теория тринадцати поцелуев

высокая мягкая трава приятно щекочет оголенные лодыжки, легкий ветер путает жесткие волосы и развевает в разные стороны края красной клетчатой рубашки, в голове ни одной мысли, и все было бы прекрасно, если бы не одно «но». — любви не существует, — у чанбина голос мягкий, даже когда он говорит что-то ядовитое и неправильное, тягучий, на феликсовский бас не похож совсем, с легкой хрипотцой, от того, что дымит, как паровоз, кажется, с пятнадцати, феликс бы назвал это сексуальным, но с чанбином так нельзя. он закидывает ногу на ногу и делает длинную затяжку, прежде чем снова начать говорить, — это лишь кратковременное помешательство, запудривание мозгов. как наркотик. сначала ты просто пробуешь, а потом затягивает, возникает привязанность, входит в привычку, но стоит перестать — и все, тебя ломает, ты либо идешь за новой дозой, либо медленно умираешь от желания ткнуть иглой в вену. ну или одиночества, если рассматривать вариант с любовью. — а в книгах как же? — собственное высказывание звучит до глупости наивно, как будто вопрос задал не феликс, а несмышленый детсадовец., но вряд ли несмышленый детсадовец забрался бы в этот ветхий, до гвоздей прогнивший ничейный сарай, уселся бы на колючую, пахнувшую летом, солнцем и девчачьими веснушками солому и делил бы эту самую сигарету на двоих, рискуя спалить все в округе. хотя, кто знает, какие нынче детсадовцы идут. и вряд ли бы ребенок смог смотреть на кого-то так выразительно и с чувством. он бы мог смотреть так на новую игрушку, вкусную конфету или котенка, которого непременно надо помучать; но не на человека, а ликс смотрит именно так, правда, более осознанно и с толикой страха. ведь к чанбину нельзя ничего чувствовать. — вранье в этих книжках твоих. брехня сплошная, сказки, любви не существует. есть только потребность быть с кем-то и ощущать себя значимым с кем-то, — со остается на своем, смахивает пепел на земляной пол, и передает сигарету младшему. тот, прежде чем что-то сказать, коротко и быстро затягивается, а потом тушит окурок о подошву собственных потертых старых кед. — а ты? хочешь быть с кем-то, и чувствовать себя значимым? вопрос остается без ответа. сладкий запах полевых цветов не дает сосредоточиться, он дурманит, заставляет окунуться в дремоту, но сейчас нельзя. не время. — ты влюбишься в меня. феликс не знает, почему он так уверен. они по-прежнему прячутся от всего мира в богом забытом сарайчике, рядом лежит полупустая бутылка паленого алкоголя, из-за которого, возможно, ли и чувствует себя таким смелым, еще целая пачка филипп морриса с апельсином, разбитый экран потрепанного жизнью самсунга показывает 23:15 и что звучит funkadelic (любимая группа старшего, хотя, честно, ликс не понимает, что он в этом фанке нашел). ликс держит в руке полусгрызенное яблоко, которое служит единственной закуской, и ухмыляется. — любви не существует, — повторяет бин, его голос звучит немного заторможенно, и язык заплетается, но ли все еще нравится, как звучит, правда, на смысл сказанного он совсем внимания не обращает. — говорят, в человека можно влюбиться спустя тринадцать поцелуев, — многозначительно тянет младший, и его приятный бас ласкает слух; чанбина, почему-то, передергивает. — что ты имеешь в виду? — со вытягивает шею, всматриваясь в черты лица младшего, который подползает ближе и упирается ладонями в биновы колени. ли под градусом кажется необычайно красивым: выкрашенная в рыжий прядь волос падает на лоб, глаза цвета ореха, окаймленные пушистой бахромой длинных ресниц, притягивают к себе взгляд, маленький, чуть вздернутый кверху нос, пухлые, приоткрытые, слегка потрескавшиеся от постоянных покусываний губы и, самое главное, маленькие созвездия ярких поцелуев солнца на лице. он слишком близко; чанбин ощущает его горячее, пахнущее дешевым спиртом и сигаретным дымом дыхание на коже. — то, что их мне будет достаточно. шорох соломы не дает нормально расслышать окончание фразы, но действия будут красноречивее всяких слов — феликс подается вперед, еще ближе, накрывая губы напротив своими. бин ощущает только горький привкус алкоголя и кисло-сладкого, зеленого, яблока на кончике языка. это был первый поцелуй. ликс даже сейчас чувствует остатки сигаретного дыма на губах и ощущает противный привкус яблока. у второго поцелуя ощущения приятнее. феликс сидит на старом деревянном лодочном причале, мотая голыми ногами в мутно-зеленой воде. тут неглубоко; если спрыгнуть с деревяшек, то накроет максимум по пояс. ну, может, чуть выше. деревянная лодка тычется носом в берег, грозясь вскопать грязный песок; вдоль береговой линии растет куча кленов, «самолетики» которых ближе к осени будут плавать в воде и мешать нормальному