Кетаминовая яма

Октябрь Максим Железный появляется в школе к третьему уроку, что совсем не удивляет учителей — порой он пропускает целые недели. Черные очки скрывают два опухших, темно-фиолетовых глаза, костяшки разбиты в кровь, все замечают это, но никто ничего не говорит. Он ни с кем не здоровается, садится за самую дальнюю парту и спит под монотонный голос биологички. Он абсолютно лишний здесь — среди густо накрашенных одноклассниц и хилых прыщавых одноклассников, может быть потому, что дважды оставался на второй год. Новая директриса давно махнула на него рукой, помнится, приговаривая: «Спасение утопающих дело рук самих утопающих». Тогда еще семиклассник Железный не совсем понял, как это к нему относится, зато теперь, кажется, понимает. Понимает, что никто не верит в светлое будущее для такого, как он. Да и сам Максим не верит. Ему девятнадцать, и за свою короткую жизнь он успел сесть на иглу, потерять отца, побывать в сотнях драк, получить десятки шрамов, слезть с иглы и попасть в психдиспансер с мучительными ломками, сопровождающимися галлюцинациями. Иногда Железный думает, что такого с ним случится никак не могло. Многое он даже не помнит, и только неутихающие сплетни, что пускают по школе одноклассники, открывают ему глаза на самого себя. Так или иначе, с тех пор, как он стал местным дилером, все вроде как наладилось. По крайней мере, не надо клянчить деньги у матери и выслушивать ее вечные крики и оскорбления. Железный до сих пор испытывает перед ней ужасную вину за тот последний месяц прошлого года, когда он вытаскивал из дома мебель и старые мельхиоровые вилки, чтобы купить дозу. По хорошему, ей бы тоже винить себя за паршивое детство, что она ему подарила. Они оба подпортили друг другу жизни, Максим это прекрасно знает, но все же не может избавиться от чувства отвращения и страха при виде матери. Звонок на перемену пробуждает ото сна, и Железный плетется в столовую. Мелкие четвероклассники, глядя на знакомую фигуру в полосатом свитере, уже шарят по карманам в поисках мелочи. За горстку монет Максим покупает противный сладкий чай и булку с сыром, еще горячую. И хотя его громко зазывают десятиклассники, он остается сидеть в одиночестве за столом, сгорбившись над клочком бумаги с тупым карандашом в руке. У Железного все карманы и сумки набиты обрывками тетрадных листков. На них он корявым почерком и с ошибками строчит стихи. Он постоянно бормочет себе под нос все новые строчки и ненавидит, когда кто-то задает по этому поводу вопросы. На перемене Железный сидит в учительском туалете. Сюда никто не суется после одной неприятной истории с Алисой Буниной, в которой тогда все обвинили Максима, так что теперь он весьма небеспричинно считает это место своим. Поэтому внезапный хлопок двери удивляет его. Кажется, он ясно дал всем понять, что соваться сюда не стоит. Максим тушит сигарету о стенку кабинки и ждет, пока гость покажется. В щелке под дверью он видит красные кроссовки адидас, а через секунду кто-то нахально стучится в кабинку. — Максим. Железный приподнимает брови. По имени его не зовет никто, кроме матери и брата. Он открывает дверь и видит перед собой Марка Багдасарова. Марк — звездный мальчик, сын прокурора. Он то ли глуповатый, то ли искусно притворяется. Он может позволить себе все что угодно, и никто, даже Железный, не решился бы его трогать. У Марка определенно большое будущее. Этого никто не говорит вслух, но все понимают. Раньше они почти не пересекались, хотя учились в одном классе. Максим глубоко презирает его в глубине души, как все бедные презирают богатых, правда никогда себе в этом не признается. Он смотрит на Багдасарова. Тот одним глазом смотрит на него, другим в потолок. — Это ты потерял? — спрашивает Багдасаров, протягивая сложенный в четыре раза листок. Неразборчивый почерк Железного виден издалека, он даже может разобрать начало строчки — «Твой дух восстановился, но». Железный уверен, он этот листок не терял. Он совсем не знает Марка, но предполагает, что тот специально вытащил его из кармана куртки. Максим кивает. — Ты чего, типа… поэт? Железный стягивает очки, чтобы испепелить Марка гневным взглядом, пытается вырвать листок из его рук, но слишком резко, так что тот рвется на две части. Багдасаров мямлит что-то невнятно, виновато поджав губы. Он явно засматривается на его убитые глаза. Обрывок, оставшийся в руке, он прячет в карман, но Максим этого не замечает. Он сглатывает, пытаясь не дать волю гневу. Наконец произносит очень тихо, с наигранным спокойствием: — Плевать, стих был хреновый. — Да уж… рифмы совсем не было. Марк улыбается по-дурацки, расценивая ступор Железного как смущение. Любой другой уже давно бы получил бы по роже, но бить Багдасарова — это во первых опасно, во вторых как-то недостойно. Не зря ведь говорят: «Не бей убогих». — А еще стихи у тебя есть? — Есть. — Знаешь, это странно. Мне поэты как-то по-другому представлялись. — Много ты их повидал? — Ты первый. Железный кивает, мол, все понятно. Он подозревает, что Марк просто хотел найти повод для разговора, и оказывается прав. Багдасаров мнется и крутит на запястье золотые часики. Были бы у него такие, думает Железный, отнес бы в ломбард. — У меня появилась информация, что ты… э, продаешь наркоту. Железный поднимает уголки губ и внимательнее приглядывается к Багдасарову. Слухов о том, что он наркоман, никогда не ходило, но упускать такого потенциального клиента нельзя, решает Максим и отвечает: — Вот с этого стоило начать. Продаю. Но сейчас есть только колеса. — Почем? — Четыреста. — Я возьму два. Железный достает пакетик из внутреннего кармана, вшитого в свитер. Кладет Марку на ладонь две яркие таблетки экстази и берет деньги — новенькие купюры, похожие на фантики. Они так быстро обесцениваются, что