Asking Alexandria — The Violence
В ночной сонной тишине раздалось лязганье ключей, а следом за ним и громкий мужской голос: — Харлин Квинзель, Джек Напье, на выход! Две одиночные камеры распахнулись. В одной из комнат полулежала на матрасе девушка небольшого роста. Ее растрепанные светлые волосы падали ей на плечи. Глаза безразлично смотрели на мужчину, а рот, тем не менее, растягивался в зловредной улыбке. — Квинзель! Ты плохо слышишь?! — Мэтьюс, ты плохо просишь! — ее звонкий голос больно ударил его по ушам. Вопреки сказанному, девушка грациозно поднялась с места своего отдыха и отряхнулась. Она расправила свою оранжевую одежду и принялась скрупулезно собирать невидимые ворсинки и пылинки! — Я сказал на выход! Не заставляй меня ждать! — Фу, какой грубиян! Проходя мимо него, она провела кончиками своих пальцев по его плечу, и охранник брезгливо отряхнулся. Рядом с ним уже стоял худощавый мужчина с лихорадочно блестящими глазами, губы его расползлись в довольной улыбке, и могло бы показаться, что он рад предстоящей прогулке. Немногие знали, что такой его вид не предвещал ничего хорошего, и улыбка по сути своей очень редко покидает его лицо. — Аркхем совсем не заботится о своих гостях, как ты себя ведешь, Мэтьюс? — Гостях? Квинзель, ты умом тронулась или это на тебя этот придурок за стенкой так влияет? Пошла вперед! Девушка двинулась по недружелюбным коридорам самой строгой тюрьмы Готэма. Попасть сюда для мелких злодеев и мошенников было сродни подарку судьбы. Именно здесь они, ничего не значащие фигуры, могли познакомиться с настоящими боссами местных группировок. Можно было найти как напарников, так и покровителей. Если вести себя правильно. Но если ты загремел туда по ошибке или глупости — пиши пропало. Тебя будут жрать, словно коршуны, стервятники, понемногу отковыривая кусок плоти за куском, пока кровоточащее тело не начнет гноиться и разлагаться заживо. Харлин Квинзель была обычным психологом, работающим со сложными пациентами. У нее было потрясающее образование и врожденный дар к собственной профессии. Ее труд высоко ценился не в одной психиатрической лечебнице города. Джек Напье был ее пациентом, страдающий от тяжелого психологического расстройства — неконтролируемый приступов смеха: болезненного, страшного, удушающего. Она занималась с ним не один год и с приемом лекарств ситуация улучшалась. А потом государство ограничило денежный бюджет для подобных больных. И открылись врата в ад. Джек изливал душу Харлин, а сама девушка невольно впитывала в себя его боль и отчаяние, превращаясь в кого-то иного, нового. — И куда это мы идем во тьме ночной? — Тебе знать не положено, так что завали и молча шагай. — Так нечестно! А что, если прямо сейчас я пропускаю свой лучший сон в жизни?! Кто потом компенсирует мне эту потерю? — Это последнее, что должно волновать тебя, Квинзель. Как только ты переступишь порог лаборатории, ты поймешь, насколько твои слова бредовые. — Лаборатории?! Стоп-стоп-стоп, о такой хуйне мы не договаривались! Что еще за лаборатория? Она дернулась в его сторону, но охранник вовремя схватил ее за руки и швырнул на пол так, что она больно ударилась плечом. Джек в это время стоял, прислонившись к стене и начинал захлебываться в своем смехе. — Кучка долбанных фриков, отбросов общества! Будь моя воля — я бы пустил вас на органы и дело с концом! А так, жители Готэма еще и вынуждены кормить уродов типа вас за собственный счет! Через какое-то время они оказались у массивной двери с пропускной системой. Охранник достал из нагрудного кармана небольшой пластиковый прямоугольник и прижал карточку с сканирующему устройству. С характерным писком, дверь отъехала в сторону. Охранник попытался схватить Харлин под руку, но та проявила неожиданную силу и упрямство, не желая заходить внутрь. — Нет! Я не пойду! Какого хуя я забыла в вашей лаборатории?! Что вам нужно? — Закрой свой поганый рот! — прогремел охранник и отвесил ей звонкую оплеуху, от чего та лишь на мгновение дезориентировалась. Но и этих секунд ему хватило для того, чтобы затолкнуть ее в помещение и закрыть за ними дверь. В комнате была кристальная чистота, обилие шкафчиков со стеклянными дверцами, в которых виднелись множество ампул и контейнеров с неизвестным содержимым. В углу стояли две кушетки, на белизне которых заметно выделялись