обзору, зато тенек приятный, прохладно; слышится плеск рыб, когда они подплывают ближе к поверхности; вдалеке кукует кукушка, ликс уже намеревался спросить, сколько ему существовать осталось, но язык вовремя прикусил — он слишком суеверен и пуглив. идиллия. которая в скором времени нарушается шарконьем подошвы кроссовок по мостику. — скучаешь? — чанбин присаживается рядом, не спрашивая разрешения. да и зачем оно ему, если и так понятно, что младший против не будет. он стягивает кроссовки с носками, чтобы, как и феликс, опустить ноги в воду и понежиться в теплой водичке. от со пахнет дедушкиной «красной москвой» и сигаретами, наверняка за сарай успел сбегать, прежде чем прийти сюда, а еще он ниже ликса на пол головы, но в плечах пошире и помускулистее. бицепсы в наличии имеются, наверняка на турниках занимается у сельской школы. у ли лишь какое-то подобие мышечной массы, но ему, городскому, и этого хватит. — ага, — феликс отвечает не сразу, предпочитая помолчать и насладиться природой, пока есть возможность. он вздыхает громко и прикрывает глаза, слабо мотая ногами в толще воды, — зачем приперся? — на тебя посмотреть. глаза все же открыть приходится, потому что старший говорит с серьезной интонацией, но надо увидеть его насмешливый взгляд и удостовериться, что он шутит, но ничего такого ли не находит, вот и смотрит чуть удивленно и неверяще. — зачем на меня смотреть? я тебе, что, картина в галерее? — феликс хмыкает тихонько, смотря на со с помощью отражения в воде. тот предпочитает сделать точно так же и подвинуться чуть ближе к краю, для удобства, еще и вытягивая шею. — нет, но такой же красивый, — молчание в ответ. теперь уже ли смотрит на него не с помощью воды, а прямо так, по-нормальному, глаза в глаза, и вообще не понимает, что происходит, шутка ли это, или помешательство, или старший успел с утра пораньше что-то принять, но он кажется серьезным, как удав, и не подает признаков беды с башкой. ликс, почему-то, думает, что после такой долгой игры в гляделки, по закону жанра, они должны поцеловаться; а кто он такой, чтобы не соблюдать законы? этот поцелуй оставляет на губах противную «красную москву», речную прохладу, брызги воды и что-то по-летнему трепещущее. несмотря на жару и духоту (вероятно, это просто небо давит — значит, скоро будет дождь), после воспоминаний становится чуть прохладнее, и ли надеется, что эти ощущения продлятся и дальше, дышать практически невозможно. — какая-то дискотека у вас тухленькая. у чанбина в руках девятая балтика в жестяной банке, волосы по-модному взлохмаченные и широкая усмешка на губах; феликс его радости не разделяет вообще. они стоят за сельским клубом, в простонародье именуемым дом культуры, или же дк, дискотеки в котором каждые выходные, прислонившись к прохладной стене, считают первые восходящие на небе звезды, делят последнюю сигарету, поочередно отпивают из бутылки, и ждут, когда медляк закончится. песни двухтысячных слышатся даже отсюда, хотя местные колонки оставляют желать лучшего, слух раздражают, но бину, кажется, нравится, поэтому ли не возражает, хотя не понимает, что он и еще куча остальной деревенской молодежи нашли в этом веселого. — а у нас больше ничего другого нет, — теперь вопросы отпадают сами собой. понятно, почему каждые выходные, аккурат с двадцати ноль ноль до часу в спортзале, который служит танцплощадкой, толпа народу дрыгаются, будто в конвульсиях, под сомнительную музыку. — с досугом тут туговато, — теперь и ликс усмехается, забирая банку из рук старшего. кольца на руках от соприкосновения с жестянкой противно скулят, но он не обращает внимание и делает большой глоток, слегка морщась — нагрелось, теплое уже. — ну, нам не из чего выбирать, — теперь со забирает сигарету, совершая своеобразный обмен, закуривает и переводит взгляд на небо. все, молчат; зачем говорить, когда и так все понятно, да и когда звезды кажутся невероятно интересными и непонятными, а медляк кончаться не хочет. — это сириус, — ликс тычет пальцем в яркую точку на небе, решаясь показать свои знания в астрономии; к сожалению, они начинаются с солнца, и заканчиваются этим самым сириусом. чанбин хочет сказать, что ему глубоко насрать на эти все сириусы и остальные звезды, зачем они нужны, когда у младшего у самого десятки созвездий на лице, и ночью они светят не хуже, но вместо этого он только кивает и, протянув ли ладонь, смораживает абсолютную глупость: — потанцуем? феликс удивленно вскидывает тонкие брови, поворачивая к нему голову. молчит, тишина, шестеренки в голове крутятся с усиленной скоростью, кажется, их скрип можно даже услышать, прежде чем он отвечает согласным кивком и уверенным «ага». маленькие феликсовы ладошки укладываются старшему