не внушают доверия. — Обращайся, — по привычке говорит Максим, ожидая, что Марк выйдет из туалета и довольный пойдет по своим делам, но тот запивает одну таблетку водой из-под крана и садится на подоконник. Железный думает, что это глупо, принимать экстази посреди уроков, все-таки это наркотик вечеринок, но говорить об этом Багдасарову не спешит. — Через сколько должно подействовать? — спрашивает тот, болтая ногами. Кроссовки у него совсем новые, со сверкающей белоснежной подошвой, рядом ними изношенные армейские ботинки Железного кажутся древними. — Минут через пятнадцать. Хочется побыть одному, возможно даже что-то написать, но раз уж так получилось — не идти же обратно на урок. Максим открывает форточку и закуривает. Внизу уборщица подкармливает бездомных кошек, что расхаживают по округе. Она видит его, но ничего не говорит, хотя ей же потом собирать бычки. — Ну как? — спрашивает Максим. Ему всегда любопытна реакция новичков. Марк не отвечает, но пытается объяснить жестами. Глаза его косят больше обычного, и Железный отмечает, что глаза у них похожи — большие и карие. В принципе, как у многих. Багдасаров отворачивается к стенке, ноги болтаются все медленнее, бледные пальцы, словно пауки, бегают по подоконнику. — Хорошо, — наконец говорит Марк, расплываясь в блаженной улыбке. Железный усмехается. После звонка на урок он уходит, а Марк остается, и учитель географии ставит ему «энку», одну из первых и далеко не последнюю. Уже на следующий день Багдасаров ловит Железного на школьном дворе. — Привет, — все так же улыбаясь, говорит Марк. В отличие от Максима он не скупится на улыбки, а еще на лесть и комплименты. Может поэтому и дружит в основном с девчонками. — Я это… Он роется по карманам пиджака и протягивает пачку сигарет. Максим берет одну, крутит в руках, читая название — что-то иностранное, но не Мальборо. С английским у него плохо, хотя американская музыка и кино ему очень даже нравятся. — Ну спасибо, — он кивает, одобряя такое начало беседы. — Что, за добавкой пришел? Марк не спешит с ответом, вглядываясь в глаза Максима и что-то обдумывая. На его лице отражается любая эмоция, и наверняка это первое, что люди замечают в Багдасарове. Его иллюзорную искренность и открытость. — Есть кокаин? — Конечно. Марк покупает дозу и прячет во внутренний карман кожаной куртки. У ворот его ждет черная машина с водителем. — Подкинуть тебя куда-нибудь? — Не утруждайся. Багдасаров захлопывает дверь и уезжает, а Железный остается в облаке пыли. Жухлые коричневые листья хрустят под подошвами его ботинок. Скоро придут холода. Ноябрь Через месяц Багдасаров становится постоянным клиентом, пятым из класса и, наверное, сотым из всей школы. Марк покупает в основном кокаин, — он один из немногих, кому это по карману. Железному не положено ничего спрашивать, но про себя он решает, что Багдасаров просто наивный, развлекается как может, не думая, во сколько это может ему обойтись. Они все такие, и Марк, и остальные, — думают, что могут держать себя под контролем. Железный тоже раньше в это верил. Марк зовет его только по имени, всегда угощает дорогими сигаретами, и это кажется Максиму показной щедростью, пока он не замечает, что Багдасаров не курит. Он специально держит пачку для других. Принимать эти подачки немного стыдно, но звучные названия марок, что мозолят глаза на каждом углу города, не дают отказаться. И все же, Багдасаров самый удобный и беспроблемный клиент, это стоит признать. Железный думает об этом, вытаскивая из нагрудного кармана свитера одну из пяти оставленных Марком сигарет Винстон. В руке зажат тетрадный лист с двумя старательно зачеркнутыми строчками. Он курит за пять минут до звонка и спешит в класс. Он не появлялся в школе неделю, — избегал настырную практикантку-русичку, а сегодня наконец отдает ей треклятое сочинение. Вообще-то, русский язык он любит и принципиально хочет по нему четверку, поэтому и старается, но написать развернутое сочинение на тему «Что такое счастье?» оказывается нелегкой задачей. На уроке практикантка что-то бубнит. Железный мысленно считает, сколько денег ему нужно, чтобы сегодня купить новый товар. В кабинете жарко от раскаленных батарей, и всех клонит в сон. Поэтому внезапный громкий возглас русички заставляет половину класса вздрогнуть. — Багдасаров! Несколько пар глаз устремляются на Марка. Тот смотрит в стену и ничего не замечает. Железный с первой секунды понимает, что у Марка приход. Он едва ли не сползает со своего стула. — Багдасаров! Встать, когда учитель обра… Практикантка тоже не слепая. Она подлетает к нему и от гнева не может сказать ни слова. Марк с трудом собирает свои разъехавшиеся глаза и смотрит фирменным ничего не понимающим взглядом. Вряд ли он стал бы нюхать прямо за партой, скорее всего втер в десны. Вот и пакетик торчит из кармана. Твою же мать, неужели Марк настолько тупой, удивляется Железный. — Это что… Да как ты… По классу пробегает шепоток, и долетев до задних парт, он превращается в гул. Русичка орет «Заткнитесь!», но никому нет дела. Это пища для обсуждений как минимум на день. Марк делал много разного, но это — слишком нагло даже для него. — Вставай, мы идем к директору. Она сейчас же позвонит твоим родителям, — сквозь зубы говорит русичка. Марк поднимает на нее глаза с огромными зрачками и смеется во весь голос, заглушая даже поднявшийся в кабинете гул. — Да идите нахер. И Максим понимает — Марк не тупой, просто бесстрашный до безумия. Больше ни Марк, ни практикантка не говорят ни слова до самого конца урока. Будто ничего не было. Но Железный все равно в бешенстве. Стоит только Багдасарову шмыгнуть в коридор после звонка, он идет за ним и затаскивает в учительский туалет. Слегка толкает в стену, но этого достаточно, чтобы Марк сполз по