Hate sex

      Маркус точно знал, когда все началось.       Когда ему предложили утвердить кандидатуры переговорщиков со стороны людей.       Он выбрал Перкинса. Потому что тот совершенно не умел врать: Маркус помнил, как смеялся про себя над его попытками уговорить предать своих в обмен на спокойную жизнь, а при этом все его тело и мимика просто кричали о том, что каждая его фраза — полнейшая чушь.       На переговорах Маркусу стало не до смеха.       Нет, Перкинс так и не научился прятать свои истинные мысли, но теперь это было не важно. У него был другой, особенный талант.       Выводить Маркуса из себя.       Одним взглядом, кривой улыбочкой, словом, сказанным в нужный момент, он умножал самоконтроль Маркуса на ноль. Его жесты и слова не были оскорбительными в традиционном смысле, иначе Перкинса бы отстранили быстрее, чем он успел бы подумать об извинениях, нет, они бесили конкретно Маркуса. Чем? Это прояснилось спустя пару встреч.       Перкинс не относился к переговорам серьезно.       Он насмехался над тем, что Маркус и его народ отвоевали кровью. Причем, насмехался демонстративно, так, чтобы каждый в переговорной понял. Маркус не знал, как другие люди воспринимали его поведение, но сам он, не будь воспитанным Карлом в идеалах гуманизма, сделал бы что-нибудь ужасное с Перкинсом, останься они наедине и без камер… Но он держался.       До этого дня.       Перкинс должен был передать ему информацию для Коннора: наводку на торговцев контрафактными биокомпонентами в Детройте, которую получило Бюро «по своим каналам». На кону стояли жизни десятков похищенных картелем девиантов, время поджимало. Маркус ожидал, что Перкинс сделает все после переговорной сессии, но он просто уехал. Маркус попытался ему дозвониться, но наткнулся на автоответчик.       Пришлось ехать к нему домой.       * * *       Перкинс жил не очень далеко, в одной из новостроек Вашингтона. Охранная система заартачилась, но пропустила Маркуса после краткого выяснения цели визита.       Оказавшись на пороге квартиры, Маркус даже не успел позвонить: дверь распахнулась сама.       — Что, не можешь и полчаса прожить без меня?       Перкинс успел только снять пиджак и теперь ослаблял галстук.       — Файлы, Ричард, — Маркус тоже не стал утруждать себя приветствием.       Перкинс криво усмехнулся:       — Какие?       Маркус вошел внутрь, дверь сзади почти бесшумно закрылась. Кажется, что-то на его лице заставило Перкинса переменить тактику.       — А, ты про те, для Коннора… Совсем из головы вылетело, — сказал он, потянувшись к кейсу, который обычно носил с собой. — Наверное, какой-то мусор, — он выпрямился и кинул Маркусу флешку. — Ну-ну, не смотри на меня так.       Маркус убрал флешку во внутренний карман пиджака, застегнул молнию. Он отвернулся к двери, но ладонь замерла на полпути к ручке.       — Как «так»? — сказал он, заранее жалея о том, что не ушел прямо сейчас.       — Что? Не расслышал.       Пришлось обернуться. Перкинс расстегивал рубашку.       — Как я на тебя смотрел, Ричард?       — Как тот, у кого на мой счет есть множество противоречивых желаний, которые он подавляет, чтобы оставаться хорошим… в глазах своего папочки.       Маркус плохо осознавал, что произошло дальше. На глаза будто опустилась пелена, в них замелькали какие-то размытые пятна. Он, кажется, повалил Перкинса на пол, опрокинув журнальный столик. Получил по лицу, когда раздирал его рубашку, сам оставил несколько синяков, пока они катались по полу. Пальцы Перкинса впились в его плечи, лодыжки скрестились за спиной. В какой-то момент Маркус ощутил столкновение их губ с с горько-солоноватым привкусом крови и тириума...       Восприятие реальности стабилизировалось только тогда, когда Перкинс оказался под ним, обнаженный, с красными щеками и раскинутыми у головы руками. Он тяжело дышал в такт грубым движениям, в которые Маркус вкладывал всю фрустрацию и ненависть этих недель, и, судя по совершенно пьяным глазам, не соображал абсолютно ничего.       В тот момент Маркус впервые ощутил превосходство над этим невыносимым человеком.       * * *       Маркус так же знал, когда попался на крючок.       Когда на следующих встречах поведение Перкинса ни капли не изменилось: он продолжал методично доводить Маркуса до белого каления. Как будто между ними ничего не было, как будто он не подавался навстречу, принимая в себя немалый генитальный модуль до упора.       Это бесило ещё сильнее, хотя куда уж сильнее.       К концу недели Маркус был готов придушить его голыми руками, но вместо этого взял забытый Перкинсом портфель и поехал к нему домой.       * * *       Маркус знал... догадывался о том, когда и как все должно было закончится.       Одновременно с переговорами. Когда он, усталый, но счастливый, сядет в самолет до Детройта, оставив позади эту омрачающую разум страсть. Он не сотрет чужой адрес из памяти, не сотрет номер телефона…       Он просто никогда не напишет и не позвонит.       * * *       — Останешься на ночь?       Руки Маркуса замерли на пути к ленте галстука, свисавшей с шеи.       — Зачем? — сказал он.       — Мне нужен обогреватель, а ты — довольно старая модель с плохой системой охлаждения.       Маркус впервые всмотрелся в человека напротив. Обнаженного, покрытого следами их жестокой близости, в наброшенном на одно плечо тонком одеяле. Беззащитного даже в нарочито расслабленной позе, с этой вечной маской иронии на лице. Сейчас был идеальный момент для удара, нужные слова уже сформировались в голове. Слова, которые уничтожили бы человека, прятавшего за фасадом язвительной ненависти отчаянную, молящую пустоту...       Слова, которые никогда не будут произнесены.       — Конечно останусь, — сказал Маркус с легкой ухмылкой. — Тебе же нужна сиделка.       В тот момент, когда Ричард Перкинс уснул на его плече, Маркус понял, что ничего и никогда не знал.