прямо на плечи, ли чуть не клюет губами тому в лоб, потому что оказывается рядом слишком быстро, и как-то очень близко. теплые ладони со — прямо на талию, спасибо, что под футболку не залез, дышит он шумно, куда-то в щеку, и горячо как-то. они нелепо (но все равно этот танец кажется самым крутым в жизнях обоих) покачиваются под оставшиеся десять секунд медленного танца, но не расходятся, даже когда он сменяется на что-то подвижное. атмосфера от этого хуже не становится, интимность момента сохраняется и становится даже лучше, когда на «тополиный пух жара июль» губы ли уверенно находят губы старшего и целуют трепетно и с каким-то жаром. этот поцелуй остается на подкорке сознания душной теплотой, древней попсой, теплым пивом и чем-то по-особенному одиноким. ну вот, теперь жаркий июльский тополиный пух надоедливой пластинкой заедает в голове и не дает нормально вспоминать. ликс едва заметно усмехается и мотает головой, пытаясь выкинуть дурацкую мелодию из головы. чанбин вышагивает в старо-новых, доставшихся от старшего брата, кроссовках, и заговорщическим тоном сообщает, что сейчас покажет кое-что интересное, на что феликс только закатывает глаза, пытаясь убрать паутину, запутавшуюся в волосах. дурацкие насекомые, лезут везде, бр-р. у чанбина в одной руке пакет с чем-то вкусно пахнущим, плед подмышкой, а в другой — ладонь феликса, в целях безопасности, чтобы «ты, дурачина, не потерялся, а то я тебя знаю». — смотри, — со лишь на секунду отпускает руку младшего, чтобы показать на просвет между деревьев, и тут же хватает ладонь обратно, будто у того самого, интересного, он может потеряться. лесная зелень становится ярче, ликс улыбается краешком губ, и немного прибавляет шаг в предвкушении, становясь тем самым наравне с бином, и даже снующие повсюду насекомые больше не вызывают раздражение. наконец деревья расступаются, приходится пригнуться, чтобы пройти, не потревожив лесную живность, под низко растущими ветвями, и феликс громко ахает, понимая, что эти сто мильонов тыщ протоптанных километров того стоило. перед его взором открывается широкая поляна, озаренная ослепляющим солнцем. миллионы бабочек тут же подлетают с близлежащих синих, лиловых, желтых, красных, цветов, поражая цветастой раскраской и заставляя в изумлении раскрыть рот. слишком пестро, пожалуй, такого даже на картинках в интернете не найдешь. действительно, красиво. и интересно. — не обманул, черт, — наконец произносит ли, громко вздыхая, моргает пару раз и переводит взгляд на старшего. тот стоит с той же усмешечкой, вскидывая бровь, мол, я же говорил, а ты не верил. впрочем, так стоят они недолго, со перехватывает младшего за запястье и бежит, прорывая себе дорогу через цветы и колосья травы, прямо в центр, утягивая за собой. он тормозит лишь на секунду, чтобы расстелить плед, шурша пакетом, и тут же заваливается на него, подставляя мордашку теплым солнечным лучам. ликс пару секунд любуется им, прежде чем завалиться рядом; у старшего правильные черты лица, большие, цвета глубокого темного шоколада, глаза, мягкая линия челюсти, острый, кажется, порезаться можно, подбородок, розоватые щеки, забавный крупный нос и целовательные губы. насчет последнего вообще без сомнений. чанбин зарывается ладонью в отросшие рыжие волосы, слегка оттягивая, ли от такого массажа презабавно нос морщит, но ничего против не высказывает, да и не нужно, ведь совсем скоро такие махинации становятся более приятными, настолько, что из груди трепещущей птицей рвется звук какой-то неопределенный, тихий, урчащий, вибрирующий, отдаленно напоминающий кошачье мурчание. внутри как будто вселенная рождается, а чанбин этой вселенной улыбается. — что ты там притащил? — ликс решается отвлечься. такие действия до добра не доведут, к тому же аппетитные запахи из пакета кажутся слишком вкусными. — нашел момент, — со хрипло смеется, но все же приподнимается с места, чтобы в следующую секунду зашуршать пакетом. он копается в нем долго, будто играется с феликсовским терпением, и в конце концов вытаскивает полупрозрачный контейнер, прикрытый синей пластмассовой крышкой, — котлеты. мама приготовила, но их надо заслужить. ли в удивлении вскидывает брови. чего-чего? бин на его недоуменные взгляды только усмехается пошире и поднимает контейнер над головой, вытягивая, насколько возможно руки, на что феликс только закатывает глаза — нашел тут проблемы. рыжий выше, так что без проблем дотянется. он поднимается и на коленях подползает к старшему, тянется за спасительными от голода котлетами и сжимает и разжимает ладонь, как бы намекая, что если со их не отдаст, то, как минимум, пострадает. в следующую секунду происходит то, что, как минимум, феликс не ожидал. чанбин перехватывает