ней на пол. — Какого хрена, Марк? — А что? Он так наивно хлопает ресницами, что пропадает желание врезать ему. — Ты не понимаешь? Так нельзя. — Можно. Мне можно. И вот это желание возвращается. Железный бьет кулаком в стенку чуть левее щеки Багдасарова. — Если тебя поймают, то загребут и меня за распространение. А за меня ментам никто не заплатит. Значит так, Марк, если еще раз что-то подобное повторится, то я тебе не только продавать перестану, а еще и с остальными поговорю, и тебе никто в этом городе не продаст ни грамма. Понял? Ответ следует незамедлительно, а кто бы сомневался. — Ладно-ладно, не буду. Марк нервно трет шею. Он не спешит подняться с пола, и Железный, подумав, протягивает ему руку. — Делай че хочешь, хоть ширяйся пять раз на дню, но дома. Не здесь. — Я понял тебя, Макс. Больше они почти не конфликтуют, не считая ежедневных бессмысленных стычек и мелких споров. Вполне сносно проходит вторая половина осени и начало зимы. Город сереет и становится неуютным, как будто озлобленным. Проклятые коммунальщики все никак не включают отопление, и почти вся заначка Максима уходит на теплые вещи для него самого и брата. В такой ситуации ежедневные подачки Марка в виде сигарет перестают раздражать и даже спасают Железному жизнь. Он привыкает к Марку. К коротким разговорам возле школы или в учительском туалете, к его заносчивости и косым глазам. А Марк привыкает к кокаину. Ему не нравится реальность — она слишком неидеальная, слишком тесная для него, и нет ничего проще, чем избегать ее день ото дня. Январь — Все будет хорошо, — без остановки говорит себе Марк, натягивая по утрам дорогие шмотки, которые в последнее время висят на нем, как на вешалке. У него по другому не бывает. Он завтракает кислотой за столом с отцом, слушает его «веселые» рассказы про взятки и оправдание очередного его дружка-мошенника и думает, будет ли он таким же лет через двадцать. И о том, надо ли ему вообще быть лет через двадцать. В школе Марк закидывается таблетками, чтобы голова хоть как-то работала. Его уносит от поддельной аптеки, и остаток уроков он сидит в учительском туалете в отключке. Марк не признается себе в этом, но он ждет Железного. Его самого, а не наркоту, которую тот таскает в карманах. Хотя и ее тоже. Марка не отпускает до самого вечера. Он выблевывает все нутро в унитаз с позолоченной крышкой, ходит как зомби по пустой квартире, избегая зеркал. Тошнит еще сильнее. Тогда Марк находит в кармане смятую бумажку с номером и звонит в шестьдесят вторую квартиру. — Алло? Позовите Максима Железного. — Делать мне нечего, — отвечает сонный женский голос. — Он хотя бы дома, не знаете? — Дома, не дома, вам этого знать не надо. Я сюда не… — женщину прерывает громкий возглас, кто-то зовет ее «мама». А потом Марк слышит еще один, знакомый хрипловатый голос. Железный что-то кричит, а потом, видимо, забирает трубку. — Марк? Марка передергивает от того, как Максим произносит его имя. — Ага. А как ты узнал? — Я мало кому даю домашний номер. — Можно я приду? Мне… херово. Пауза длится долго, и Марк успевает пожалеть о звонке. Но Максим сжаливается над ним. — Приходи. — Иду. Внезапная радость в собственном голосе режет слух. Марк кладет трубку и натягивает куртку. Мутным взглядом обшаривает квартиру и находит бутылку отцовского коньяка. Идти в гости пустым он считает моветоном. Окраина города всегда казалась безобидной из окон машины с личным водителем. Сутулые фигурки людей напоминали ему муравьев, спешащих по своим неважным муравьиным делам. Теперь же, когда Марк идет пешком и в одиночестве, все эти люди похожи на гиен, готовых сейчас же перерезать ему горло из-за часов на запястье и бутылки коньяка. Он сам сутулится, чтобы не привлекать внимание, и быстрым шагом идет в сторону девятиэтажки. Дом гудит. Жильцы носятся туда-сюда по этажу, кто с кастрюлями, кто с бельем, кто с клетчатыми сумками, набитыми блоками сигарет и обувью. Марк протискивается в коридор, пытаясь отыскать глазами человека, у которого можно будет спросить про Железного, и его хватает чья-то рука. — Сюда. Максим появляется из ниоткуда и тянет его в дальше, мимо кухни, где сидят соседи и его мать. Дверь его комнаты выкрашена в красный, и от этого Марк жмурится — глазам еще больно от ярких цветов. — Спасибо, что, ну, разрешил прийти. — Это ей назло. Марк непонимающе хлопает глазами и протягивает бутылку. — На вот, держи, это тебе. — Спасибо? Железный смотрит слегка непонимающе, но бутылку охотно берет и тут же открывает. Они заходят в крошечную комнату с одним мутным окном. Марк думает, что у него опять галлюцинации — все стены исписаны мелким почерком. Где-то карандашом, где-то маркером, с пола до потолка. От этого комната в одну секунду делается еще меньше, стены напирают, плывут куда-то, и Марк с трудом читает пару строчек. Голова раскалывается. Железный молча наблюдает за ним. Ему невольно становится стыдно — за крошащуюся штукатурку, ржавые подтеки от труб на стенах, за раскиданные по углам окурки и кислый запах супа, впитавшийся в стены. Наверное, Марк сейчас думает, каким же нужно быть человеком, чтобы согласиться жить в такой помойке? На самом деле Марк не видит и половины этого хлама и разрухи. Ему бы вмазаться поскорее или хотя бы заснуть под низкий голос Максима, а в какой обстановке — дело десятое. — Ты совсем угашенный, да? — спрашивает Железный, хватая его за локоть. Марк опускается на какой-то матрас, заменяющий Максиму кровать. — А я не то что-то принял днем, — бормочет он. Марку вдруг становится обидно. Он думает, что если бы Максим был сегодня в школе, то точно бы не дал глотать те таблетки. — Почему тебя не было? — Я заснул под утро. Дела были. Железный садится рядом. Их разделяет только бутылка, уже на четверть пустая. — Нда-а, такими