Грани реальности и выдумки

Весь день Феликс находилась за пределами дома, перемещаясь по всему району. Родители куда-то уехали — Феликс не стала слушать, куда и зачем — поэтому можно было слегка и посвоевольничать. Вернулась Феликс домой поздно: к тому времени последние краски дневного света уступили место чернильному покрову вечерне-ночной тьмы, унизанной дождем звёзд. Время: уже 22:18. Зайдя в свою комнату, девушка буквально упала в кровать, пустым взглядом прожигая стену. Глаза против воли закрылись, но она не спала, нет. Она прислушивалась. К каждому шороху в этой звенящей тишине, к каждому удару сердца. Но чьего сердца? Свое она не чувствует. Почувствовав мягкое прикосновение к руке, Феликс вздрогнула, открыв глаза: рядом с ней сидел её кот. Странно, что она не услышала, как он пришёл. Должно быть, он здесь был и до прихода хозяйки: а Феликс просто нарушила его спокойную идиллию своим приходом. Кот, спрыгнув с кровати, выбежал из комнаты. Феликс, оставшись наедине со своими мыслями, вспоминает всех своих знакомых, пересчитывая по пальцам, цепляясь за любые воспоминания о них. Они никогда не желали содрать с себя кожу чтобы отмыться, стать чище и лучше. Феликс даже почти завидно, что практически никто кроме неё так не убивается по любому плохому или хорошему поводу: у неё слишком странная философия жизни для ребёнка её возраста. В принципе для человека. Интересно, в какой момент всё пошло не так? Феликс перебирает все воспоминания из жизни, анализируя их, раздумывая над любыми событиями. Девушка чувствует себя эгоистично: ведь, не она одна чувствует себя плохо, ведь её проблемы — и не проблемы вовсе, по сравнению с чужими. Ведь, кому-то и хуже. Как говорят "в Африке дети от жажды умирают, а ты тут плачешь". Каждый день, идя по оживлённым улицам города, Феликс наблюдает за людьми, у которых могут быть проблемы похуже, и видит: видит девушку, мать-одиночку; видит пожилую женщину, покупающую кусок хлеба на последние копейки; она видит бездомного, который отчаянно пытается согреться, дыша на кисти рук горячим воздухом. Она видит, как им больно, как голодно и холодно, и чувствует себя эгоистом, ведь она не должна себя жалеть. Боль повсюду, но от этого её выносить не легче. Феликс злится. На себя, на родителей, на друзей, на всех людей в этом грёбаном мире. Та самая мать-одиночка, которая избивает своего ребёнка, считая это нормой; та самая бабушка, которая недавно оскарбляла девушку, чьи волосы были выкрашены в неестественный цвет; тот самый бездомный, который на собранные монеты идёт покупать бутылку водки, а после, распивая её с друзьями алкоголиками, будет ругаться на полицию, новое поколение, женщин. Все так жестоки, лицемерны, ужасны... Почему люди не могут быть добры к другим? Почему они такие эгоистичные? Она резко встаёт, начиная расхаживать по маленькой комнате. Она зла. В её глазах тлеют угольки большого пожара. Хочется психовать, разбивать вещи об пол, кричать так громко, чтобы весь мир услышал, хочется плюнуть на всё, и уйти к чёртовой матери из жизни... Коль гореть, так уж гореть сгорая. Но вместо этого она глубоко-глубоко вздыхает, садится на кровать, мысленно успокаивая себя. Это бессмысленно. Гнев не поможет. Она прячет лицо в ладонях, не зная, чего ей хочется больше: плакать от собственной ненужности или смеяться от своей глупости. Глупости — потому что слишком наивна, ненужности — ... Феликс хочется убежать. Только она не знает, из-за чего душа так разрывается: из-за того, что бежать некуда, или от осознания того, что никто за ней не побежит. Не попытается остановить, не пойдёт вместе с ней. Некому. Феликс устала. Устала от бесполезных, сказочных надежд, которые просто наполняют лёгкие водой, не позволяя вздохнуть полной грудью. Феликс... Феликс говорит, что её мечта — стать счастливой. Но что есть счастье? Что для неё радость? Она сама ещё толком не разобралась. Чтобы родители больше не делали больно своими словами? Чтобы "друзья" больше не делали больно ложью? Чтобы весь мир был... Не так эгоистичен, аморален и жесток? Наивно. Так наивно. Феликс почти даже и не плачет. Только вид вон той счастливой