кожаные ремни. — Нет-нет-нет! Вы не имеете права! — сопротивлялась Харлин. — С тех пор как ты попала в Аркхем, у нас есть все права на тебя! — Чушь! Мне нужно вызвать моего адвоката! — Адвоката, Квинзель? — охранник рассмеялся и вышел из комнаты, заперев ее. Джек смотрел на нее с толикой безразличия. Он прошелся по комнате, рассматривая то одну, то другую вещь, а потом с разгона приземлился на кушетку, растянувшись на ней во весь рост. — Устраивайся, Харлин, неизвестно когда в следующий раз нам удастся полежать на чем-то более мягком, чем цементный пол или дубовый матрас в камере. Девушка подавила подступающий к горлу всхлип и медленно, походкой от бедра прошла к кушетке, на которой уже лежал Джек. Она легла рядом с ним, положив голову ему на грудь. Девушка с силой выдохнула воздух и начала напевать какую-то дурацкую мелодию. Джек лежал с закрытыми глазами и закинутыми за голову руками. Весь вид его показывал расслабленность и равнодушие к происходящему. — Джек, тебе совсем не страшно? — А чего я должен бояться? — Нас завели в лабораторию и кто знает, что они собираются делать с нами. — А они могут сделать так, чтобы моя жизнь стала еще невыносимее? Из его груди вырвался смешок, перерастающий в хохот с ревом. Он не мог остановится, не мог прекратить это безумие. Смех раздирал его изнутри, заставляя легкие гореть огнем, а глаза слезиться так, что мир потерял былые четкие очертания. Прошло довольно много времени, прежде чем ему удалось успокоиться. Дверь отворилась, и в лабораторию зашел мужчина в белом халате. На бэйдже на его груди виднелась надпись: «Профессор Митчелл». — Мистер Митчелл? — Харлин приподнялась и подошла ближе к мужчине. Его тронутые сединой волосы, светлые, практически прозрачные глаза, которые смотрели на нее цепко и холодно, тонкие губы, плотно сжатые в нитку… — Митчелл, сколько лет! Она знала его. Не один год им приходилось встречаться на различных научных съездах и конференциях! Она знала его как уважаемого опытного врача, который обладал невероятным умом и жаждой к новым знаниям. Отношения между ними всегда были теплыми и приветливыми. Сейчас от былой доброты не осталось и следа. Он смотрел на нее совсем иначе. — Джервис! Эт же я! Харлин Квинзель! — Я прекрасно знаю кто ты, — лишь проронил тот, направляясь к шкафчику, и принимаясь доставать оттуда ампулы и инструменты. Следом последовал защитный костюм, маска и перчатки. Это не понравилось ей от слова «совсем». — Джервис, что происходит? Что вы собираетесь с нами делать? Вы не имеете права! Мы не рабы, а заключенные! Вызовите моего адвоката, я имею право на защиту! Он обернулся к ней, уже стоя в защитном костюме, сжимая в руках маску. — Защиту? Ты говоришь о защите, Квинзель? По твоей вине погибло трое мальчишек! — По моей вине? — она изобразила непонимание. — Не играй со мной! Ты довела до самоубийства трех несовершеннолетних парней! Ты пользовалась своим положением их лечащего врача, чтобы совершить свой сумасшедший план! И ты хочешь защиты? Нет уж, тебе бы гнить в Аркхеме до конца своих жалких дней! Но… Тебе дарован шанс быть при этом полезной для общества. — О чем вы говорите? — А что на счет меня, док? — Джес спрыгнул с кушетки и быстрым шагом направился к Джервису. Тот, не раздумывая, взял со стола пульт и нажал на кнопку, после чего Джек задергался в конвульсиях. Браслет, находящийся на его ноге, бил его током, лишая возможности двигаться, от чего тот просто рухнул на пол и забился в припадке, похожем на эпилепсию. — Джек, ты же знаешь, что я не дам тебе возможности, даже призрачной, для того, чтобы нанести мне вред. Что ты хочешь услышать от меня? Что-то о сожалениях? О том, как мне жаль тебя из-за твоей болезни? Или может, ты все же рассчитываешь на дозу уничтожающих колких фраз как и Харлин? Что-то о том, что на твоих руках кровь как минимум пяти невинных людей? Что ты виноват в массовом бунте против правительства Готема, которых понес за собой грабежи, убийства, порчу имущества? Готем до сих пор не оправился от тех дней. А всему стоит виной жалкий псих, который убивал людей, которые ему… Не нравились? — Я… Никогда не убивал… Просто так… Они все заслуживали смерти! Я стал их приговором! — А кто ты такой, чтобы принимать такие решения? Кто ты, черт возьми такой, чтобы решать кому жить, а кому умереть? — профессор