свободной рукой талию, практически рывком притягивая к себе, ликс от неожиданности охает и заваливается прямо на старшего, толкает в плечи, в тщетных попытках найти опору, и они оба заваливаются прямо на плед, чуть не сталкиваясь носами. котлеты летят к черту. феликс снова ахает-охает, широко распахивая глаза, смотрит в насмешливый взгляд напротив, изумленно хлопая ресницами, и упирается ладонями в грудь. горячий, в смысле, температура тела, а не то, о чем подумают извращенцы. оба дышат громко, оглушающе почти. чужое дыхание опаляет щеки, мешая нормально сосредоточиться, а вселенная в груди только расширяется, грозясь лопнуть и залить мерцающими звездами все вокруг. ликс чувствует, как под ладонью гулко бьется сердце. чанбин, не мешкая, подается вперед и накрывает губы феликса своими. вселенная взрывается тихо. феликс прикладывает пальцы к своим губам. как тогда, ощущает теплоту чужого тела, податливость мягких губ и цветочный запах. ну и аромат котлет, естественно. светло. окна на бабушкиной кухне расположены на восточной стороне, поэтому до обеда тут всегда светит солнце и видно, как в замысловатом танце кружится пыль. феликс моет полы ежедневно, но от этого, кажется, пыль липнет еще лучше, и от этого хочется чихать. ликс сидит в углу на жесткой деревянной лавочке, в небольшой комнатушке, прямо напротив старой допотопной печи, той самой, на которой зимой спать — невероятно тепло, а летом — невыносимо жарко. прямо над головой — несколько старых, потрескавшихся от времени деревянных позолоченных икон. феликс понятия не имеет, кто это, но они внушают какой-то благоговейный страх, а еще пахнет в этом углу по-особенному, не так, как в остальных частях комнаты. здесь пахнет церковью, чем-то возвышенным — наверное, из-за икон. — привет, — деревянная дверь с громким скрипом петель открывается и с глухим стуком закрывается, запуская в дом душный ветерок и запах двора, — твоя бабушка сказала, что ты тут. у чанбина взлохмаченные и взмокшие от пота волосы, покрасневшие от жары щеки и прилипшая к телу майка. при одном взгляде на него становится невыносимо жарко, ликс представляет примерный масштаб катастрофы и громко вздыхает — бабушка опять будет ругаться, что дождя нет, и картошку придеться поливать вручную. со садится близко, но не касается младшего — и так жарко, а тут еще тык впритык сидеть — и смотрит на тарелку перед ним и кружку с недопитым чаем. в руках у него откусанный пирожок с яблочным повидлом, который ли с деловитым видом жует, и, наверное, поэтому ничего не говорит, предпочитая на приветствие ответить кивком и молча подвинуться, чтобы освободить место. — дай попробовать, — жарко невероятно, но отказаться от пирожков ликсовской бабушки, тем более с яблочным повидлом, — грешно. если бы иконки над головами умели говорить, они именно так и сказали. ликс снова кивает и тянет руку с надкусанным лакомством к лицу старшего. тот глаза в кучку, смотря перед собой, хмыкает тихонько, и делает большущий укус. феликс ахает, смотрит на бина, как на врага народа, и свободной рукой ударяет прямо по загорелому плечу. — а еще больше откусить слабо было? в один присест пол пирожка слопал! — во, наконец-то говорит, да так громко, что коза за окном, до этого агрессивно блеющая, замолкает. лишь бы бабушка не услышала. — вот что ты визжишь, как поросенок, а? что тебе — жалко, что ли? у тебя, вон, целая тарелка, для друга что ли половину зажал? — старший, быстро прожевав свою честно откусанную половину, тоже принимается петушиться и льнет чуть ближе, чтобы насладиться плещущимся в ореховых глазах младшего возмущением. — не жалко, — тон голоса снижается, ликс от такой близости тушуется и говорит тише, пряча взгляд на яблочном пирожке раздора. — тогда дай еще, — ликс чуть не давится воздухом от возмущения, вскидывает брови, а со только усмехается широко и смотрит на удивленное лицо напротив. жаба душит, это же его пирожки, феликсовские, бабушка специально для него пекла, еще вчера сказала, что «для любимого внучка испекчу я пирожочки», а тут приперлась наглая рожа со чанбина и не менее нагло поглащает его бедненькие пирожочечки. верх борзоты, но делать нечего, ли вздыхает громко, снова протягивая старшему руку с пирожком, лишь бы пальцы не откусил, прикрывает глаза, лишь бы не видеть это зрелище, от которого сердце кровью обливается, но спустя пару секунд ошалело распахивает глаза и перестает дышать. горячий язык до смущения медленно скользит по нижней губе, заставляя тем самым чуть приоткрыть рот и громко вздохнуть. бин языком собирает остатки сладкого повидла с уголков губ, упирается рукой в стену, чтобы не навалиться прямо на младшего, и наконец отстраняется, так же быстро и неожиданно, как и