному уголку, в котором они оказались, как звери в клетке. Он хотел бы, чтобы Эдди перестал кричать во все горло “мы здесь, мы здесь, внизу”, потому что от этого голова болит еще сильнее, чем сейчас. Он хотел бы, чтобы Эдди сел рядом и взял его за руку. Он хотел бы — очень многого.       Потому что дело вот в чем. Дело в том, что Бак думает, что на этот раз он действительно может умереть. Он никогда не был одним из тех людей, которые много думали о своей собственной смертности, даже когда он присоединился к пожарному департаменту и начал вытворять разные штуки, типа бегать по горящим зданиям и карабкаться сквозь рушащиеся небоскребы. До тех пор, пока ему не раздавила ногу пожарная машина, а в десяти футах перед ним не появился какой-то мальчишка с бомбой на груди. Тогда он впервые в жизни по-настоящему задумался о собственной смерти. Ощущение того, как его раздробленные кости скрежещут друг о друга, панические взгляды на лицах Бобби и Чима, когда они безуспешно пытались снять с него грузовик, — все это было похоже на смерть. Кашель кровью во время борьбы за дыхание был похож на смерть. Взгляд на волну, такую большую, что она казалась декорацией из фильма, был похож на смерть. Каждый раз он думал: “Черт, это действительно конец.”       Однако теперь, оказавшись в ловушке на глубине нескольких десятков футов под землей с остатками здания над ними и зазубренным куском арматуры, торчащим из его спины и левого бока, Бак осознал фундаментальную разницу между теми ситуациями и этой. Раздавленная нога, легочная эмболия и цунами — тогда ему только казалось, что он вот-вот умрет. Несмотря на страх, боль и ужас, каждый раз у него был спасательный круг. С пожарным автомобилем и легочной эмболией он был окружен людьми, которым доверял всем своим существом. С цунами смерть не была вариантом, потому что если бы он умер, умер бы и Кристофер.       Это что-то другое. Это медленный и устойчивый спуск в небытие, его тело слабеет, а ум с каждым мгновением становится все более вялым. Это буквально ощущение того, как жизнь покидает его тело, когда грязная пожарная рубашка Эдди становится все тяжелее и тяжелее от его крови. Это десятки, десятки футов и три этажа здания между ним и людьми, которые могут спасти его жизнь.       Это неизбежно.       Это отрезвляющая мысль. Любые следы веселья, которые он испытывал при мысли о том, чтобы быть в каком-то списке космическом ударов, исчезают, когда реальность ситуации полностью вступает в свои права. Команда знает, что они здесь, возможно, даже знает, что они живы со всеми этими криками Эдди, но им потребуется некоторое время, чтобы добраться до них. Для Эдди это нормально. У него рана над глазом и целая куча болезненных пятен, которые позже превратятся в отвратительные синяки, но ничего такого, что не могло бы подождать лечения. У Бака сотрясение мозга, по меньшей мере два сломанных ребра и обширная травма живота, которая, вероятно, приведет к тому, что он истечет кровью задолго до прибытия помощи.       Он так погружен в свои мысли, что не замечает, как Эдди перестает кричать и падает на колени рядом с ним, пока его тело не пронзает ослепительная боль, а руки крепко прижимаются к ране.       — Тебе нужно постоянно давить сюда, — говорит Эдди, нажимая чуть сильнее, чтобы донести свои слова.       Бак хочет сказать что-нибудь язвительное в ответ, но все, что он может сделать, это сделать вдох, который больше похож на рыдания, и корчиться и сжимать запястье Эдди так сильно, что он чувствует, как кости скрежещут друг о друга даже через рукав его защитной куртки. И это... поделом ему, по правде говоря.       — Ты такой мудак, — хрипит Бак мгновение спустя, когда боль возвращается к почти терпимому, а не совершенно невыносимому уровню.       — Правда? Я бы извинился, вот только... о да, я пытаюсь убедиться, что ты не истечешь кровью, — говорит Эдди, потому что он мудак.       Боже, Бак и правда любит его. Он думал, что уже достиг вершины в своей способности любить другого человека, когда был с Эбби, но потом в его жизни появился Эдди и развеял все предположения. Любовь, которую он испытывает к Эдди, — это та любовь, которая заставляет его быть готовым на все, если он думает, что это заставит Эдди смеяться. Это та любовь, что заставляет его позволять Эдди выигрывать в каждую видеоигру, в которую они когда-либо играли вместе, потому что он всегда выглядит таким счастливым, когда Крис болеет за него. Это та любовь, что заставляет его не одну ночь думать о том, какими будут их дети. Бак просто полностью, всецело, до смешного любит его, и он действительно, действительно не хочет заставлять Эдди смотреть, как он умирает, но он почти уверен, что у него нет выбора.       — Эдди, — говорит Бак, сжимая запястье, которое все еще держит в руке.       Эдди не поднимает глаз, просто поправляет смятую рубашку вокруг арматуры. Металл сам по себе предотвращает крупное кровоизлияние, но именно внутренние повреждения, которые Бак чувствует, но не видит, могут его убить. Его левый бок уже превратился в месиво боли от сломанных ребер и пронзения, но есть также жгучая боль выше, которая заставляет его беспокоиться, что его селезенка разорвана. Сложно сказать, что еще повреждено.       — Эдди, — повторяет он, на этот раз мягче.       Эдди смотрит на него всего лишь секунду, достаточно долго, чтобы Бак успел увидеть опустошение, понимание на его лице, прежде чем он отталкивается от земли. Бак пытается удержать его, но запястье Эдди легко выскальзывает.       Его собственные руки автоматически опускаются вниз, чтобы снова надавить на рану. Его страдальческий шум заглушается тем, что Эдди снова начинает кричать, подняв лицо вверх, как будто если он сможет быть достаточно громким, то, возможно, все обернется не так, как они оба ждут.       Бак закрывает глаза из-за пульсирующей боли в висках, но через несколько секунд грубые руки хватают его за плечи и начинают трясти. Его глаза распахиваются, когда это движение посылает новую волну агонии по всему телу.       — Господи, Эдди, перестань! Больно же.       — Не закрывай глаза, — говорит Эдди, крепче сжимая руку Бака, который пытается вырваться. Он выглядит разгневанно — это тот всеохватывающий, едкий гнев, который заставил его ударить какого-то придурка на парковке, накричать на Бака в продуктовом магазине и драться на улице ночами напролет. Это его способ действия — цепляться за гнев, чтобы не чувствовать боли.       Бак хочет что-то сказать, что угодно, лишь бы ему полегчало, но он просто оседает на кусок бетона, к которому прислонился. Да и что он мог сказать? Извини, что тебе придется смотреть, как я умираю, и никто из нас ничего не может с этим поделать? Если бы они поменялись ролями, он знает, что Эдди не смог бы сказать ничего такого, что могло бы уменьшить боль. Простые банальности только разозлят Эдди еще больше.       — Тогда перестань кричать, — говорит Бак вместо этого. — У меня от тебя голова раскалывается.       — Я пытаюсь удостовериться, что они знают, что мы здесь живы!       — Все будет в порядке, — он неловко похлопывает Эдди по руке. У него такое ощущение, что к запястьям прикреплены гири. — Они нас найдут. И ты это знаешь.       — Не раньше, чем... — фраза Эдди прерывается, он снова вскакивает с корточек и делает несколько неуверенных шагов назад, поворачиваясь лицом в противоположную сторону, чтобы Бак не видел выражения его лица. Это бесполезный ход. По тому, как он расправил плечи и прижал к бокам сжатые кулаки, Бак догадывается, о чем он думает. Что он чувствует.       Какое-то время они сидят в неловком молчании — достаточно долго, чтобы Бак больше не мог подавлять свое желание заговорить.       — Не позволяй Мэдди и Чиму называть мою племянницу Эван.       Эдди заметно вздрагивает, но не оборачивается и ничего не говорит.       Бак продолжает:       — Я знаю, что Мэдди попытается, и Чимни позволит ей, но я не хочу этого. Это семейное имя, и я не знаю, заметил ли ты, но я точно не его поклонник.       Он почти уверен, что его попытка проявить легкомыслие промахивается по меньшей мере на пару миль.       — Я не хочу, чтобы она была обременена таким багажом еще до рождения.       Эдди молчит, сжав кулаки так сильно, что пальцы начинают белеть.       — И уж точно не позволяй им сделать что-нибудь глупое, например, добавить "а" в конце. Единственное, что я могу придумать хуже, чем назвать мою племянницу Эван, — это назвать ее Эвана. Всем было бы очень неловко.       — Зачем ты мне это говоришь, Бак? — наконец, спрашивает Эдди низким, грубым и ужасным голосом.       — Ты знаешь почему.       — Нет, не знаю.       — Эдди, не мог бы ты просто... — он обрывает фразу, расстроенный. Упрямый, он всегда чертовски упрямый. Обычно Бак находит это очаровательным, как он в последнее время находит все недостатки Эдди очаровательными, а не раздражающими, но теперь это заставляет его использовать очень небольшое количество сил, которое у него осталось, чтобы поднять обломок и бросить его в голову Эдди. — Может, ты просто подойдешь и посидишь со мной? Пожалуйста, — пожалуйста, не заставляй меня умирать в одиночестве.       Он не уверен, то ли его голос дрогнул на последнем слове, то ли Эдди услышал то, что он не сказал, но он смягчается. Он почти не смотрит на Бака, пересекая расстояние в несколько футов между ними, но тем не менее опускается рядом с ним, автоматически протягивая руки, чтобы надавить на рану, чтобы Баку больше не пришлось этого делать.       Бак вздыхает с облегчением, еще больше оседая.       — Спасибо.       — Ага.       Он очень устал. Он так устал, и ему больно, и было бы так легко откинуть голову назад и закрыть глаза, утешаясь ощущением теплого веса Эдди на своем плече и его твердыми руками на больном боку, пока он не растворится. Но не сейчас.       — Не позволяй Бобби винить себя, ладно? — его голос начинает дрожать от боли, изнеможения и горя, но у него нет сил заботиться об этом. Уже нет. — Он будет думать, что это его вина, потому что он послал нас сюда, но это не его вина. Не позволяй ему так думать. Мы знали, что рискуем. Мы всегда знали, что рискуем.       Бак не может разглядеть его лицо под этим углом, голова Эдди наклонена вниз, а взгляд упирается в его собственные руки, прижатые к боку Бака, но он видит, как стискиваются челюсти Эдди. Как он работает над этим несколько раз, прежде чем, наконец, удается произнести слова.       — Скажи ему сам.       Упрямый. Бак не обращает на него внимания.       — Скажи Мэдди, что я люблю ее и что она будет потрясающей мамой, потому что она уже была ею для меня, — с каждым словом давление в его глазах растет и растет, пока он не перестает сопротивляться, и в следующий раз, когда он моргает, слезы текут по его щекам. — Скажи ей, что я не виню ее за то, что она уехала, или за то, что отдалилась, или вообще за что... что угодно, так что ей лучше не винить себя. Скажи ей, что я хочу, чтобы она прожила очень долгую, очень счастливую жизнь, и мне жаль, что я не могу разделить ее с ней.       — Бак, пожалуйста, перестань. Я не могу...       — И мне нужно, чтобы ты сказал всем, как сильно я их люблю, хорошо? — он прерывается, повышая голос, чтобы быть услышанным, несмотря на протесты Эдди. — Вы моя семья, та, которую я выбрал, и та, которая выбрала меня в ответ. Я так люблю вас всех, и мне очень повезло, что я нашел все это. Что я нашел вас.       Он втягивает воздух, когда вырывается последняя фраза, даже если она не такая уж и страшная. Под "вас" он мог бы иметь в виду всю команду. Мог бы, но не имел. Он мог бы оставить все как есть. Он должен оставить все как есть. Нечестно сбрасывать все это на Эдди, раз уж его не будет рядом, чтобы справиться с последствиями, но...       Сейчас или никогда, в Баке есть много качеств, но трусость — не одно из них.       Он толкает Эдди локтем в плечо и говорит:       — Эй, посмотри на меня.       Это занимает у Эдди секунду, но он смотрит, и Бак мгновенно переносится в те ужасные несколько секунд после того, как он сказал ему, что потерял Кристофера. Этот взгляд опустошения навсегда запечатлелся в его мозгу, так что теперь его легко узнать. Бак ненавидит, что именно из-за него Эдди так выглядит, но он должен это сделать.       — Я влюблен в тебя, — выпаливает он, прежде чем теряет самообладание. Эдди делает глубокий вдох, открывает рот, как будто собирается что-то сказать, и Бак поспешно продолжает. — Ты не обязан ничего говорить. Я просто... я уже давно влюблен в тебя и не могу, черт возьми, покинуть эту землю, не сказав тебе хотя бы раз. Так что. Я люблю тебя. И я люблю Криса. Вы просто... все для меня. Эти последние несколько лет были самыми счастливыми в моей жизни из-за вас двоих. Так что... спасибо. Спасибо, что позволил мне быть частью твоей жизни и жизни твоего сына. Я мог бы дожить до ста лет и все равно не смог бы отплатить тебе за это.       — Господи, Бак, — выдыхает Эдди, и глаза его блестят от слез.       Бак замолкает, не в силах больше смотреть на множество эмоций, играющих на лице Эдди.       — Просто... просто ничего не говори, ладно?       Он слишком устал и слишком страдает, чтобы обращать внимание на то, что он практически умоляет. Последнее, что он хочет услышать, — это то, как Эдди пытается мягко отвергнуть умирающего человека, или, Боже упаси, не отвергнуть, потому что он умирает.       — Я сказал тебе не потому, что мне нужно было, чтобы ты... неважно. Мне просто нужно было это сказать.       На мгновение воцаряется ужасная, тяжелая тишина, прежде чем он слышит, как Эдди прерывисто вздыхает.       — Окей. Я ничего не буду говорить, пока ты будешь держать глаза открытыми.       — Точно. Это я могу, — Бак открывает глаза и слабо улыбается Эдди. — Договорились.       На лице Эдди все еще играет вихрь горя, потрясения и опустошения, но он улыбается в ответ. Это больше похоже на гримасу, но Бак, тем не менее, оценил эту попытку.       — Расскажи мне что-нибудь, — говорит Бак, прежде чем момент становится еще более тяжелым от его признания.       — Например, что?       — Что угодно. Что-нибудь хорошее. Историю о Кристофере.       Эдди кивает, говорит: “Хорошо”, но потом замолкает, отворачивается от Бака и закрывает лицо рукой. По тому, как они прижаты друг к другу от плеча до бедра и до лодыжки, он чувствует, как по телу Эдди пробегает дрожь. Звук затрудненного дыхания Эдди, когда он пытается заставить себя перестать плакать, угрожает собственному слабому контролю Бака над своими эмоциями, и прежде чем он может подумать об этом, он обхватывает рукой руку Эдди, которую тот все еще прижимает к его боку, и сжимает.       Это занимает некоторое время, но в конце концов Эдди берет себя в руки. Он делает несколько глубоких вдохов и вытирает лицо грязным рукавом куртки, прежде чем снова повернуться к Баку и неуверенно улыбнуться. Он немного смахивает на статиста из фильма ужасов со всей этой грязью, сажей и кровью — как Бака, так и своей собственной — размазанной по всему лицу, но он все еще лучшее, что Бак когда-либо видел.       — Хорошо, — повторяет Эдди, прочищая горло. — Я расскажу тебе историю о Кристофере.       И он рассказывает. Когда он заканчивает с этой историей, он рассказывает другую. И еще, и еще. Потом он рассказывает Баку истории о том, чем сам занимался в детстве, а потом и в подростковом возрасте. Вещи, которые заставляют Бака хохотать, даже если это больно, и отчаянно желать, чтобы абуэла показала ему фотографии Эдди в детстве.       Чем дольше Эдди говорит, тем слабее становится Бак. В конце концов Эдди мягко обнимает его за плечи и слегка сдвигает их, чтобы Бак мог положить голову ему на грудь. Он сосредотачивается на этом — на тепле тела Эдди, ровном звуке его сердцебиения, шепоте его голоса — так что ему не нужно сосредотачиваться ни на чем другом. Если он перестанет сосредотачиваться на Эдди, ему придется подумать о том, как чертовски несправедливо, что он вот-вот умрет в двадцать девять лет на руках своего лучшего друга в десятках футов под землей, а он просто... он не может. Если он подумает об этом, то на этот раз закричит именно он.       В конце концов рассказы Эдди отходят от подростковых выходок и становятся серьезными. Он больше говорит о том, как развалился его брак с Шеннон, о том, что он видел в Афганистане, о том, как он боится, что не сможет дать Крису все, что он заслуживает, как бы сильно он ни старался. Он говорит Баку, что боится, что когда Крис подрастет, он обвинит его в том, что Шеннон ушла, что она умерла. Такое чувство, что он исповедуется во всех своих грехах перед Баком, а Бак просто слушает, сжимая руку Эдди и бормоча заверения, что он отличный отец, что Крис любит его и что все будет хорошо.       Он борется с этим так долго, как только может, но чувствует, что начинает угасать. Каждый раз, когда он начинает засыпать, Эдди трясет его, или щиплет за руку, или кричит на него, но цепляться за сознание становится все труднее и труднее. Через некоторое время усталость становится слишком сильной, и даже рук и голоса Эдди или даже его собственного желания жить не хватает, чтобы справиться с ней.       Он засыпает.

