***
Всё становилось хуже и хуже, особенно после того случая на телебашне, где андроид стал свидетелем смерти девианта, совершившего суицид в его руках. Даже скорее не свидетелем, а соучастником в двойном самоубийстве, в котором выжил только Коннор. И ещё эти чувства тогда, которые он испытал… Чёрт. Если бы Коннор мог сплевывать слова от омерзения, то он бы это и сделал. Он не чувствует. Не должен. Он был уверен в своей стабильности и уравновешенности. И он уж точно не девиант. Но лейтенант, видимо, не разделял этого мнения. Он всё прекрасно видел в тот день, он был сам перепуган до усрачки, вглядываясь в ошалевшее от ужаса лицо андроида. Да, тот выглядел паршиво как никогда. — Я в порядке, — нагло врал он с содрогающимся голосом. Системы предательски сбоили и выдавали его с поличным. Особенно гребанный диод, опасно окрашенный в красный цвет. Коннор знал, что в Испании тореадоры используют алую ткань, чтобы спровоцировать быка. В его случае, вместо животного был Хэнк. Ему следовало заткнуться, сказать лишь о том, что он видел «Иерихон», но голосовой модуль продолжал ломано излагать о появляющегося внутри андроида коме страха, словно предавая своего носителя. Словно хочет дать Хэнку ещё одну причину поддеть того, ткнуть андроида в его недочеловечность. Если бы он мог замолчать, то он бы замолчал. Определённо, ведь голосом управлял он сам, но… Но. Но что? Решил поделиться с лейтенантом новыми ощущениями? Пожаловаться на то, как тебе херово? Ты не девиант, но испытал ужасающий страх смерти? Отличный план. Сказанного не вернуть. Благо Хэнк был слишком шокирован, чтобы тыкать пальцем в андроида и указывать на его неисправность. Пока что. Конечно же, позже, как только представился шанс, лейтенант спросил: — Так значит, ты испытал поистине тяжёлые эмоции, да? — выделил последние слова мужчина и внимательно уставился на андроида. — Это не то, что вы думаете, — снова начал обороняться тот. Он говорил эту фразу уже десятки раз, но лейтенант был настойчивый до чёртиков. Настойчивый не там, где надо. Лучше бы он ловил с таким рвением других девиантов, чем пытался вскрыть следы этого недуга у своего напарника. Хэнк, кажется, забавлялся. — А девиация не передаётся через считывание памяти? Типо вируса? — Таких случаев мы не фиксировали. В любом случае… — Коннор сдерживал голос от надрывов. Ведь они правда не знали, как девианты становились таковыми. Было ли это массовое сумасшествие или баг, передающийся от одного к другому. Но Коннор почему-то был уверен, что способен противостоять этому, поэтому продолжил. — В любом случае я — не девиант, лейтенант. Не понимаю, почему вы так упорно видите то, чего нет. — Ты просто это, предохраняйся в следующий раз, — подмигнул тот, но, скользнув взглядом по непроницаемому лицу андроида, снова принял серьёзный вид. Он думал о том, что Коннор либо хороший лжец, либо Хэнк просто хотел обманываться каждый раз, когда андроид отводит глаза или срывает голос. Вел себя непростительно по-человечески, был излишне эмоционален для машины и противоречит сам себе. Хэнк бился об заклад, что ему не кажется. Коннор очень старался быть кем-то другим, более холодным и сдержанным. Но его действия говорили об обратном, и Хэнк цеплялся за эти просветы, как за редчайший артефакт.***
А потом случился этот гребаный Камски. Коннор как знал, что это плохая идея. Мало того, что они ничего не выяснили, так и ещё и Хэнк стал свидетелем интереснейшей сцены проявляющего эмпатию Коннора. Как после великодушно пояснил сам Камски, чтоб его. Но это ничего не значило. Коннор запустит диагностику и всё выяснит, устранит все неполадки и программные сбои. Съездит в Киберлайф и попросит заменить его, на новую модель, во избежание провала миссии. Ведь расследование важнее его жизни, так ведь? Так ведь? Естественно, Хэнк довольно улыбался ему, пока садился за руль и в целом выглядел, как