прилип до этого. — ты покраснел, — спустя пару секунд тяжелого молчания сообщает чанбин, внимательно разглядывая лицо младшего, выражение которого, кажется, познало дзен. — это от жары, — незамедлительно отзывается ли и громко фыркает, скрывая свое смущение за очередным враньем. во дает. в следующий раз он на такие фокусы не купится, честно-честно. но это в следующий раз, а сейчас он, отложив пирожок, обхватывает руками шею старшего и примыкает к чужим губам. тоже пробует, и чувствует, как сердце предательски ухает в груди, быстро-быстро бьется о грудную клетку, грозясь насквозь ее пробить, и сладкое яблочное повидло вперемешку с чем-то церковным и запретным. в голове мириады мыслей, и все — о чанбине. ли бы с удовольствием выкинул их все из головы, растоптал прямо тут, смешал с поломанными от резких воздействий стеблей, но не может. банально не находит сил и желания справляться с этим. феликс коленями встает прямой на каменное крыльцо и тут же тихонько шипит. плитки горячие, нагретые от палящего солнца, ли смотрит на свои ноги, думая, что найдет волдыри от ожогов, но обнаруживает только красные следы на коже от взаимодействия с твердой поверхностью. отмазаться не получится. он вздыхает громко и окунает грязно-серую, служащую в стародавние времена отцовской футболкой, тряпку в железное ведро с холодной водой, морщась от контраста температур, и спустя пару минут выжимает, избавляясь от лишней воды. кидает ее на каменную плитку и с деловитым видом начинает оттирать грязные среды от обуви — дождь все-таки пошел, но на следующий день солнце вновь вернуло свои права и, кажется, начало жарить еще сильнее. наверствывает упущенное, сто процентов. отросшая за половину лета челка мешает хорошему обзору, но тень позади себя ликс все равно замечает, правда, от хорошего удара прямо по правой ягодице увернуться не успевает. колени подкашиваются, грозясь разъехаться в стороны по мокрому крыльцу, но ли успевает перевернуться, однако, чуть не переворачивая ногой в фиолетовом шлепанце вместе с собой ведро, и шлепнуться прямо на многострадальную задницу. — ты чего?.. совсем того?.. — ликсовское афигевание от жизни отражается в его глазах, он крутит мокрым пальцем у виска, мол, настолько того, а со не может сдержать смешка и смотрит на младшего (впервые) сверху вниз, заслоняя собой солнце, чтобы офигевший от жизни не щурился и мог нормально лицезреть сию красоту, представшую перед ним. — я не виноват, что у тебя жопа такая — все загораживает, и из-за которой меня не видно, — чанбин усмехается, показывая кончик языка, и снова смеется, видя непонимание в феликсовском взгляде. тот забавный, у него все эмоции — на лице и в глазах, он как раскрытая книга, которую со читает с невообразимой легкостью. — нормальная у меня жопа, чо к ней прицепился? на свою посмотри, — ликс сразу же забывает про столь дерзкое покушение на свой зад, предпочитая позаботиться о ее чести в другом ключе. — да у меня вроде тоже… нормальная, — бин сдувает мокрую челку со лба, прежде чем повернуться к младшему спиной, мол, на, полюбуйся, просто муа персик, лучшая попа на деревне. вот только зря он это сделал. феликс посягательства на свою пятую точку не прощает и считает своим долгом посягнуться на чужую в ответ. секунда — и громкий шлепок, кажется, слышали даже соседи. теперь очередь со ошарашенно моргать и, повернувшись, удивленно смотреть на младшего. у него, может, ладонь и маленькая, но оказывается, зараза, тяжелая. так просто чанбин такие выходки тоже оставлять не желает. очухавшись, он наваливается на ли, расставляя колени по обе стороны и зажимая тем самым бедра младшего, заставляя того мотать ногами в воздухе и лишиться одного шлепанца, хватает того за запястья и поднимая их кверху. ликс визжит громко, вот теперь соседи точно услышат, прикладывается затылком к двери и молит о пощаде и о том, чтобы со с него слез, тяжелый ведь, сломает бедного мальчонку. они возятся от силы пару минут — до того момента, пока оба не осознают, что находятся непозволительно близко друг к другу. первый краснеет феликс, он чувствует жар, но не такой, как от солнца или бани, а другой, когда кожа к коже, а глаза в глаза. в местах касаний обжигающе печет, кровь будоражит так, что, кажется, вскипит и взорвется красочным фейерверком, и крыльцо снова придется мыть. они целуются под бабушкины крики из дома о том, что чего это они разорались и развозились там. вот это они трухнули тогда. экстрим, похлеще американских горок и фильмов ужасов. зато классно, и воспоминания — точно на всю жизнь. на феликсову, по крайней мере. ликс упирается локтем в колено и подпирает щеку ладонью. в другой руке — поблескивающий от слюны клубничный чупа-чупс. он лениво кладет