сорвался на крик, искажающий в гневе его лицо. — Такой же человек как и вы, док. Мы все психи, просто кто-то способен признать это, почувствовать, найти в себе и скинуть маски нормальности! А кто-то будет жить, прикрывая самого себя, не в силах посмотреть самому себе в глаза. — Громкие слова, которые ничего не значат. — Что вы будете делать с нами? — как заезженная пластинка повторяла Харлин. Ее взгляд метался по шприцам и ампулам, разложенным по столу. — Видите ли, — он надел маску и опустил на глаза защитные очки, полностью скрывая себя от окружающего мира, — в Китае сейчас бушует вирус. Новый, неизвестный, неизлечимый, его назвали Covid-20. Пока что он держится в пределах КНР, но правительство США не исключает возможности его распространения по всему миру. Поэтому многие лаборатории страны разрабатывают и тестируют вакцину. Готем не исключение. — Что? — Харлин испуганно вжалась в стену, — Вы хотите заразить нас неизлечимой болезнью, чтобы испытать вакцину, в которой даже не уверены, ведь вы не уверены? Это незаконно! Я не подопытная крыса! — Именно, Харлин, не подопытная! — Как ты смеешь? Джервис, как ты смеешь?! Я — уважаемый человек, я врач с изумительным опытом работы! — Ты была врачом ровно до того момента, как не довела до самоубийства невинных людей! Теперь твоя жизнь ничего не значит! — Невинных? А так ли тв уверен в этом? Стала бы я, учитывая сферу моей деятельности, мой опыт и знания, убивать кого-попало ради веселья? Или что ты там себе придумал? — Они были мальчишками, Харлин! Они могли прожить долгую жизнь! Стать врачами, юристами, преподавателями в школах, пожарными, полицейскими, художниками, да кем угодно! Но ты отняла их жизни и мне совсем все равно на то, почему это произошло! А теперь не сопротивляйся и будь полезной! — Нет! Она стала в оборонительную позу, готовая защищать себя до последнего. Он взял со стола пульт, нажал на нем кнопку и она, как и Джек ранее, опустилась на пол, подергиваясь всем телом. В комнату зашли двое сильных мужчин, они уложили сначала Джека, а потом и Харлин на койки, пристегнув к ним кожаными ремнями, ограничивая их возможность двигаться. Они ушли с тем же молчанием, с которым и прибыли. И эта тишина была для Харлин какой-то зловещей, заставляющей съежиться от ожидания опасности. — Джервис, не нужно. Он не ответил, а лишь подошел к ней со шприцом. — Что это? Вакцина? Она тестировалась? Хотя бы на животных. — Нет. Харлин, это вирус. — Вирус? Постой! Не логичней ли было бы сначала ввести вакцину, ведь так она должна работать? — Это мы проверим на других пациентах. Вы нам нужны для того, чтобы понять как эта сыворотка будет взаимодействовать с организмом, в который уже проник вирус. — Нет! А что, если мы умрем, Джервис?! — Это значит, что Готем очистится от двух гнилых сгустков дерьма, Харлин. Он был так близкой к ней, что если бы не связывающее ее ремни, она могла бы вырубить его. Двинуть ногой так, чтобы его голова запрокинулась назад, кровь полетела бы из его разбитого носа, а сама она уже выхватывала его пропуск и бежала бы прочь. Но сейчас она была прикована к поверхности койки, не в силах пошевелиться. И это бессилие обескураживало ее, заставляло кровь быстрее бежать по венам, а ярость — вырабатывать адреналин, который в ней превращался в чистую ненависть. — Ты пожалеешь об этом, Джервис, клянусь тебе! — Уж это вряд ли. Иголка легко вошла в ее кожу. Харлин смотрела в потолок, нервно сглатывая, ожидая худшего. Но ничего не происходило. — Что я должна почувствовать? Доктор подошел к Джеку и повторил ту же манипуляцию. Все это время Напье улыбался во все тридцать два зуба, со стороны могло показаться, что он не против, что он радуется тому, что с ним происходит. — Ничего, инкубационный период — 24 часа, так что только завтра ты начнешь ощущать что-то противоестественное. — Что это будет? Он посмотрел на нее, раздумывая, посвящать ее в это, или оставить в неизвестности? Чтобы она постепенно, симптом за симптомом ощущала как ей становится все хуже и хуже. Наконец, он нарушил тишину: — Сначала все будет как при обычном гриппе: температура, озноб, боль в горле, легкий кашель. Дальше — дезориентация, потливость, бред. Позже — удушающий кашель, невозможность вдохнуть воздух, кровоизлияния через глаза и уши. — Что? Но это же… — Я оставлю вас здесь на