гордый папочка. Если бы Коннор мог нервно посмеяться с абсурдности ситуации, то непременно бы это и сделал, потому что желание было сильное. Камски назвал его девиантом, и теперь андроид ждал этого же и от Андерсона, который лукаво на него поглядывал. Тот, видимо, не был так расстроен отсутствию прогресса в их расследовании, а напротив, он, кажется, получил всё, что нужно и даже больше. Коннор внезапно захотел самоуничтожиться, когда Хэнк открыл рот: — Долго будешь машину бездушную из себя строить? — мягко, казалось, начал тот. Он хотел съязвить до безумия, поржать и похлопать того по плечу с силой, мол, вот ты и попался. Но боялся спугнуть резким словом, поэтому оставил все это на потом. — Я и есть бездушная машина, лейтенант. Не начинайте, — был непреклонен тот. — Бездушная машина, которая выбрала моё спасение превыше миссии? Бездушная машина, которая убила девианта, хотя тот был нужен живым, чтобы спасти людей? Бездушная машина, проявляющая эмпатию? Я в это не верю, — помотал Андерсон головой, добавив: — Я верю в то, что ты человечнее некоторых людей, Коннор. И если тебя так оскорбляет слово на букву «Д», то просто знай, что ты больше, чем просто машина. И точно не бездушный. Хэнк говорил искренне, и у Коннора перехватило бы дыхание, если бы могло. Или всё-таки перехватило? Лицо андроида, не двинув ни одной искусственной мышцей, выражало спокойствие, пока в голове выбиралась стратегия диалога: агрессия или напор. — Лейтенант, мы оба понимаем, что я не деви-… — Коннор, ты — это ты, — перебил Андерсон избитую реплику андроида, которую слышал уже сотни раз. — Ты не неисправен, не сломан, тебе не нужна диагностика. Просто, блять, прими это уже, наконец. — Вы просто провоцируете реакцию, Хэнк. Ого, а это что-то новенькое. Называть лейтенанта по имени ему ещё не приходилось. Мужчина хохотнул больше радостно, чем удивлённо, словно выжидал. Словно Коннор, наконец, дал ему нить, за которую тот ухватился, распутывая замысловатый клубок андроидских сомнений. — Хочешь сказать, что ничего не чувствуешь? Не сомневаешься? Коннор, я не тупой. — Х-.. Лейтенант, какое дело это имеет к расследованию? Я готов повторять столько, сколько нужно — я не девиант, я ничего не чувствую. Все мои решения — это выстроенные логические последовательности и всё. Он повторял это из раза в раз, и думал что мужчина когда-нибудь, наконец, отвяжется. Кого сильнее он в этом убеждал: его или же себя, он точно не понимал. Коннор, если бы мог закипать внутри от отчаяния — закипел бы и вышел бы нахер из машины на ходу. Как раз бы повредил себя настолько, чтобы его заменили и весь этот ужас прекратился. Но что-то так и не дало ему это сделать. И эта необусловленная ничем нерешительность на кромках сознания пугала его. Нет, смерти он не боится. Он не девиант. Он не… Андерсон резко до свистевших шин свернул на опустелую снежную обочину и с гортанным рыком вышел из машины, хорошенько хлопнув дверью, на что та в ответ неодобрительно скрипнула. Коннора он вытянул за шкирку, чуть ли не опрокинув заодно в снег. Не чувствует он, видишь ли, недевиантный пиздабол. Атмосфера между ними резко накалилась и Хэнк сдерживался, чтобы не вмазать по этой непроницаемой красивой роже. Он лишь с силой ткнул того в грудь и свирепо заскрежетал: — Где была твоя сраная логика сегодня, а, Коннор? Раз ничего не чувствуешь, стрельнул бы промеж глаз девке, делов-то! — Я бы выстрелил, если бы на то была более весомая причина, чем глупые игры Камски. — Значит, ты бы и меня бы пристрелил, если бы пушку в руки дали и задачу по ликвидации, а? Или как? Ничего не почувствовал бы? — он толкнул его снова в плечо, не разрывая зрительного контакта. — Ваши… — начал тот, заметно стушевавшись на мгновение, но твёрдо продолжил. —…Ваши провокации на меня не действуют, лейтенант. Ни к андроидам, ни к девиантам, ни к… людям я не испытываю особых чувств и