***

      Эдди уже устал от больниц.       Он устал от флуоресцентного освещения, плохого кофе и запаха дезинфицирующих средств. Он устал от постоянного шума аппаратов, плача и разговоров независимо от того, сколько сейчас времени. Ему надоело думать обо всем, что он должен был сказать Шеннон перед ее смертью. Ему надоело видеть как люди, которых он любит, сражаются за свои жизни на больничных койках.       Он просто... так устал.       Словно прочитав его мысли, Бобби говорит:       — Тебе стоит пойти домой и немного поспать.       Он сидит на точно таком же стуле, как и Эдди, по другую сторону больничной койки Бака, и выглядит таким же усталым, опустошенным и слабым, каким себя чувствует Эдди. На его щеке есть небольшой порез, но в остальном он в порядке, как и все остальные. Он и Бак были единственными, кто остался после того, как произошел вторичный толчок и здание полностью рухнуло. Оно вообще не должно было рухнуть, не из-за самого землетрясения и, конечно, не из-за вторичного толчка, но подобные истории они слышали уже десятки раз — жадный арендодатель, неправильные строительные материалы, нарушения кодекса за нарушениями. Карточный домик, построенный буквально на гребаной линии разлома.       Эдди вроде как хочет найти владельца и свернуть ему шею, но это будет означать, что он оставит Бака, а этого точно не будет. Сейчас уже за полночь, и все остальные разошлись по домам. Чимни и Мэдди уехали всего час назад, и только потому, что Эдди и Бобби наконец убедили ее, что позвонят, если что-то изменится.       — Я никуда не уйду, — твердо говорит Эдди. Он уже говорил с Крисом по телефону, чтобы убедиться, что с ним все в порядке, и заверить его, что, хотя он и Бак пострадали, они оба тоже будут в порядке. Операция Бака подходила к концу, и интерн, который сообщал им новости в последний раз, выглядел оптимистично относительно его шансов, так что это было похоже на правду. Карла согласилась остаться на ночь с Крисом и убедиться, что утром он отправится в школу, так что Эдди не собирается покидать эту комнату, пока Бак не проснется.       Бобби многозначительно смотрит на него.       — И он тоже. Ты же слышал, что сказал доктор. Он проснется, но это может занять какое-то время.       И Боже, Эдди все еще не может в это поверить. Он был медиком достаточно долго, чтобы знать, когда кто-то умирает, и неважно, как сильно он боролся с этим, неважно, как сильно он пытался отрицать это, он знал, что Бак умирает. Слишком много повреждений, слишком много крови на разбитых кусках бетона и слишком мало в его теле. Ему пришлось бы умереть в этой Богом забытой дыре в земле на руках у Эдди, и Эдди абсолютно ничего не мог с этим поделать. Ему пришлось бы передать Мэдди, Бобби и всем остальным последние слова Бака для них. Ему пришлось бы сказать Кристоферу, что он потерял еще одного человека. Ему пришлось бы похоронить Бака точно так же, как пришлось похоронить Шеннон и всех солдат, с которыми он сражался бок о бок и которых не смог спасти. Ему пришлось бы смириться с тем, что...       Он вздрагивает, проводит рукой по лицу и морщится, когда натыкается на повязку на лбу. У него все тело в порезах и синяках от падения, но хуже всего порез на лбу. Падение чуть не убило Бака, а Эдди понадобилось наложить всего пару швов. Как, черт возьми, такое вообще могло случиться?       — Эдди. Ты там хорошо справился.       Эдди усмехается.       — Я ничего такого не сделал.       — Ты сделал так, чтобы мы знали, что вы оба живы, — говорит Бобби тем тихим, размеренным тоном, который обычно успокаивает Эдди, как бы он не был расстроен. Но только не сейчас. Прямо сейчас он чувствует, как у него зудит под кожей. — Ты сделал все, что мог, с тем, что у тебя было, и заставил его дышать достаточно долго, чтобы мы смогли добраться до вас. Это не так уж и незначительно.       Когда Эдди впервые понял, что Бак потерял сознание, он подумал, что это все. Он был парализован страхом на пять, десять, пятнадцать секунд, прежде чем, наконец, заставил себя проверить пульс. Он чуть не разрыдался, когда нашел его, и правда разрыдался меньше, чем через час, когда команда 118-ой, наконец, нашла их.       Он все еще не может поверить, что с Баком все будет в порядке. Каким-то чудом арматура не задела ничего жизненно важного, но он все равно получил сотрясение мозга, два сломанных ребра и разрыв селезенки при падении. Между первоначальными травмами и последующей операцией по удалению арматуры и его селезенки он потерял достаточно крови, чтобы нуждаться в двух переливаниях.       — Он... — начинает Эдди, но быстро обрывает себя, стискивая зубы, чтобы не выпалить все, что Бак сказал ему там, внизу. После всего, что произошло с тех пор, как он присоединился к 118, Бобби стал для него чем-то вроде родительской фигуры — даже больше, чем его собственные родители в последнее время. Он не сомневается, что Бобби выслушает его без осуждения и будет держать все, что скажет ему Эдди, при себе. Он так сильно хочет поговорить об этом, но есть только один человек, с которым он действительно должен поговорить об этом, и этот человек в настоящее время без сознания. — Я просто устал от того, что он постоянно на грани смерти, — говорит Эдди вместо этого.       