темпами ты еще долго в десятом классе будешь. — Чья бы корова мычала, Марк. — Я вообще-то на медаль иду. У меня четверка одна единственная, по литературе. Это потому что Валерий Николаевич не принимает всякого рода подарки от учеников. Максим улыбается насмешливо. Он никогда не видел Марка с учебником. Хотя, помнится, в начальных классах он всегда тянул руку первым. Правда, чаще всего отвечал неверно, но главное ведь энтузиазм, а его у Багдасарова предостаточно. — Меня в МГИМО отправят учиться, стану послом каким-нибудь. — Не глуповат ли ты для политики? Да и для Москвы в целом, а? Марк смеется совершенно беззлобно. А потом вдруг встряхивает головой и махает руками, забирает у Железного из рук бутылку и делает глоток. — Но-но-но! Ты даже не знаешь, а у меня столько идей. Во-первых, я всю нефть… — Господи, Марк, оставь это для своих будущих избирателей. Они сидят молча минут пятнадцать. Железный замечает, что Багдасаров немного скис, а может, он просто опьянел с двух глотков. Марк на самом деле просто не решается спросить про стены. Они не дают ему покоя. — Ты чего, думаешь, у меня ничего не получится? — спрашивает Марк, глядя на Железного с вызовом. — Наоборот. Тебе батя поможет. Сначала в универ поступить, потом на службу, там словечко замолвит, тут дружка попросит. Все будет в ажуре. Марк фыркает, хотя понимает, что Максим прав. Ему не то чтобы стыдно — чувства стыда и совести у него вообще атрофированны — скорее как-то неловко. Не только за этот разговор, но и за всю ситуацию в целом. — Ты чего пришел-то? — чтобы сменить тему, спрашивает Железный. Он словно подслушивает мысли. — Я, хм… мне захотелось купить немного порошка. — А может достаточно на сегодня? — Да брось, Макс. Марк чертит дорожки прямо на грязном полу. Присматриваясь, Железный вдруг понимает, что во внешности Багдасарова все это время не давало ему покоя — у него слишком яркие черты лица. Губы красные, но не от помады, а от того, что Марк их вечно кусает. Глаза будто подведены и накрашены тушью, настолько у него длинные и густые ресницы. Это должно выглядеть нелепо, потому что Марк не девчонка, но выглядит красиво. — Ты чего пялишься? — вдруг спрашивает Марк. Он становится все менее дерганным с каждой секундой, приваливается к стене, предвкушая скорый приход. — Ничего я не пялюсь. У Железного и без того потрясающий голос (Марк даже завидует, ведь его собственный сломался не до конца), но в сочетании с кокаином он становится еще лучше. Марку хочется, чтобы Максим говорил и говорил без остановки, неважно что. Но Железный как назло молчит, и в тишине слышно переругивание соседей. Марка начинает колотить. Он медленно сползает со стенки на матрас и пытается читать то, что написано на стенах. И хотя строчки плывут перед глазами, мозг сам додумывает их окончание. Теперь он наконец понимает болезненные и откровенно кривые стихи Железного. Для этого ему надо лишь вдохнуть побольше кокаина. Февраль В комнате Максима пахнет сыростью. Он лежит неподвижно, глядя на висящую лампочку, которую ветер из открытой форточки качает туда-сюда, и почти не осознает, где находится. Кажется, так проходит около дня или двух. Он мелко дрожит, потому что переборщил с обезболивающим, буквально на четыре таблетки. Сердце то колотится, то замирает, и от этого страшно, но не страшнее, чем от звука приглушенного плача, раздающегося из угла. Сначала Железному кажется, что плачет он сам, но потом понимает, что это Кирилл. Его никогда еще так не избивали. Тот, самый главный, ударил его настольной лампой. Разбившись, она рассекла губу и щеку. До дома Железный шел почти вслепую, а теперь вот лежит в собственной крови. А все из-за никому нахрен не нужной травы. Сколько раз он зарекался не связываться с Цыганом? Когда способность говорить возвращается, Максим шепчет что-то отдаленно похожее на «убейте меня». Будто бы услышав, в комнату заходит мать. Железный понимает это, потому что Кирилл вдруг замолкает и начинает почти бесшумно давиться слезами. — Это ты его довел? — голос матери режет густой воздух комнаты. — Я тебя спрашиваю, почему ребенок плачет? Он не может оторвать взгляд от потолка, а она кричит еще минут пять, пока кто-то из соседей по квартире не начинает возмущаться. Кажется, что от ее крика стены слегка покачиваются. — Достали, — шипит мать и в два шага пересекает всю комнату. Нависает над Максимом, бросая на его багровую физиономию тень. Ее лицо на мгновение искажает гримаса ужаса, точь-в-точь как в кино, когда на героиню бросается убийца. — Ты… как в таком виде в-вообще смеешь появляться? Перед братом, перед соседями. Максим опять не отвечает. Сглатывает комок в горле, проклиная себя-идиота. Мать уходит, причитая на ходу, и Кирилл тенью проскальзывает за ней в коридор. Он настолько без ума от матери, что порой это пугает и ее саму, и Максима. Может быть, вторая ее попытка хорошо воспитать ребенка оказалась более удачной? Она поняла, что с первым ничего не вышло и махнула на него рукой, зато Кирилл рос вполне себе мирным и спокойным мальчиком. Ему не повезло только с одним — со временем. Это самые плохие года для взросления. Кирилл возвращается через какое-то время, потому что мать ушла работать в ночную смену. Максим окликает брата по имени. Тот подходит к кровати и хватает его за руку. У Кирилла коротко подстриженные русые волосы и черные глаза. На первый взгляд ему не дашь больше шести, хотя на самом деле он уже учится в школе. — Чего рыдал, а? Железный старается говорить как обычно, но получается едва слышно и свистяще. — Вообще-то я за тебя испугался, — он даже краснеет от стыда. — А еще я есть хочу. — А что, у нас ничего нет? — Мама сказала, что до зарплаты две недели, а денег уже не осталось. — Глаза брата вдруг делаются круглыми и он продолжает со