конфету, придерживая за палочку, в рот и толкает сладость за щеку, держа еще там некоторое время, после языком перекатывая в противоположную сторону. и так — каждые пару минут. перед глазами занимательная картина — со чанбин растаскивает по деревянным сараям тюки сена. он не один, с ним еще четверо, а вообще в семье их шестеро: мама, папа, старший брат, чанбин, еще братишка, и сестренка, маленькая совсем, ей, наверное, года четыре от силы, но она уже подбирает с земли пучки сена и бегает за братьями, помогая убирать, ликс бы тоже помог, но со сказал сидеть смирно, не рыпаться и чупа-чупс свой сосать. вот он и сосет, наблюдая, как мокрая одежда липнет к чужому телу, капелька пота стекает по шее вниз и прячется за воротом майки, а сам старший чуть ли не ежесекундно напрягает щеки, краснея еще больше, чтобы сдуть прилипшую ко лбу челку куда-нибудь в сторону. под загорелой кожей перекатываются мышцы, и ли в который раз убеждается, что чанбин силой не обделен, да и вообще молодец, тяжеленные, между прочим, тюки таскает, и сам, без посторонней помощи. феликс, бы, наверное, так не смог. не смог бы и одежду старшего брата донашивать, а со, вон, спокойно носит, и ничего ему не мешает. ликс в семье один один, единственный сын, ему такого не понять, зато он донашивает одежду за чанбином. вот и сейчас на нем серая футболка старшего, с выцветшим от времени и потрескавшимся рисунком skillet. там уже, в принципе, и не понятно, что это скайлет, но надпись видно четко, значит, можно смело носить. — мы все, — со подходит неожиданно, феликс чуть не роняет конфету от испуга, но быстро собирается и кивает, поднимаясь с пенька, который служил ему своеобразным табуретом. он заглядывает через плечо старшего и видит, как глава семейства закрывает сарай — значит, действительно все, бин не отпрашивался, ссылаясь на то, что у его тут ждут. — пошли искупаемся? — ли кивком указывает на внешний вид старшего, ему бы точно не помешало сейчас пойти и искупнуться. бин поспешно кивает и уже через пару минут они идут по направлению к реке. чупа-чупс во рту с каждой секундой становится все меньше, но не менее слаще. вскоре палочку пришлось выкинуть в ближайший куст, на что старший цокнул языком и сказал, что ли совсем мать-природу не бережет. впрочем, они не спорят, со просто не предоставляет время на ответ, сразу же убегая вперед, попутно стягивая с себя футболку. раздевается, разувается, оставаясь в одних боксерах, и ныряет прямо с причала, и все происходит за какую-то жалкую секунду, ликс толком среагировать не успевает, но через пару мгновений следует примеру и, раздевшись, с разбегу прыгает в воду. река в этом месте находится в постоянной тени из-за окружающих ее деревьев, и даже в такие жаркие дни дарит спасительную прохладу. ликс слегка морщит нос, всплывая на поверхность, делает несколько глотков воздуха и в облегчении прикрывает глаза. теперь себя можно считать спасенным. старший всплывает рядом, близко совсем, скидывает челку со лба. с носа капает, он широко улыбается, и чувствует то же, что и феликс — спасение. только ему в большей степени, он там батрачил, пока ли штаны, точнее, шорты протирал да конфеты посасывал. — хорошо, — с блаженной улыбкой сообщает со, слегка запрокидывая голову кверху и открывая вид на мощную шею. ликс шумно сглатывает и соглашается. — хорошо. они смотрят друг на друга и улыбаются, как дурачки. со сдается первым, в тот момент, когда подмигивает и брызгает на младшего водой, поднимая визг и хохот на всю округу и распугивая всех рыб. ликс визжит громко, пытаясь прикрыть лицо ладонями и прекратить атаки с помощью своего ультразвука, но чанбин так просто не сдается, он ныряет, лишь для того, чтобы утащить ли вниз, схватив за щиколотку. теперь сражение происходит под водой. феликс агрессивно пинается, ногами-руками дрыгает, пытаясь нанести урон противнику, но со тоже не пальцем деланный. он хватает младшего за руки, подплывая ближе, чтобы оказаться на одном уровне с ним, и подается вперед, сминая губы в требовательном поцелуе. феликс офигевает, хватает старшего за щеки, жмурится, морща нос, мотает ногами, чтобы всплыть, и воздуха катастрофически мало, легкие сжимаются, требуя доступ к кислороду, и ничего не остается, кроме как вынырнуть на поверхность и сделать несколько жадных вздохов, зачесывая мокрую челку назад, убирая ее со лба. пара живительных глотков воздуха, и снова - губы к губам, мокрые ладони на порозовевшие щеки, жадно, требовательно, будто отчаянное сражение за кислород, и едкая горечь какого-то непонятного сожаления. ликсу все больше кажется, что в их незамысловатом споре он проиграет. что же, он не ошибался. втюрился, как последний дурак, чтобы ничего в ответ не