Бобби оценивающе смотрит на него, но все, что он говорит, это:       — Я тоже.       Следующие несколько часов в основном проходят в молчаливом ожидании, иногда перемежаясь тихими комментариями или десятью-пятнадцатью минутами дремоты. Бобби пару раз выходит поговорить с доктором, выпить кофе или размять ноги. Эдди начал чувствовать все эти порезы и синяки еще несколько часов назад, так что он остается в своем кресле. Он выходит только тогда, когда Кристофер звонит ему с телефона Карлы, потому что ему приснился кошмар о том, что Бак умер. Как бы ни старался Эдди преуменьшить травму Бака, Крис не дурак. Он знает, операции из-за шишек и синяков не проводят. Эдди почти полчаса говорит по телефону, успокаивая его, и единственная причина, по которой он не идет домой, — это то, что Крис говорит ему остаться с Баком вместо этого. Эдди нужно время, чтобы подавить слезы, потому что, черт возьми, его ребенок действительно перенял все лучшие качества его и Шеннон, и Эдди никогда не поймет, как им так повезло.       Бобби уже спит, когда он кладет трубку, поэтому он проскальзывает обратно в комнату и как можно тише садится на свое место. Он хочет сфотографировать Бака, чтобы отправить фото Крису, чтобы успокоить его, но у Бака все лицо в порезах, и его кожа все еще болезненного оттенка от потери крови, поэтому вместо этого он осторожно берет руку Бака в свою и делает такой снимок вместо того. Он получает примерно сотню смайликов с сердечками и улыбочками в ответ, и он честно не уверен, от Криса ли они или от Карлы.       Солнце только начинает всходить, когда Бак, наконец, начинает просыпаться, смущенный, сонный и дезориентированный. Эдди и Бобби остаются в комнате ровно настолько, чтобы сказать ему, где он, и что случилось, и что он будет в порядке, прежде чем доктор выгоняет их, чтобы она могла осмотреть его.       Кажется, что они целую вечность ждут в коридоре, прежде чем она, наконец, открывает дверь и говорит им, что они могут вернуться внутрь.       — Ты должен пойти первым, — говорит Эдди, прежде чем Бобби успевает что-то сказать. Врач не сказала, что они могут заходить только по одному, но он хочет побыть с Баком наедине и думает, что Бобби тоже этого хочет.       — Ты уверен?       Разумеется, он хочет видеть Бака, но ему... ему нужно несколько минут. Он смотрел на Бака уже почти двенадцать часов, и он до сих пор не может понять, что именно собирается сказать. Его разум чувствует себя одновременно переполненным мыслями и совершенно пустым. Ему нужно больше времени.       — Уверен, — говорит Эдди. — Я буду ждать здесь.       Он измотан до мозга костей как физически, так и умственно, но теперь, когда Бак проснулся, он чувствует прилив адреналина. Он ходит взад и вперед по коридору, несмотря на протесты своего тела, заработав себе не один осторожный взгляд от персонала больницы, но все, к счастью, оставляют его в покое. К тому моменту, когда Бобби выходит из комнаты Бака через некоторое время, Эдди проделал метафорическую дыру в полу и не приблизился к распутыванию беспорядочного клубка мыслей в своей голове.       Бобби бросает на него взгляд, который заставляет его чувствовать себя неловко, но все, что он делает, это сжимает плечо Эдди и говорит:       — Я дам всем знать, что он проснулся, — и Эдди проскальзывает мимо него в палату, закрывая за собой дверь.       — Ты выглядишь ужасно, — немедленно говорит Эдди, что, вероятно, не лучший способ начать разговор, но это правда. Он выглядит более бодрым, чем был, когда они выходили из палаты, и вместо того, чтобы лечь, он опирается на три подушки за спиной, но он выглядит так, как будто он в одном маленьком толчке от падения. Лицо у него такое же бледное, как и вчера вечером, отчего круги под глазами кажутся почти фиолетовыми, а кожа лица и рук усеяна порезами и царапинами. Эдди этого не видит, но он знает, что у Бака под больничной рубашкой тоже полно синяков и бинтов.       Бак закатывает глаза.       — Это ерунда, — говорит он, указывая на свое тело взмахом руки. Он хмурится, когда движение тянет за капельницу на тыльной стороне его руки, и осторожно кладет ее обратно на матрас.       — Я бы не назвал сотрясение мозга, два сломанных ребра, массивную кровопотерю и разрыв селезенки ерундой, — возражает Эдди, прекрасно зная, что пристальный взгляд Бака следует за ним, когда он пересекает комнату и садится в то же самое кресло, в котором он был всю ночь. — Я уже начинаю думать, что у вселенной на тебя заточен зуб.       — Это моя шутка, — небрежно говорит Бак, но он наблюдает за ним с настороженностью, которую Эдди за ним раньше никогда не замечал. Только не за ним. — И ты, кажется, не оценил, когда я рассказал ее тебе.       — Ну, да, — говорит Эдди, тяжело откидываясь на спинку сиденья. — В тот момент ты активно умирал. Полагаю, я и правда был не в шутливом настроении.       — Точно.       Они замолкают.       Уже не в первый раз Эдди желает быть более... другим. Более харизматичным, более открытым, более смелым. Более понимающим его собственные эмоции. Он хочет иметь больше желания говорить о них вместо того, чтобы просто заталкивать все дальше и дальше, пока в конце концов он не взорвется или полностью не оцепенеет. Он хочет быть более склонным к тому, чтобы нарушить неловкое молчание вместо того, чтобы быть похороненным им.       — Предсмертные признания не считаются.       Это выдергивает его из закручивающихся по спирали мыслей.       — Я... прошу прощения?       — Предсмертные признания не считаются, — повторяет Бак с такой уверенностью, на какую способен только человек, который все еще выглядит так, словно лежит на смертном одре. — Мне было больно, страшно, и я думал, что умру, так что все, что я сказал или не сказал, не считается.       Эдди выгибает бровь вверх, движение кажется странным, когда натягиваются бинты.       — Значит, ты хочешь, чтобы твою племянницу назвали Эваной?       Шутка выходит плоская.       — Это не смешно, — говорит Бак, и в его голосе слышится настоящая враждебность, которую... ладно, хорошо. Эдди это заслужил. Тычки, подталкивания и поддразнивания, которые стали главным элементом их дружбы, не смогут разрядить эту ситуацию.       — Прости, — говорит Эдди. — Я просто не знаю, что сказать.       Бак переводит взгляд куда-то влево от Эдди.       — Ты не обязан ничего говорить, помнишь?       — Бак, ты же не можешь сказать мне, что любишь меня, и ждать, что я не захочу поговорить об этом, — говорит Эдди, недоверчиво хмыкая. Это не смешно, совсем не смешно, но трудно не обращать внимания на иронию их ситуации. На этот раз Эдди хочет поговорить о чувствах, а Бак отказывается.       — Честно говоря, — говорит Бак, поморщившись, — я не думал, что буду присутствовать при этой части разговора.       — И все же, ты правда имел это в виду?       Бак отрывает глаза от стены и встречается взглядом с Эдди. Это тяжелый взгляд — полный решимости и неповиновения, но также и большого страха. Как будто он уже знает, как это происходит, но он все равно играет свою роль.       — Да, я имел в виду каждое слово.       — Хорошо.       Он встает со своего места и начинает расхаживать по комнате, потому что не сможет справиться с этим, должен будет сидеть неподвижно и смотреть Баку в глаза все время.       — Послушай, я не очень хорош в... в длинных эмоциональных речах и тому подобном. Я не очень хорошо умею говорить о своих чувствах. Так что позволь мне просто сказать тебе, что я знаю, хорошо?       Бак кивает, но похоже, что он готовится к взрыву.       — Я знаю, что ты действительно хороший человек, который заботится о людях больше, чем кто-либо из тех, кого я когда-либо встречал, даже если ты едва их знаешь или они этого не заслуживают. Я знаю, что всегда могу рассчитывать на тебя на работе и вне ее. Я знаю, что доверяю тебе жизнь Кристофера. Я знаю, что он любит тебя и всегда хочет, чтобы ты был рядом. Я знаю, что я... – он замолкает и переводит дыхание. Он останавливается в изножье кровати Бака, обхватив руками перила, чтобы не упасть. Хорошо он говорит о чувствах или нет, но следующую часть своей речи он, вероятно, должен сказать в лицо Баку, а не в пол. — Я знаю, что ты один из самых важных людей в моей жизни. Я знаю, что счастлив, когда ты рядом, и мне невыносимо, когда тебя нет. Я знаю, что ты вписываешься в мою жизнь так, как будто всегда должен был быть в ней.       — Так это что-то вроде самого вежливого отказа или... — Бак замолкает, но его лицо становится менее настороженным и более полным надежды. Осторожной надежды, но все же надежды.       — Это не отказ, — говорит Эдди. — Но, Бак, ты должен понять — я не могу просто нырнуть с головой во что-то. Я отец, и счастье и благополучие Кристофера всегда будет моим главным приоритетом. Если ему не понравится, что я встречаюсь с кем-то, то я не стану этого делать, если бы по какой-то причине мне пришлось переехать через всю страну завтра ради него, я бы сделал это. Без лишних вопросов. Каждое решение, которое я принимаю... Я всегда должен буду думать о том, как это повлияет на него, прежде всего остального. А ещё мне всегда придется думать о том, является ли человек, с которым я в отношениях, тем, кто меня устраивает в роли родителя моего ребёнка.       Судя по тому, как внезапно вытянулось лицо Бака, он думает, что его уже оценили и сочли неподходящим, и это настолько неправильно, что Эдди моментально садится на край кровати Бака рядом с ним и хватает его за руку, прежде чем принять сознательное решение сделать это.       — Я не говорю, что не думаю, что ты будешь хорошим родителем, — уточняет Эдди. — На самом деле, все как раз наоборот. Я знаю, как сильно ты его любишь. Проблема в том, что ты не какой-то случайный человек, с которым я мог бы встречаться в течение шести месяцев, прежде чем решить впустить его в свою жизнь. Ты уже так глубоко в наших жизнях, что если мы дадим этому — нам — шанс, и он не сработает... Я не могу так поступить с ним. Он уже достаточно потерял.       — Ладно, просто чтобы убедиться, потому что я сегодня потерял много крови и сейчас нахожусь на изрядном количестве обезболивающих — я тебе тоже нравлюсь?       — Да, ты мне тоже нравишься, — подтверждает Эдди, хотя, произнося эти слова, он чувствует, будто они тринадцатилетние подростки, неловко признающимся друг другу в своих чувствах в кафетерии. — Но...       — Нет. Теперь моя очередь рассказать тебе, что я знаю, — говорит Бак, но сжимает руку Эдди и кривит губы, показывая, что дразнится. От этого у Эдди что-то неприятно переворачивается в животе. — Я знаю, что Кристофер — твой главный приоритет, и я уважаю это. Я знаю, что наши отношения могут стать запутанными и сложными, поэтому я никогда бы не выплеснул на тебя свои чувства, если бы искренне не считал, что это мой последний шанс.       — Между прочим, это был поступок настоящего мудака, — говорит Эдди, но в его голосе нет тепла. Он не смог бы сдержать гнев, даже если бы захотел. Особенно после того, как он был так близок к тому, чтобы потерять Бака. — Признаться в своих чувствах, потому что ты знал, что умираешь, и тебе не придется иметь дело с последствиями.       Бак пожимает плечами и ухмыляется, хотя это движение заставляет его вздрогнуть.       — Да, это было похоже на поступок мудака, — соглашается он, но выражение его лица становится серьезным. — Послушай, все пошло не так, как я хотел. В идеале я бы немного пофлиртовал и пригласил тебя на свидание, а потом, может быть, увидел бы тебя голым где-нибудь еще, кроме душа на станции, по крайней мере раз или два, прежде чем сказать тебе, как нелепо я влюблен, но этого не произошло. И я думаю, что это к лучшему, потому что это означает, что я могу сказать тебе заранее, насколько серьезно я отношусь к этому. Я бы никогда не рискнул разрушить наши жизни из-за прихоти, Эдди. Я полностью согласен. На тебя и Кристофера.       Есть много причин сказать "нет", Кристофер — лишь одна из них. Они работают вместе, и это плохая идея, даже если вы не работаете на работе, которая требует ежедневных рисков своей жизнью. Он даже не уверен, разрешат ли им продолжать работать вместе, если об этом узнает начальство. Единственное, что он может придумать, что было бы хуже, чем перевод из 118-ой, — это перевод Бака. Сначала они были семьей Бака, даже если теперь они тоже семья Эдди, и он будет опустошен, оставив их. Их отношения могут даже не сработать, и они никогда не смогут вернуться к тому, что было раньше.       Есть так много причин сказать "нет".       — Да, хорошо. Я тоже, — вместо этого говорит Эдди, потому что черт с ним. Бак вчера чуть не умер, и Эдди никогда бы не оправился от того, что упустил шанс хотя бы попытаться стать кем-то большим, чем они сейчас являются. Отношения могут не сработать, но также могут и сработать.       Они оба расплываются в огромных, нелепых ухмылках, у обоих кружится голова из-за друг друга и начала чего-то нового.       — Итак, — говорит Бак. — Ты хочешь пойти со мной на свидание?