сутки, а позже введу сыворотку. С этими словами он вышел из лаборатории, закрывая дверь и нажимая какие-то кнопки. Из углублений в стене выдвинулись еще две дверные створки, закрывая проход герметично. — Они не боятся, что мы разнесем этот вирус на весь Аркхем? — безучастно спросил Джек. — Думаю, они все предусмотрели. У них наверняка теперь все крыло под герметичной защитой. — Жаль. — Нам нужно выбраться отсюда! — Заняться вирусным диссидентством? Хороший план, Харлин! — Нет, Джек, если мы выберемся отсюда с болезнью — то не проживем и недели без помощи. А вот когда они введут нам сыворотку… — Это нужно обдумать, Харлин. Хорошенько обдумать. Дважды за тот день к ним приходили люди в костюмах. Они освободили их от ремней и оставили то, что в Акхеме было принято называть едой. По-началу она ничего не чувствовала, но уже на следующее утро Харлин обнаружила, что ей больно глотать, а холод пронзает ее до самих костей. — Джек, ты что-то чувствуешь? — Не больше, чем обычная простуда. — Да, да. Может, не так страшен этот covid… Спустя какое-то время они начали кашлять. Надрывно, до боли в груди и спине. — Чертов Аркхем! Я уничтожу их всех! Подорву к чертям! — хрипел Джек, сплевывая густые комки слизи прямо на пол лаборатории. К вечеру следующего дня из глаз Харлин начала проступать кровь. Она сидела в углу комнаты, обхватив себя руками и думая о том, что смерть на самом деле — не худший исход. Промокшая до нитки от собственного пота, она была противна самой себе. Она ненавидела Джервиса, Аркхем, Готем и тех мальчишек. Их она ненавидела больше всего. «Бедные юные создания, которые не отжили свою жизнь по твоей вине»! Да что они вообще знали об этом? Перед ее глазами появились те самые «дети». Трое мальчишек из самого плохого района Готэма. Где царствует лишь бедность и отчаяние, болезни и наркомания, проституция и насилие. Женщина, которая в свое время была учительницей Харлин. Миссис Роббинс, которая учила ее рисовать и умножать числа, с которой она учила стихи и рассматривала цветы на школьной территории. Пожалуй, единственная женщина, которой было дело до самой Харлин Квинзель — маленькой несуразной девочки, которую травили все дети за ее маленький рост, за кривые зубы (как же она радовалась тому, что уже в коледже смогла исправить прикус), за все, чем она отличалась от них. Единственная женщина, к которой можно было прийти за советом, когда собственная мать была слишком занята бутылкой или очередным хахалем. Ее уволили, когда Харлин училась в старшей школе. «Чистка состава для обновления кадров». Проще говоря: старики — пошли вон, молодняк — вперед работать. Пытались ли вы когда-нибудь выжить за счет дотаций? За счет государственных выплат. Имея троих детей на руках и лишь память о муже, которого зарезали в очередные страшные времена темного и мрачного Готэма? Для нее это были безусловно тяжелые дни. Харлин помогала ей чем могла, но этого все равно было недостаточно, так как у самой нее порой кроме банки арахисовой пасты в холодильнике зияла пустота. А потом миссис Роббинс заболела. Рак щитовидной железы. Это могло случиться с каждым, но случилось с ней. Харли узнала об этом слишком поздно. У нее была хорошая высокооплачиваемая работа, она могла бы попытаться помочь ей, но время было утеряно. Она помнит тот день, словно это было вчера. С самого утра ее встретило солнце и свежий воздух. Пели птицы и Харлин в прекрасном настроении шла на прием к Джеку. Она должна была в очередной раз выслушать того, кого государство лишило лекарств, способных облегчить его болезнь. Все, что могла Харлин — слушать его, пытаться указать ему путь на выход из лабиринта в его голове. Она нашла в старой сумочке забытый тюбик красной помады и чувствовала себя увереннее обычного. Ее невысокие каблучки стучали по готемскому асфальту, пока она, напевая песню, шла на работу. Перед приемом у нее осталось немного свободного времени, поэтому она налила себе стакан кофе и взяла свежую прессу. И она бы обязательно пропустила ту заметку, ютившуюся в самом углу газетного листа, если бы не чихнула и не разлила кофе на нее. И ее глаза медленно обвели фотографию по ее контуру. Обрисовали очертания четырех человек, лица которых она запомнила до конца жизни. Это была миссис Роббинс и ее дети. И такая маленькая заметка, крошечная, подчеркивающая