страхом в голосе: — А ты умрешь? Железный даже улыбается. — Конечно нет, это же просто кровь. Скоро пройдет. — Принести бинт? — Нет, я сам. Ложись спать, хорошо? Утром я что-нибудь принесу. — Правда? На самом деле, Максим даже не уверен, что сможет встать. Но он встает и идет в ванную. Сидит там почти час, смывая с себя засохшую кровь и грязь. Мысли о том, что его семья не может купить даже еду, приводят в бессильный ужас. В зеркале, кстати, он выглядит не так уж и плохо. Царапина болит только когда он растягивается в улыбке, а глаз совсем не опухший, и синяк сполз ниже, на скулу. Максим обрабатывает рану перекисью и клеит пластырь под глаз. Скрывает синяк за очками и думает, как ему быть. Самое гадкое в этой истории с Цыганом — он отобрал все до последней копейки. Вся заначка еще в прошлом месяце ушла на новую куртку и блок сигарет. Первая мысль — толкнуть что-нибудь на улице. Это небезопасно, можно встретить не тех людей, но деваться некуда. Внезапный порыв сил заставляет Железного натянуть водолазку и выйти, прихватив все, что осталось. На улице холодно и темно, большинство фонарей не горят. Здесь, среди бараков-недоростков, ловить нечего, поэтому он идет к ближайшему проспекту, где до рассвета продолжает ходить народ. Но улицы наредкость пусты. Максим останавливается покурить у подземного перехода, разглядывает листовки и думает, как стыдно будет возвращаться домой ни с чем. Он докуривает вторую, когда из перехода выходит трое — девушка в красных остроносых ботинках, парень, увешанный блестящими в свете фонарей амулетами, и Марк Багдасаров. Последний останавливается и махает руками так, словно безумно рад видеть Железного, а потом выкрикивает его имя и тянется пожать руку. — Ребята, знакомьтесь, это мой одноклассник Максим Железный. Не обращайте внимания, он всегда такой хмурый. — Какая странная фамилия, — щебечет девушка, улыбаясь во весь рот. — Я Нателла. — Никита, — представляется парень, оглядывая Максима с подозрением. — У Никиты сегодня день рождения, — говорит Марк. — Какой-то ты не радостный, именинник, — замечает Железный, пока Нателла прикуривает тонкую сигарету от его, почти дотлевшей. — Так пятница тринадцатое. Чувствую, ничего хорошего не случится, — объясняет Никита, перебирая свои амулеты. — Тоска… — тянет Нателла, одновременно стреляя глазами в сторону Железного. Наверное, она находит избитых парней симпатичными, или в тусклом свете фонарей синяки не так заметны. — Нам бы чего-нибудь для поднятия настроения. — Точно, — соглашается Марк. — Повезло, что мы тебя встретили. Максим понимающе кивает и выворачивает из карманов свои запасы. Негусто — горстка таблеток экстази, пять чеков героина и немного снежка, но все трое довольно протягивают деньги. Героин Марк и его знакомые не жалуют, ну ничего, на него еще найдутся покупатели. — Не хочешь с нами? Мы идем к Марку, — говорит Нателла. — Пойдем, правда, — хватая его за локоть, говорит Багдасаров. Железный вдруг понимает, что ему очень сложно отказать. — Да мне домой надо, — неуверенно тянет он, поглядывая на Марка, как он думает, незаметно. В конце-концов, уже ночь, и все дела можно оставить на завтра. — Ладно, уговорили. Они идут вместе по залитой золотым светом улице. Нателла и Марк болтают без остановки, Никита посмеивается и вставляет какие-то саркастичные реплики. Вообще, Железному нравится быть в чьей-то шумной и веселой компании, это всегда отвлекает от навязчивых мыслей. Марк останавливается у телефонного аппарата и несколько раз звонит кому-то. Минут через пятнадцать они оказываются в подъезде сталинки, Багдасаров пропускает всех в огромную по меркам Железного прихожую. Пока Нателла и Марк суетятся у накрытого стола, а Никита кого-то обзванивает, Максим ходит по комнатам и разглядывает квартиру семейства Багдасаровых. Высоченные потолки, какие он видел только однажды в московском музее, массивная лакированная мебель и расставленные повсюду столики, вазы, кашпо с цветами — все это просто не может быть домом. Каково это, просыпаться и засыпать среди такой роскоши? Железный не успевает додумать мысль, лишь отряхивает пыль с ботинок, чтобы не запачкать ковер, и слышит настойчивый стук в дверь. — Откройте там кто-нибудь! — кричит Марк из кухни. Железный отпирает дверь, и с порога на него тут же наваливаются человек пятнадцать, разодетые в лучшие шмотки и с перевязанными свертками в руках. Каждый проходит мимо, здороваясь или даже пожимая руку, как будто знают его давным-давно. Максим пытается выдать самую приветливую улыбку, но получается плохо, впрочем, все слишком спешат поздравить именинника. — Это наши самые близкие друзья, — говорит Нателла. Освободившись от дел, она спешит на балкон покурить, и тащит с собой Железного под предлогом, что у нее нет зажигалки. — Видел ту, что во всем белом? Это моя сестра Инга… Та еще сука, не советую с ней связываться. Максим в ответ что-то мычит. Нателле не то чтобы нужен нормальный ответ, она продолжает трещать, пока сигарета тлеет в руке, а потом вдруг замолкает, вытаращившись на кого-то за стеклом. — Твою мать, это же Никитин… — она переводит взгляд на Железного, прикидывая, можно ли ему доверять. — Никитин бывший. Что этот проклятый крысеныш тут забыл? Ее тон очень резко меняется с утробного и соблазнительно на истеричный, а накрашенные губы растягиваются в оскал. — Сейчас Нателла все разрулит, — говорит она, кивая Железному, и уходит, поправив прическу. Чудная дамочка, думает тот. Докуривает и возвращается в кухню, ожидая увидеть там разборки. Но Нателла уже успела выпроводить нежеланного гостя и теперь чистит ноготки в сторонке. Максим подмечает, что людей становится все больше. Не все умещаются за длиннющим столом, укрытым белой скатертью, кое-кто сидит на диване или на полу. — Макс, я