получить. июльские ночи самые теплые. августовские, правда, теплотой своей тоже отличаются, но у июльских своя атмосфера. август пропитан отчаянием, ожиданием конца, чего-то неизбежного и темного. июль же - надежда, которая феликсу необходима. надежда на то, что ли феликс будет нужен со чанбину так же, как кислород. чанбин неожиданно правильно вписался в жизнь ликса и стал чем-то обыденным и привычным, но в то же время чем-то особенным. он словно солнечный свет, как мерцание звезд; ты принимаешь это, как должное, но стоит только задуматься, какое расстояние вас разделяет, а ты все равно их видишь - и становится до радости страшно. феликс боится, что со к нему совершенно ничего не чувствует, а феликс умудрился утонуть в глубине его темных глаз всего за каких-то семь поцелуев. для обещанных тринадцати это непозволительно мало, но для ли - так много, что дыхание учащается и в голове проносится каждый поцелуй. чанбин поудобнее размещается меж стройных бедер и шепчет что-то тихое, одними губами, феликс не слышит, да и не уверен, что хочет слышать; он тихонько мычит и слегка вздрагивает, когда прохладные пальцы скользят под кромку нижнего белья. металлические пружины кровати неустанно скрипят под тяжестью двух тел, ликс мысленно радуется, что бабушка уехала по делам в город и осталась с ночевкой, иначе бы эти скрипы и подозрительные звуки точно заставили бы старушку зайти и посмотреть, что там с ее внуком. а ее внук только скрещивает ноги у со за спиной, кусает губы, сдерживая полустон, когда все еще прохладные пальцы надрачивают издевательски медленно, а вторая ладонь скользит по животу вверх, задирая футболку почти до шеи. горячие губы на острой линии ключицы создают дикий контраст с прохладой рук, от которого хочется завыть волком и зареветь; ведь это все - просто так - никаких чувств, просто желание и какое-то любопытство. феликс - оголенный нерв. он вздрагивает от каждого движения, от каждого нового поцелуя, каждого касания, пытается свести колени вместе и разводит ноги только для того, чтобы можно было снять боксеры. за этим - новая порция касаний и спасительных поцелуев по шее, линии челюсти, подбородку, щеке, к губам совсем близко, еще чуть-чуть, и... — восьмой, — на громком выдохе, из-за чего не слышно; чанбин поднимает голову, отрываясь от своего занятия, и вопросительно вскидывает бровь: — что? — крем надо, что ли, — ли говорит быстро, словами будто стреляет, а сам не может угомонить быстро бьющееся сердце и пытается понять, что колючим бутоном, наверное, красных роз расцветает в груди. как будто в гребанном ау про ханахаки, только кровавыми лепестками не плюет и не пытается с каждым вздохом выплюнуть свои легкие. — для этого...? — со не договаривает, но ликс отвечает быстрым кивком, и кровать снова скрипит, когда он поднимается с места и, сверкая голой задницей, едва прикрытой футболкой, уходит в комнату бабушки. вдали от цивилизации, вряд ли можно найти что-то подходящее для чисто мужского секса. здесь презервативы-то нельзя купить, чтобы потом об этом не знала вся округа, а тут такая вещь, как лубрикант, ну или типо того. приходится довольствоваться только тем, что имеется, а бабушкин крем приятно пахнет ромашкой, значит и так сойдет. ликс ложится обратно, и тут же губы старшего накрывают его собственные. девятый, да так быстро. ли тушуется, замирая с тюбиком в руках, который через секунду пропадает, и слышится звук отвинчивания крышки - бин времени зря не теряет. феликс сглатывает шумно, наблюдая, как со выдавливает крем на пальцы. тихое хныканье слышится почти сразу же, как только ли чувствует первый палец - неудобно, дискомфортно, неприятно, совсем не так, как в порно показывают; он почти плачет, когда чанбин медленно проталкивает второй, и низко стонет, когда касается того самого, от чего вселенные в глазах новые зараждаются, маленькие молнии под кожей, и низ живота сводит тепло и приятно. чанбин толкается бедрами размеренно, не медленно, но и не торопится; кровать продолжает скрипеть с периодической точностью, подстраиваясь под темп, смешиваясь с тихими стонами и громкими вздохами. ладонь на члене ли движется не так совсем, здесь движения быстрые, размашистые, уверенные, феликса от такой разницы ведет, раздражает до новых галактик внутри, где черных дыр много, и они засасывают, покусывают, покалывают, как губы со нежную кожу на ключицах, и вбирают себя все чувства. губы приятно покалывают после нового поцелуя, приятно саднит от маленьких укусов, жар от чужого тела смешивается с собственным, сладкие стоны и возбуждающие рычания перекрывает, будто предсмертные, хрипы кровати, снова глаза в глаза, будто в самую душу друг другу заглядывают, будто потаенные страхи и желания - но