незначительность этой семейки, гласила о том, что ее учительница отошла в мир иной, а трое ее детей отправлены в приют временного содержания, а далее будут распределены по приемным семьям. В тот день Харлин не слушала Джека. Он слушал ее. Она рассказала ему о своем детстве, как впервые увидела мать, которая продает себя за бутылку водки, как ей чудом удавалось спрятаться от неизвестных мужчин, снующих по их дому. Как она искала убежище в школе и кем была ей миссис Роббинс. Она вылила на него всю свою боль. И он слушал ее так внимательно, будто это она была его пациенткой. Он не перебивал ее, а лишь подталкивал к нужной мысли. Она нашла поддержку в человеке, который сам нуждался в ней как никто другой. Она вызвалась быть волонтером по психологической помощи детям, потерявших кормильцев. Так она приблизилась к тем, в ком оставалась частичка миссис Роббинс, хотя бы на генетическом уровне. Она проводила с ними сеанс за сеансом, думая о том, что мальчишки сейчас нуждаются в срочной неотложной помощи, ведь их психика должна была претерпеть серьезные изменения из-за потери единственного родителя. Но чем дольше она говорила с ними, чем больше сеансов проводила, тем четче убеждалась в том, что что-то не так. Периодически волосы на ее затылке сами собой ставали дыбом. Она чувствовала нутром, звериным чутьем, что ей лгут, обводят вокруг пальца. И она пошла на преступление. Да. Она не имела права применять к ним экспериментальную методику по лечению, она не имела права вводить их в гипноз, ведь они были несовершеннолетними, и все решения по поводу их лечения должны были принимать их опекуны. Она знала, что переступает не только через закон, но и через врачебные принципы, нерушимые и прописанные протоколами. Она знала, что нарушает и моральные составляющие. Она нарушила все, потому что чувствовала, что правда где-то рядом. И тогда она узнала. Что больная миссис Роббинс больше полугода не получала ни лекарств, ни обезболивающих. Что ее собственные дети, трое сыновей, которым она отдала свою жизнь, перепродавали лекарства, забирали себе выделенные государством деньги, потому что плотно подсели на очередную дурь, толкаемую в готэмских подворотнях. Они сознательно швырнули собственную мать под несущийся поезд смерти. Она не могла принять это. Харлин задавала эти вопросы раз за разом, стараясь услышать что-то иное, что заставило изменить свое решение, зреющие с каждым сеансом все сильнее и сильнее. Но правда была неумолимой. Она рассказала обо всем Джеку. Это был их самых долгий и тяжелый разговор. Джек понимал каждое слово, поддерживал ее и продолжал фразы за ней. Вопреки этому он был способен сказать то, чего боялась сказать она, озвучить ее собственные мысли. — Эти сопляки уничтожили самого дорогого тебе человека! И что дальше, а? Что дальше, Харлин? Они будут топтать эту землю, попадут в хорошие семьи, где о них будут заботиться. Но, что если… Что, если история повторится? Ты никогда не будешь знать на что обрекаешь других людей… — Нет, не знаю, но что же я… Я не могу рассказать никому о том, что узнала, мои действия были незаконны. Я потеряю лицензию, работу. Нет, я не могу. — Ты права, ты абсолютно точно права, Харлин. Но ты же не можешь оставить все как есть? Тогда в этом будет доля твоей персональной ответственности! Нет, если ты сможешь после спать спокойно и не переживать об этом — тогда просто забудь. Харлин, забудь об этом как о страшном сне, переверни эти страницу. — Я не могу! Не могу! Их лица стоят перед моими глазами будто они находятся здесь! Я все еще слышу их слова, их голоса! Они во мне! Мне не выбраться из этого дерьма! — Тогда ты должна действовать, не так ли? — Но… Что я могу? — Оо, Харлин, ты недооцениваешь себя! Ты способна на что-то гораздо, гораздо большее! Поверь мне, я вижу, чувствую это в тебе! — Я не понимаю, Джек. Не понимаю, о чем ты. — Ну же, прислушайся к себе! Эти… Эти голоса в твоей голове, звучат ли они достаточно громко? Ну же, что они говорят? — Они… Голоса? — Да, Харлин, голоса, в которые превратилась твоя боль, злость, ярость, желание возмездия! Что они говорят? Прислушайся к себе и ты обязательно поймешь! — Возмездие… Возмездие, Джек! — Именно, Харлин, дорогушенька, ты способна на великие вещи, я в тебя верю! Ты сможешь обезопасить целый мир, это в твоих руках и в