тебе место занял, идем, — говорит Марк и тащит его за рукав к центру стола. Они садятся и разливают по бокалам шампанское, Максим пробует закуски, которые оказываются на его неприхотливый вкус великолепными. — Что у тебя с лицом? — вдруг спрашивает Марк, касаясь пальцами скулы Железного. Это прикосновение совсем не болезненно, но Максима бьет током. Нет, не метафорически, а вполне себе по-настоящему. — По роже дали, что еще… — отвечает Железный. — Они долго не раздумывают. — Больно, наверное… — говорит Марк, и его рука замирает в сантиметре от лица Максима. — Но тебя совсем не портит. Железный может только ухмыльнуться этому нелепому комплименту, хотя на самом деле он хочет, чтобы Марк считал его привлекательным. Сидят они недолго. Сначала на правах лучшего друга тост произносит Багдасаров, постоянно запинаясь и уходя от темы, но все старательно слушают эту долгую речь и где надо посмеиваются. Видно, что Марка они, в отличие от одноклассников, обожают. — Ну и это, я так понимаю, положено дарить подарки. Мой тебе подарок, Ник, сегодняшний вечер. Надеюсь, он будет незабываемым, — на этом Марк заканчивает, и тянется через весь стол, чтобы чокнуться бокалами. Потом слово переходит Нателле. Она желает Никите столько всего, что на троих бы хватило, а еще говорит что-то про какие-то созвездия и год деревянной собаки. Максим не понимает ни черта, зато Никита светится от счастья и бросается обнимать подругу. Потом говорит кто-то еще, и Железный начинает наливать уже коньяк и водку. Он подмечает, что все вокруг обдолбанные и пьяные, и больше всех Марк. Багдасаров достает не пойми откуда пакетик с белым порошком и чертит ножом с изящной гравировкой две дорожки. Наклоняется над столом со свернутой тысячной купюрой в носу, быстрее, чем Железный успевает заметить и среагировать. — Это че такое? — Хочешь? — Марк протягивает купюру и почти пустой пакетик. Его волосы растрепаны и свисают на лоб, скрывая глаза. Он шмыгает носом и смахивает рукой бокал. Железный не обращает на это внимания. — Я спрашиваю, че это? — Не знаю, мне дал… кто-то, — Марка уже начинает потряхивать, а изо рта льются бессмысленные обрывочные фразы, над которыми он предположительно смеется, потому что это не похоже на смех. — Это винт, — говорит Железный, попробовав порошок. — И причем сваренный из какой-то залупы в кустах. Водка встает где-то в горле вместе со страхом. Марк ему никто, он банально даже не хороший человек, но Максим впервые боится за кого-то, кроме себя (и еще, может быть, Кирилла). — Марк… — Железный трясет его за плечо, но тот никак не реагирует. — Сука, Марк, ты совсем отбитый? Багдасаров резко поднимает голову. Его глаза разбегаются в разные стороны, а рот приоткрыт, и выглядит это жалко и пошло одновременно. — Тебе-то что? Какая тебе разница, на винте я, на героине или на аф-эфедроне? Максим думает, что ему не должно быть никакой разницы, и убеждает себя сказать: — Да хуле мне, правда. Только от этой дряни заживо гниют. — Ты слишком, как это… эмоциональный для барыги, не думаешь? И больше Железный не говорит ни слова. Глупо было думать, что Багдасаров достаточно умный, чтобы не угробить себя в первые месяцы. Глупо сейчас сидеть здесь, в сталинке прокурора, и осознавать, что неровно дышишь к его сыну. Железный напивается в слюни. Он думает, что грех не пить, если здесь такой хороший и дорогой алкоголь. Он мешает простенькие коктейли, пьет с кем-то на брудершафт, швыряет рюмку в стену, когда теряет остатки рассудка. Наконец приходит долгожданная легкость, и распознать ее фальшивость не просто. В уши льется неестественная электронная музыка. Сначала кажется, что под нее способны танцевать только эпилептики, а потом Максим и сам начинает неосознанно двигаться. — Пойдем танцевать, — кричит, склонившись к плечу, Марк. Его глаза заменяют дискошары, да и двигаются ничуть не медленнее. Железный хочет последовать за этими глазами вглубь толпы, танцевать, не думая ни о чем и чувствовать руки Марка на собственных плечах. Багдасаров — бесенок, возомнивший себя полубогом, но это не мешает Железному сгорать от восхищения прямо сейчас. Но сгорать молча. Он мотает головой, и Марк исчезает в разноцветных пятнах перед глазами. Максим остается сидеть за полупустым столом с бутылкой коньяка. Все, что ему остается — пить и смотреть на других. Нателла и Никита в самом центре огромной гостиной, пестрые, похожие на волнистых попугайчиков. Марк чуть левее, в рубашке с цветочным принтом, расстегнутой на первые две пуговицы, он танцует самозабвенно, расталкивая локтями всех вокруг. От него не оторвать взгляд. — Сука, — шипит под нос Железный, вставая из-за стола. Удерживать себя в сидячем положении уже невозможно. Его шатает по квартире. Он обнаруживает себя то на гигантском диване среди еще полдюжины человек, то в пустой ванной комнате, то в темном коридоре. Он слепо натыкается на дверные косяки и чужие спины. Заводит с кем-то долгую беседу, нюхает героин, выворачивается наизнанку первому попавшемуся человеку, разбивает нос вдрызг пьяному парню, и все это бездумно, без согласия собственного сознания. А потом бесконечная цепь событий замыкается. Железный вваливается на балкон и стоит там полчаса, пытаясь надышаться ночным воздухом. Небо беззвездное и ясное, глубокого чернильного цвета с переливом в фиолетовый и голубой на востоке. Он отрывает от него взгляд, когда последняя сигарета дотлевает до фильтра, и открывает дверь на кухню. То, что предстает подслеповатым от дыма глазам Железного, кажется просто галлюцинацией. Никита полулежит на столе, а Марк нависает над ним и жадно целует. В одной его руке зажата бутылка, в другой — никитины амулеты. Рубашка Марка расстегнута, а кожа под ней бледная-бледная, усыпанная веснушками, или Максиму просто