семьи в парке заставляет истерику захватить разум на пару часов. Она тихо-тихо плачет, царапает лицо, кусает запястье, лишь бы не закричать громче, чем беззвучно. Хах. Забавно. А когда её оскорбляли и унижали её близкие люди, она была такой холодной, словно и вовсе ничего не чувствует. Оскорбления родных — лучшее лекарство от ранимости. Поток мыслей прерывает негромкое покашливание. На другом конце постели сидит юноша. Лет 15, с тёмными волосами, со смазливым личиком, с поджарым телом. А парень-то ничего, милый, и вон — книжку читает, а значит умный. Этот человек знаком Феликс. Знаком настолько, что к нему не осталось никакой толики жалости в быстро разросшейся чёрной дыре вместо сердца. – Фил. Фил поднимает зелёные глаза, а губы расплываются в довольной ухмылке. – Да? – протягивает он, убирая книгу из рук. – Что ты здесь делаешь? – отводит взгляд, – Я вроде говорила тебе не появляться здесь больше. – Тебе правду или ложь? – звучит горько и болезненно, словно нож воткнули в горло. – Правда не даёт мне гарантий, – получается скомкано, глухо и грустно, и совсем не, как планировалось, грубо и уверенно. Парень усмехается, улыбаясь ещё шире. – Пытаюсь изучить тебя, – похоже на подлинность, но Феликс всё равно не доверяет. Как обычно, – Ты очень забавная. Интересная, я бы сказал. Смешно, не так ли? Пытаться узнать человека, который бежит сам от себя, меняя маски, прячась под куполом, лишь бы никто не узнал её настоящую.. Феликс молчит, не желая продолжать диалог, но мечтая, чтобы Фил исчез также внезапно, как и появился. – Не хочешь узнать, реален ли я, или лишь иллюзия? Плод твоего воображения? – прерывает тишину мягкий голос, будто ему не всё равно. – Не, – слегка хмурится, спиной прислоняясь к стене, пытаясь расслабиться, – Бессмысленно. – Бессмысленно — это то, что ты творишь каждый день, – встречает непонимающий взгляд, и не задумываясь, отвечает, – Живёшь! Фил ожидал многого: что его ударят, заплачут, промолчат, но... Не звонкого, яркого смеха, словно девушке рассказали хорошую шутку. С лица юноши тут же спадает улыбка, брови хмурятся, а взгляд становиться не понимающим и требующим объяснить. Ведь это он должен был смеяться над чужой болью, а не предмет насмешки над ним и его словами. Девушка успокаивается, перемещая взгляд на собеседника, победно улыбаясь. – Ты прекрасно знаешь все границы, иначе бы просто не смогла их нарушить, – в голосе слышны нотки непонятной зависти и раздражённости. – Верно, – так самодовольно, тягуче, почти наслаждаясь данной ситуацией. Феликс испытывает к нему все более смешанные и непонятные чувства: где-то в глубине сознания скребётся симпатия, на языке уважение, но в душе чёрным пятном растет ненависть. – Неужто ты настолько отчаялась, что твой разум создал тебе милого и капризного меня? Тебе настолько больно? Ты не хочешь, чтобы тебе помогали, но знаешь, что одна не справишься. Но и не похоже, что ты хочешь умереть. Нет, здесь что-то другое... Улыбка Феликс спадает. Ну да. Опять про её состояние. А как же. А Фил всё продолжает... – Если ты планируешь мучаться, – жить, – Дальше... Ты же понимаешь, что будет больнее? Ты не в тех обстоятельствах, когда можно надеяться на что-то хорошее. Слишком правдиво. Слишком печально. – Хорошее равняется невозможному, но ты всё равно о чём-то мечтаешь, чего-то ждёшь... – глубоко вздыхает, – Ладно. Я понял, что ты у нас гордая, сильная, и всё такое, – подсаживаясь ближе, говорит юноша, – Иди сюда, – поднимая руки, как бы приглашая в объятия. Девушка сначала смотрит недоверчиво, но через пару секунд, с мыслью о том, что терять всё равно нечего, осторожно прижимается к чужой груди. Её обхватывают тёплые мужские руки и прижимают — достаточно нежно и мягко, не болезненно — ближе к себе, не давая возможности вырваться. А вырываться и не хочется. Хочется расслабиться и утонуть в непривычной нежности. Феликс тут же теряет остатки всего самообладания. Она вновь улыбается, только невыносимо ласково. Невыносимо грустно. И — совсем забывшись в теплоте и милости — погружается в Царство Морфея. Надо сказать, что конец — это новое начало, но нет. Конец — это всегда конец.