твоей чудной головке! — Да, ты прав, я смогу, я смогу это исправить. Эти сопляки убили миссис Роббинс! — Довели ее до мучительной смерти, без обезболивающих средств! — И потратили ее деньги на наркоту! — Жалкие сопляки, которые не ценят жизни других! — Тогда и другие не будут ценить их жизни… Она сделала то, что должна была. Она обязана была ответить добром на то тепло, что подарила ей миссис Роббинс. Иначе все, что она делала — напрасно. Иначе память о ней сотрется водоворотом дней. Харлин продолжила свою терапию, но теперь она не пыталась вытащить мальчишек со дна. Наоборот, она погружала их в бездну отчаянья и темноты, откуда не было выхода. Не было возможности спастись, оправдаться, очиститься. Она делала все возможное, чтобы они почувствовали то, что чувствовала она перед смертью. И каждый ее сеанс давал свои плоды. Они приходили к ней все более дерганные и нервные, бледные, с темными кругами под глазами. Их глаза… Они были пусты и безжизненны, именно то, что требовалось ей. Это случилось во вторник четвертого сентября. Она навсегда запомнит сладость того дня, когда ей позвонили из окружной полиции и сообщили о том, что трое ее подопечных покончили с собой. Расслабление. Голоса в голове стихли, даря ей долгожданный покой и чувство удовлетворения. И все было бы хорошо, если бы Джереми, младший из них, не оказался мелким пронырой. Она недооценила мальчишку, думала, что достаточно сломала его для того, чтобы он слепо следовал за ее словами. На самом деле она думала, что он самый слабый из них. Но оказалось, что она глубоко ошибалась. Мальчишка так или иначе покончил с собой, но перед этим гаденыш успел рассказать о том, как злая тетя-психотерапевт рассказывает ему о смерти, о том, что она может излечить его душевные раны и бла бла бла. Приемные родители не успели спасти его, но с радостью донесли эту новость комиссару Гордону. Ее скрутили, кинули за решетку, через неделю устроили настоящее судилище, сделав из нее монстра, настоящее исчадие ада. И оставили ее гнить в Аркхеме как последнюю падаль. Там она встретила Джека, которого осудили за множественные убийства. Она не знала об этом абсолютно ничего, он не проронил и слова по этому поводу, но ей не нужно было слышать это от него. Харлин разделяла его чувства. Она знала как это — желать смерти другому каждой клеточкой своего тела. Она не осуждала его, она поняла вдруг, что они сделаны из одного теста. И она поняла, что никто другой не поймет ее так, как он. Джек пообещал, что они обязательно сбегут из Аркхема. А теперь она лежала на полу лаборатории, умирая от чертового вируса, потому что кто-то решил за нее, когда придет время для ее смерти. — Записывайте, скорее. Артериальное давление падает, сердцебиение ускорено, наблюдается тахикардия, температура тела составляет 39,2 градуса по Цельсию. Тело пациентки покрыто испариной, присутствует тремор в конечностях. Реакция зрачков на свет слабовыражена. Перед ней стоял профессор и проводил ряд манипуляций, за которыми она наблюдала с кажущимся безразличием. Внутри нее бурлила такая ненависть и отчаяние, которое было бы сложно описать словами. Нелепость ее исхода уничтожала ее и то шаткое равновесие, благодаря которому она все еще была в сознании, казалось, было на исходе. Она прикрыла глаза и с трудом сглотнула, тут же закашлявшись. В горло будто насыпали песка, а легкие сжали двумя огромными ладонями, не давая возможности даже вдохнуть. Она почувствовала укол иглы. Вакцина была введена. Теперь жизнь Харлин висела на волоске, зависела от людей, которые изобретали сыворотку от новой болезни. Харлин не знала сколько времени прошло, что происходило, пока она балансировала между жизнью и смертью, сознанием и полной отключкой. Она не чувствовала прикосновений к себе или голосов извне. Это было сродни вакууму, в котором была лишь она и непрекращающаяся боль, раздирающая ее легкие изнутри. В какой-то момент, она не знала, прошел час или день, время потеряло для нее смысл, она почувствовала, что ей легчает. Неужели сыворотка работает? Она открыла глаза и показавшаяся ей картина выбила почву из-под ног. В комнате была Харлин, Джек и… Труп лаборанта, который, видимо, хотел снять их показатели. В ухе мужчины, прямо через защитный костюм торчала обычная шариковая ручка, из его головы на полу уже растекалась