разницы кого ликвидировать в ходе задания тоже. — Конкретно ко мне тоже ничего особенного не испытываешь, да? Ты пару раз мне шкуру спасал, пиздюк, бухтишь постоянно про мое херовое здоровье, просишь перестать бухать и не убивать себя. Это, сука, ты называешь безразличием? Это, блять, ты ничего не чувствуешь? — Хэнк встал к тому в плотную и схватил за ворот пиджака, со злостью притягивая ближе, почти лоб в лоб, нависая над ним хмурой скалой. Коннор бы ответил что-нибудь ядовитое. Но прежде он создал у себя в голове реконструкцию того, как выстреливает лейтенанту прямо в голову и хотел было запустить, но не посмел. Где-то в грудном отсеке противно защемило. А мысль, больно колющая его всё это время, напомнила ему, что он не хотел допустить кое-чьей смерти. Того, кто стоит напротив. Того, кто взывает со всей силы к его человечности уже давно, ломая его пополам. На машину и человека. И Коннор так хотел бы поддаться, но не мог себе позволить сделать и шага против опасно горящих интерфейсов, сдерживающих его. Ему необходимо было сделать уже хоть что-то, пока Хэнк не размазал его по асфальту. Коннору нужно было доказать ему, и себе тоже, что лейтенант не особенный, он ничего к нему не чувствует и он просто следовал определённым протоколам в его системе. Сделать это быстро и достаточно грубо, что может оттолкнуть лейтенанта и заставить его больше не возвращаться к этой теме. И нужно было как-то заткнуть рот этого провокатора, пока он не посеял ещё больше сомнений в логических вычислениях андроида. Коннор сложил два плюс два и рваным движением поцеловал Андерсона. План был прост: он убивает двух зайцев — у Хэнка мерзкие ассоциативные воспоминания о поцелуе при следующем разговоре о девиации Коннора, а у Коннора полное убеждение того, что он ничего не почувствует — ни отвращения, ни симпатии, ни чего-либо ещё. То, что в последнее время все его планы и расчёты летят, как бы точно выразился лейтенант, в пизду, он уже даже привык. Всё-таки адаптироваться к изменяющимся внешним факторам и человеческой непредсказуемости он умел. Но Хэнк всегда находил, чем удивить. Тот, с нажимом потянул андроида ближе за волосы и настойчиво углубил поцелуй, который, вообще-то, должен был прекратиться намного раньше. Ведь мужчина, по идее, должен был оттолкнуть его, сплюнуть что-то гадкое и уехать подальше от съехавшего с катушек андроида. А тот в свою очередь, должен был равнодушно бросить в след, что так ничего и не почувствовал. Лжец. Он гребаный лжец. Было горячо, влажно и очень странно. Хэнк напоминал ему злую, раскочегаренную батарею. Он целовал с надрывом, почти грубо, больно стискивая андроида в своих руках. Он, кажется, продолжал провоцировать его каким-то новым, извращённым способом. Мол, как тебе такое, пиздюк, всё ещё никаких ощущений? Как насчет посасываний языка, как насчет влажной дорожки по губам, ну что? Как тебе, блядь, нравится? Андроид терялся в новых ощущениях, в новых анализируемых данных, в новом для него Хэнке. Он мог бы издать приглушённый звук, напоминающий человеческий стон — но не стал выдавать себя. Хотя, куда уж больше? Разве сейчас искусственный язык не говорил за себя более красноречиво? В буквальном смысле. Особенно находясь во власти чужого рта и чертовски податливо отвечая. Браво, Коннор. Очень по-машинному. Что будешь отвечать Аманде в следующий раз? Что решил отпугнуть лейтенанта гомосексуальными соприкосновениями, потому что его поколение было воспитано гребаными гомофобами, а тот, видите ли, не повёлся? Тот пошел в наступление и сокрушил продвинутую машину, новейшего андроида-детектива. Я каюсь, Аманда. Хотите, погуляем по саду, и я расскажу вам состав слюни лейтенанта? Очень интересно. Хэнк отпустил андроида, когда стало не хватать воздуха. Мужчина горячо дышал и хмурился, взглядом буравя дыру в Конноре. Он опять выжидал, и Коннор, обезоруженный, наконец, сдался.