кажется. Хочется куда-то деть свои глаза, поэтому он смотрит на стену, где висит семейный портрет Багдасаровых. Жуть какая, Марк — просто копия своей матери, разве что волосы у нее уложены в замысловатую прическу. В эту же секунду Максима наконец замечают. Немая сцена затягивается на несколько долгих секунд, а потом Железный вылетает из кухни, бросив какую-то невнятную фразу. Его несет сразу за дверь квартиры, вниз по лестнице. На улице уже светает, холодно и вот-вот пойдет дождь. Максим ждет трамвая еще час на остановке, курит и вертит в руках подарок Марка — зажигалку с портретом Че Гевара. Багдасаров не появляется в школе еще четыре дня. Это не может не радовать, ведь смотреть ему в глаза не хочется. Пока Марка нет, Железный может притворяться, что его сны и проскакивающие все чаще шальные мысли — просто временное помутнение рассудка. Но когда на пятый день Марк появляется в спортзале (сегодня у них сдача нормативов), Максим невольно вжимает голову в плечи. И тут же заставляет себя выпрямиться. Марк встает в самое начало шеренги, после двух девчонок с фамилиями на «А». Они не переглядываются до конца урока, но когда остаются одни в раздевалке, Марк тут же подходит к нему с зажатыми в руках купюрами. — Что будем брать сегодня? — спрашивает Железный. Он отмечает про себя, что Марк чистый, а ведь теперь это редкость. — Кетамин. Я возьму про запас. Дай три ампулы. А лучше четыре. Марк говорит отрывочно, как будто заранее заучивал слова, и смотрит обоими глазами мимо Максима. Железный отдает все ампулы, что у него есть. — Тут только две получается. — Я завтра еще подойду. Повисает противная пауза. В раздевалке пахнет потом и свежей краской. Кетамин, думает Железный, вот мы и до него дошли. Тот путь, что у многих занимает года, пройден Марком всего за четыре с половиной месяца. — Сигаретки не найдется? — спрашивает Максим, хотя у него своих целая пачка. Марк вытаскивает паленые мальборо. — Пойдет. Спасибо. Багдасаров дергано улыбается. Уходит, прижимая сумку с одеждой и кетамином к груди. И больше на уроках его не видно. Марк приходит в школу после двухдневного трипа и как ни в чем не бывало взахлеб рассказывает Железному, как хорошо ему было. Максим глотает все фразочки вроде «не увлекайся», потому что кто Марк такой, чтобы Железный показывал свое о нем беспокойство? Но он беспокоится, черт возьми, каждый раз, когда продает Марку дозу, и ненавидит себя еще больше, чем раньше. Может быть, думается Железному, когда он смотрит на размахивающего руками Багдасарова, все было бы проще, если бы он кололся вместе с ним? Может быть он действительно слишком чистый, и от этого голова того и гляди взорвется? Железный тушит окурок уже по привычке о тыльную сторону ладони. Он не морщится как раньше, ведь его кожа загрубела, и он лишь смеет надеяться, что то же самое произойдет с сердцем. Просто сначала нужно пару раз как следует обжечься. — Придешь ко мне в пятницу? Нателла… она постоянно спрашивает, как ты. Причем здесь Нателла (и кто она такая) Максим понимает не сразу. В голову опять врезается одна единственная картинка той ночи, которую он запомнил. — Знаешь, по-моему, Ната просто без ума… — И Никита будет? — перебивает Железный. Марк тушуется. Для будущего политика он совсем плохо держит лицо, тут же заливается краской и глупо улыбается. — Н-не знаю… — и после долго молчания не выдерживает и спрашивает: — Ты нас видел, да? Ну то есть, вдруг мне это показалось… И если что… — Видел. — Я не гей. — Да мне все равно, — говорит Максим как можно более ровным и бесцветным тоном. — Ты никому не расскажешь, да? — в глазах Марка страх, и Железный понимает, что видит его там впервые, и что его собственные глаза сейчас такие же. Хорошо, что он в очках. — Не расскажу. — Я от этого винта сам не свой был, вообще ничего не… — Да не надо оправдываться, говорю же, мне все равно. Железный чувствует агрессию, направленную не на Марка, а на себя самого. За то, что на самом деле ему не все равно. Дома он исписывает последний чистый клочок стены. Больше места для его стихов в этой комнате нет. Когда это началось? Максим ищет глазами то, самое первое, что он написал, в углу слева от окна. Это было три года назад, когда умер отец. С тех пор стены комнаты стали своеобразной автобиографией, зашифрованной в рифму. Мольбы о помощи, оскорбления незнакомых и знакомых людей, размышления о том, каким человеком он так и не стал и о том, есть ли у него еще хоть какой-то шанс. Теперь же, глядя на стены, Железный понимает, что каждое слово здесь — бессмысленное. На следующий день он покупает обои. Март Весна приходит резко - еще вчера снег грязными комьями валялся на обочинах, а сегодня птицы поют, и зеленые почки пробиваются на деревьях. Марк крошит батон белого хлеба на перила своего балкона. Голуби прилетают и улетают, шумно махая крыльями. Железный стряхивает пепел в хрустальную пепельницу (хотя она может быть и из обычного стекла). Он жмурится, потому что вечно спрятанные под очками глаза отвыкли от солнца. Но ему не жалко, ведь на носу Марка очки смотрятся даже лучше. Вчера у Марка был день рождения. Ночь выдалась неспокойная, было много алкоголя, таблеток и всего прочего, но Багдасаров выглядел не то чтобы жутко довольным. Зато сейчас, похмельным утром в компании Железного, он просто жмурится от счастья. Дурак. — Останься, — тихо говорит Марк, глядя не на Максима, а на оставшегося голубя, что лениво клюет крошки. — Да я и не собирался уходить, — отвечает Железный и тут же закуривает вторую. Вечером Марк достает из аптечки новенький шприц, а из своей сумки - ампулы с кетамином. Он улыбается, а в глазах плохо скрываемая жажда. — Давай со мной. Я угощаю. Это вроде бы давно понятно — отказать Марку невозможно. Интересно, знает ли он сам, какое