небольшая лужа ужасно темной крови. Харлин смотрела на эту жидкость с завороженным вниманием, не в силах оторвать взгляда. Ее ноздри начали подрагивать, а рот наполнился слюной, не хватало еще обблевать себя. Над трупом стоял Джек и адски хохотал в одном из своих приступов, периодически одолевающих его. Он снял с человека карточку-пропуск и подошел к одному из шкафчиков, принимаясь копаться в его содержимом. Он нашел небольшой предмет, напоминающий скальпель и повернулся к ней. Харли почувствовала краешком сознания страх. Что он задумал? Он ведь не тронет ее? Но вместо того, чтобы кинуться на нее, он просто наклонился и принялся скоро перерезать ремешок на своей ноге. Действительно, браслеты, бьющие током и отслеживающие передвижения — их враг. Затем он подошел к ней и проделал то же самое. Вернувшись к шкафчикам, он вновь принялся в них рыться. За стеной послышался топот и грохот армейских ботинок. Наконец он выудил два защитных респиратора. Один он тут же натянул на лицо себе, со вторым же — подошел к ней. — Вставай, Харли, время убираться отсюда! — Что? Разум ее все еще был ослаблен, она никак не могла понять, что здесь происходит и чего он хочет от нее. А как только до ее сознания дошло, что они сбегают, она схватила и респиратор, удобно устраивая его на своем лице. Джек подошел к двери, прислонил к считывающему устройству карточку-пропуск. Многослойные части ее начали расходиться в разные стороны. Харлин покачнулась, глядя на Джека. — Ты как себя чувствуешь? — Бывало и лучше. — Выглядишь нормально. — Я хочу сбежать из этого чертового Аркхема, стоит мне расслабиться и я упущу свой шанс, как и ты, пирожочек. — Пирожочек… Если бы не маска на ее лице, он бы обязательно увидел как довольно она расплылась в улыбке от этого обращения. — И какой план? — Все просто, если это мудачье решит нас остановить — мы снимем маски и будем угрожать массовым заражением сотрудников. — Но если мы сбежим — это будет в городе. Да и нам ввели вакцину, тебе ведь тоже, да? — Да, но ведь никто не знает: сработала ли она и заразны ли мы. В любом случае, если не сейчас — то когда и как? Все случилось именно так, как он и говорил. Множество полицейских, вооруженных пистолетами, окружали их. Ни на ком из них он не увидел ни щитков, ни масок или респираторов. Они были беззащитны как котята. Стоило плюнуть кому-то в глаз и… Охрана знала о их болезни, об эксперименте, понимали опасность, которую таят в себе Харлин и Джек. Один из отчаявшихся решил выстрелить в него, но Джек на удивление ловко отскочил от пули и ударом ноги выбил из рук мужчины пистолет, следующий удар пришелся тому прямо в челюсть. Харлин не теряла времени, быстро перехватила оружие и перевела его на охрану. — Только попробуйте рыпнуться в нашу сторону, и я размозжу вам мозги! Вы же знаете, ребятки, что я могу сделать это?! Безумие в ее глазах сверкало так, что ни один из этих трусов не усомнился в реальности сказанного. Джек тем временем прислонил карточку к другой двери. — Что ты делаешь? — Сейчас узнаешь… Из камеры вышли двое. На их лицах тоже были маски. Но не защитные, не хирургические. Это было больше похоже на… Намордники. — Братья Родент! Мне кажется, или ваши челюсти давно не чувствовали под собой человеческого мясца? Я не освобожу вас от этих кандалов, но думаю, что вы и без того разберетесь. Братья Родент. Она слышала об этом деле. Мальчишки из небольшой деревни на границе с Готемом. Они оба имели генетическое отклонение — были слишком крупными, крепкими, не шибко похожими на людей. Их мышцы были развиты куда лучше любого из спортсменов, силы в их руках хватило бы на то, чтобы раздавить человеческую голову как арбуз. Их болезнь провилась в раннем детстве, близнецы могли, играясь, раздробить руку соседского мальчишки или свернуть шею псу. Их мать увидела в этом истинное зло — печать дьявола. Она заперла их в доме, выращивая тех, как монстров на цепи. Они не были социализированы, не ходили в школу, не получали должной медицинской помощи. Пубертатный период изменил все, когда сила и бушующие гормоны слились воедино, когда ненависть к матери, лишившей их нормальной жизни, не находила своего выхода, случилось непоправимое. В одну из самых темных ночей в году они собрались с силами и обрушили свой гнев на женщину, которая называла себя их матерью. Они убили