не чувства - выведывая, и снова поцелуй. одиннадцатый в их общей копилке. пахнет ромашкой и летней духотой. за окном мерцают звезды, молчаливо обещая, что сохранят их маленький секрет. в ту ночь феликс понял, что продал чанбину за бесценок свою душу, оставив только тело, и чувства, оставив только боль. горло душат обжигающие слезы, но феликс не плачет. он только жалеет, что вышло так по-глупому. хотелось бы, чтобы по-настоящему, так, как у других людей, чтобы с чувством, чтобы по любви было, чтобы не только любить, но и быть любимым. кажется, феликс слишком много хочет. на утро ликс получает только короткий чмок в губы и чувства подавленности и одиночества. он словно сгнившее яблоко, оставленное лежать на земле, как что-то ненужное. разница лишь в том, что у яблока нет чувств. а у феликса они есть. они бьются фонтаном электрических искр о грудную клетку, будто хреновый хирург, крючковатым, тупым и ржавым ножом вспарывают кожу прямо рядом с сердцем, лениво играют острием с легкими, копошатся во внутренностях, переворачивая все вверх дном и не возвращая на места, критически осматривают результат, начинают по новой и, как вишенкой на торт, врезаются стаей диких ос в черепную коробку, жаля в одни и те же места. как же невыносимо больно. феликс вспоминает, как старший говорил о том, что жизнь слишком коротка, чтобы расстрачивать ее на любовь, но, черт, хотя бы предупредил, доказал, что действительно так думает, что это его жизненное кредо, девиз, с которым он легко шагает по дорожке жизни и прямо по чувствам ликса, смешивая с грязью и пылью. вместо этого он предпочел с упоением целовать ли, брать его всего, без остатка, но ничего не давать в ответ. феликс стоит на цветастой поляне, той самой, где они поцеловались в четвертый раз, и думает, что все не так плохо. первый день августа, каких-то пару недель, и прощай, солнечная кипящая от жизни деревня, здравствуй, пыльный серый город, прощай, со чанбин, здравствуй одиночество и грустные плейлисты с дождем за окном. прощай все, что так сердцу дорого. ликс не вздрагивает, не поворачивается, даже глаза не открывает, когда слышит позади себя тихие шаги. не дергается, даже когда его мягко обхватывают за запястья, тянут, заставляя развернуться, и прокашливаются, вот-вот собираясь говорить. — зачем ты здесь? — ли не нужно смотреть, чтобы узнать эти тихие шаги и прохладные ладони, темп дыхания и сухой кашель, вызванный каждодневной парой-тройкой, а может, и пятеркой сигарет. — я пришел за тобой, — чанбин снова прокашливается, по-прежнему не выпуская феликсовское запястье; ему нужна поддержка, какая-то гарантия, что его слушают, что его выслушают, — возможно ты был прав. — в чем же? — глаза все же открывает, под взглядом которых чанбин тушуется, но своего настроя не теряет - ему жизненно необходимо договорить. — во всем, ликс, во всем, — дыхание громкое и прерывистое, будто несколько километров без остановки пробежал, — ты был прав даже тогда, когда просто молчал. в каждом движении, в каждом взгляде ты всегда был прав, а я всегда ошибался, даже когда ничего не говорил. любовь существует, ликс, в сказках, в книжках, в жизни, но больше всего она сосредоточена в тебе. ты будто весь из любви сделан, тебя хочется защитить от всего мира, где любви практически нет, обнять, зарыться носом в твои крашенные волосы, чмокнуть аккуратно в макушку и сидеть-сидеть-сидеть, просто сидеть, наслаждаться, слушать твое дыхание, твой голос, когда ты говоришь о джиме керри, сережке лазареве, луи буссенаре или расположении трех звезд на небе, единственных, о которых ты знаешь. я не знаю, как там в твоих книжках, что они делают, когда признаются в своих чувствах, какие подвиги совершают, чтобы это доказать, я не особенный, я - обычный, и влюблен в тебя самой обычной любовью, не книжной. бин смотрит растерянно, будто сам не до конца осознает, что несет, пальцы все еще крепко держатся за запястья, а феликс смотрит так, будто хочет узнать все самое тайное и сокровенное. а чанбин не против. он готов распахнуть свою душу, сказать все, раскрыть все секреты, но только молчит и смотрит, смотрит и молчит. и феликс молчит. а молчание многозначительное такое, многозначущее, и нарушить его будет просто преступлением. поэтому никто не нарушает, феликс только подается вперед, свободную руку запуская в чужие волосы, чуть наклоняется, и целует (в тринадцатый раз, как и обещал), так, как всегда хотел - с чувством, по-взрослому, с жаром и с любовью, когда отдаешь и получаешь то же в замен. у них впереди целый месяц, и каждый день обещает быть незабываемым и остаться в памяти по-летнему теплыми воспоминаниями о горячих поцелуях и по-детски глупыми, но искренними короткими признаниями в любви.