влияние оказывает на Железного? А если бы знал, стал бы использовать это против него? Максим думает три секунды, а Марк уже протягивает ему шприц. Но управляться с ним у Железного не получается. — Я, кажется, разучился колоться, — говорит Максим. На самом деле руки трясутся от воспоминаний. Он пообещал себе, что больше не коснется шприца, когда мать приехала забирать его из полицейского участка, в распахнутой собачьей шубе с чужого плеча. Впихнула менту газетный сверток с деньгами и забрала его, еле стоящего на ногах, домой. — Не проблема. Марк аккуратно берет его руку в свою. Затягивает жгут и долго оглаживает, пытаясь найти вену. Наконец находит и сдавливает поршень. Железный выдыхает сквозь зубы — позабытые ощущения, мурашки от пальцев Марка на коже. Сам Марк колется тем же шприцем, промыв его в раковине. Вот она — близость. Один шприц на двоих. Железный неосознанно склоняется к руке Марка, разглядывает маленькие кровоподтеки от неудачных уколов, касается бледной тонкой кожи не то пальцами, не то губами. Ему уже сложно разобраться в собственных ощущениях. — Что же ты со мной делаешь, Марк? — спрашивает он, не открывая рта. Тело остается неподвижным, но Максим парит над потолком. Смотрит на себя со стороны — и разочаровывается. Смотрит на Марка — и видит не два косых глаза, а тысячу. Они черные, не похожие друг на друга, без труда затягивают его в глубокую трясину. Забирай, все забирай, отчаянно думает Железный. И стихи бери, и имя мое. Ничего не нужно, только пусти меня. — Эй, Макс, ты чего? — звучит издалека настоящий марков голос. — С непривычки, что ли? Его настоящие руки хватают Железного за голову. Другие, чужие руки повторяют это движение, пока Максим не перестает чувствовать что либо. Его тело лежит на полу, а он сам падает куда-то вниз, в глубокую и темную дыру. Он обещает себе больше никогда не колоться. Обещает перестать думать о Марке и искать его общества, потому что такие ночи отравляют их обоих. А утром все начинается по новой. Апрель Чайник свистит на всю кухню. Мать снимает его с грязной почерневшей плиты и выливает всю воду в фиолетовый пластиковый таз. — Тебе твой Марк звонил раз десять, — вдруг говорит она, как будто бы только что заметила его сгорбленную фигуру за столом. — На четвертый раз я перестала брать трубку. Он сказал, что ему нужно с тобой поговорить не по телефону. Неуравновешенный он какой-то, как и все твои дружки-наркоманы. Железный отставляет чашку со вчерашней заваркой. Получается чуть громче, чем надо, и груда тарелок на столе вздрагивает. — Он не все. Тревога только улеглась, и вот снова поднимается к самому горлу. — Когда он звонил? — Да часа два-три назад. — А почему ты сразу не сказала? Что, сложно дойти до комнаты? — Я тебе ничего не должна. Покупай телефон и трепись хоть весь день со всякими Марками. — Блять, — Максим трет лицо руками. Вылетает из квартиры и спускается по лестнице, на ходу натягивая тонкую куртку. Дело не в предчувствиях, он просто знает, что Марк может натворить дел. Зажигалка с Че Гевара никак не хочет работать, приходится просить прикурить у прохожих. Максим курит как не в себя всю дорогу до дома Багдасаровых, прерывается только в пустом трамвае, который лязгает дверьми и трясется слишком громко для его изнуренной нервной системы. Он звонит в дверь три раза, жмет на звонок так, что начинает болеть большой палец. Дверь никто не открывает. Тогда Максим начинает колотить. На грохот реагирует только соседка по этажу — она дает позвонить, но и трубку никто не берет. К этому времени Железному уже все ясно, но он все еще запрещает себе думать о самом плохом. — Я-ясно… Ну и черт с ним. Извините. Я п-пойду. Э, спасибо, — сиплым голосом говорит он дамочке, и та захлопывает дверь. Ладно. Сейчас главное успокоить руки, — пока они так трясутся, ничего не получится. Железный достает из кармана куртки отмычки, которые ему подогнал один знакомый. «На всякий случай», — так он сказал. Замок хороший, требуется минут пятнадцать, чтобы открыть дверь. Теперь он официально еще и взломщик, а это уже не просто грабануть чей-то открытый гараж. За такое срок дают, наверное. Максим не думал об этом, а зря. Сейчас его волнует только одно — как бы вообще ни о чем не думать. — Марк. Слышать в ответ тишину страшно. На лбу выступает испарина, и щеки горят вместе с глазами за стеклами очков. Куртка Марка висит на крючке. Его ботинки — на коврике у входа. Пахнет чужим — не Марка — одеколоном, и во всех комнатах горит свет. — Марк, — собственный голос звучит жалко. Разбито. Железный идет по коридору. В ванной и туалете — никого, в зале и на кухне тоже пусто. Он знает, если Марк где-то в квартире, то точно в своей комнате, а поэтому и не спешит идти туда. Максиму вдруг начинает казаться, что он спит — так медленно идет время и таким нереальным почему-то кажется происходящее. Если это сон — то нечего и бояться. Но это видимо не сон. Марк здесь, он полулежит на полу, привалившись к стене. Его руки раскинуты в сторону, а голова запрокинута, рядом с ним пустая бутылка портвейна. У Марка пена изо рта и стеклянные глаза. У Железного подгибаются ноги, он падает на пол, прямо в разлитый портвейн. Он шепчет, чтобы Марк открыл глаза. Затем умоляет. Рукав рубашки Марка закатан, и рядом валяется шприц.  — Сука-сука-сука… Слезы не идут дальше горла. Железный хватает Марка за плечи и трясет его, пока не понимает, что это бесполезно. Тогда он сжимает в ладонях его лицо, гладит скулы и шею, пытается нащупать пульс. Пульс есть. Он слабый и сначала кажется ненастоящим, потому что Максим уже не позволяет себе надежду. Железный садится рядом, уложив свою голову на плечо Марка. Он понимает, что не осталось никаких сил. Он согласен, если это конец и дальше только занавес. Он слишком устал.