ее, расчленили, и не то из незнания того, где взять пищу, не то руководимые неким нечеловеческим порывом, съели, обглодали до костей. Они успели убить так еще более двадцати людей, точное количество жертв еще было неизвестно, перед тем, как полиция смогла упасть на их след и словить их. Суд приговорил их к пожизненному заключению в Аркхеме, а само руководство тюрьмы выделило для них совместный изолятор, заковав их в железные «намордники». Наконец им, двум крепким парням, ярость которых не находила входа более двух лет, дали возможность размяться. И пока охрана удирала от них, отстреливаясь, Джек с Харлин направились далее, моля все на свете, чтобы шальная пуля не попала в них. Им приходилось не единожды встречаться все с новым и новым потоком охраны, но каждый раз им удавалось сбежать от них. Никто не хотел иметь дело с двумя психами, зараженными смертельной болезнью, вооруженных и опасных. Уже будучи за пару шагов от свободы, приставив пистолет к голове мужчины, который должен был выпустить их, Харлин услышала позади себя знакомый голос. — Харлин… — Митчелл, ну здравствуй. Из-за респиратора голос ее был приглушен, но даже так в нем слышался ядом скользящий поток ненависти и желчи. — Харлин, не делай ошибку. — Ошибкой, Митчелл, было то, что ты посмел притронуться ко мне. Она с силой стукнула охранника по голове, от чего тот присел на пол, дезориентируемый и мучаемый тошнотой и болью. Она медленно подошла к профессору. — Не время для пафосных речей, Харлин! Делаем ноги! — пытался образумить ее Джек, стоявший в проеме открывшихся дверей. Но Харлин уже стояла напротив ее бывшего коллеги, вглядываясь в его глаза, защищенные специальными очками. — Я могла бы разъебать тебе голову. Прямо здесь и сейчас. Наблюдать за тем, как твои мозги украшают стены этой богадельни. Но нет. Ты будешь жалеть, Митчелл. Я отомщу тебе. Я вернусь так, что ты будешь молить меня о смерти. Ее голос постепенно превратился в шипение. Харлин с силой пнула Митчелла в колено и тот рухнул на пол, не ожидая от нее ничего подобного. А сама она максимально быстро выбежала вслед за Джеком. На свободу ли?***
Им удалось выбраться. Долгими плутаниями, сквозь кусты и заборы, они выбрались наружу. Аркхем остался далеко позади. Но куда бежать? Они не могли показаться у себя дома, там их ждали бы в первую очередь. Никого из друзей и знакомых Харлин подставлять не могла, а у Джека их попросту и не было. Его жизнь была предельно аскетична в плане социальных связей. Оно и не странно. Он подал ей идею скрыться на одной из заброшенных готемских фабрик. И ночевка в компании крыс показалась не самым худшим вариантом после того места, откуда им удалось выбраться. На улице начинался дождь и их начало знобить. Теперь у них был кров, хоть и временный — зато надежный. Ни дождя, ни ветра, только запах сырости и плесени, помета животных и железистого запаха старых сооружений. Только оказавшись здесь, Джек позволил себе расслабиться и тут же приобрел крайне болезненный вид. Он был бледен и обессилен. — Джек, ты как? — Хреново. Спать, нужно просто поспать и все пройдет. — Что-то я не уверена… Ее саму потряхивало, зато кашель отступил. Она чувствовала как ломят ее кости, будто выкручивая ее наизнанку. Перед глазами то и дело появлялись красные пятна, горло пересохло, а живот неистово бурчал. Когда она ела в последний раз? — Джек, мне надо выйти… Нам нужна вода, еда, может какие лекарства. — Да. Харлин, иди, я немного… Мне просто нужно немного. Поспать. Хи-хи-хиХАХАХХАХА-хихи-ХАХА! Его ужасный смех разрезал ночную тишину, звуча практически зловеще. Она вышла из амбара, в котором они спрятались и побрела прямо под дождем, в поисках магазина. Она была в оранжевой форме Аркхема, у нее не было денег или мобильного. Зато у нее был прихваченный пистолет и жуткое желание поесть. Этого должно было хватить. Когда она вернулась, уже светало, а Джек все еще спал. Ее руки были пусты, но в них больше не было прежней дрожи. Движения ее были четкими, но плавными, какими-то звериными, хищными. Она подошла к мужчине и тронула его за плечо. — Джек, просыпайся, у меня отпадные новости! Он уставился в ее глаза и слегка отпрянул. Вся радужка была красной, нечеловеческой, ее губы растянулись в широкой улыбке восторга и радости. — Джек! Ты не поверишь! Ты сейчас умрешь! Буквально.