Жара

      Жара. Жарища. Жарюка.       Эти слова Жора слышит каждый раз, приходя домой.       — Жарко, — говорит Веня, сосед по хате, выходя из душа.       — Жарко, — подтверждает Жора, заходя в душ.       Кондер потёк ещё в начале месяца, на новую систему пока не могли раскошелиться они оба: зарплата у Вени в последних числах июля, как и у Жоры. Чинить скотину, что подъебала их в разгаре лета, оказалось дороже, чем купить новую, и поэтому решено было ждать получку, а пока ограничиваться вентилятором, который стоит теперь в коридоре и гонит тёплый воздух попеременно в обе комнаты с открытыми дверями.       День Жора спокойно проводит на работе, в прохладе и комфорте, а вот ночи становятся невыносимыми. Он чувствует себя так, будто его раньше времени определили в пекло, где черти с пульверизаторами прыскают в лицо раскалённой лавой. Страдает он физически, морально и физиологически тоже — обычного секса не хочется. Хочется именно Венечку, этого медвежонка с телом спартанца.       Жора и сам медвежонок — они с Веней ходили в один спортзал, там и познакомились, выяснив потом, что у них, помимо спорта, есть и другие точки соприкосновения, ведь им обоим нравились парни. Один типаж даже — хрупкие, манерные, откровенно женственные, которые на них сами запрыгивали. Которых можно было вертеть как угодно, любоваться видом сверху, когда они сами натягивались на члены, выгибая спину, гладить гладкие ляжки. Целовать нежно-нежно, потому что они, женственные, обычно любят, когда ими любуешься и лелеешь. Жора умел, Веня тоже умел, таких цветочков они таскали каждые выходные, каждый раз разных, потому что по второму разу… Ну, не срасталось как-то. Круто провели время, разошлись, забыли. Отношений с такими не построишь, это не для них.       Они потому и решили жить вместе — в центре Москвы хорошую квартиру одному не потянуть, а в хорошую на окраину цветочка не повезёшь, завянет по пути, развоняется ещё, что и сам рад не будешь. А вот вдвоём вполне по средствам, не скучно, опять же, соседи меньше всякого надумывают, если два одиноких мужика снимают вместе хату, чем если один одинокий мужик снимает хату и таскает в неё «друзей». Постоянство. Да.       Плюсов, помимо разведения по выходным оранжерей, было много: за формой следить вместе было удобно, питаться правильно, режим дня соблюдать, вредные привычки не запускать. Выпить себе оба позволяли лишь по воскресеньям и то пива, хорошего, настоящего, немецкого. Это было отдушиной — открыть холодильник и достать бутылку зеленого стекла, прислушаться к щелчку, когда крышка отскакивает от горлышка, и глотнуть ледяного и животворящего.       С наступлением бескондёрной выматывающей жары Веня тоже становился раздражительно-вялым, неразговорчивым, так же, как и Жора, не высыпался, скрипя кроватью в своей комнате и так же скрипел зубами, матеря по матушке эту жару, долбанное солнце, раскалившее землю, всю эту Солнечную систему, Галактику и миллиарды звёзд в ночи, вылупившихся на его страдания выпуклостью неба, похожего на дуршлаг под лампой, где дырочки — это и есть звезды.       Веня вздыхает. Жора, перебираясь на пока ещё прохладную часть постели, яростно отлепляет от спины потянувшуюся за ним мокрую простыню. Вздыхает в унисон с пыхтящим через стенку соседом.       — Бля! — пронизывает загустевший воздух Венино хриплое возмущение. Скрипит кровать, по полу шлепают босые ноги, на кухне открывается холодильник и слышится то самое, животворящее хлопанье крышечки.       — Сегодня только пятница! — замечает возмущённо Жора, лёжа на постели в позе морской звезды, чтобы не дай бог не соприкасаться конечностями.       — Я ебал! Я не доживу до воскресенья. А оно такое холодное…       Сука. Как же невыносимо! Он там, значит, кайфует, а Жора должен терпеть до воскресенья. Режим же. А хуй там!       Поднявшись, Жора тащится на кухню и застает соседа сидящим на полу у раскрытого холодильника и глушащего пиво из бутылки, между ног зажата ещё одна, неоткрытая пока, о запотевшее стёклышко которой охлаждаются Венины причиндалы. Жора облизывается невольно — Веню вот прям голым он никогда не видел, тот даже из ванной выходил с полотенцем на бёдрах. Тут же наваждение какое-то: и бёдра, и чётко проступающий пресс, и татуированные бицепсы, и стекающая по кадыку и между ключицами пенная дорожка. Веня ни разу не его типаж. Он не нежный, ни хрупкий, нихуя не гладкий, ноги волосатые и руки, на груди тоже есть такие упругие завитки, кожа смуглая, не прозрачная и не тонкая. В паху волосы подстрижены и ничуть не скрывают того, что так трогательно жмётся к бутылочному стеклу. Как одинокий, брошенный котёнок…       У Жоры вдруг сердце заходится от блядской щемящей нежности к этому жмущемуся причиндалами к холодной бутылке мужику.       — Ты тоже решил? — спрашивает Веня, заметив, как он приближается. — Садись, щас тебе…       Что там «щас» Жора не слушает, притягивая не успевшего охуеть Веню за мощную шею и точно с разбега врезаясь в него, присасываясь своими губами и проглатывая удивленный Венин вдох.       Веня реагирует так же быстро, обхватывая его лицо ладонями и запуская в его рот язык. Потрясающе холодный язык, и Жора сам уже мычит от наслаждения. А Веня горячий, как песчаный пляж в Бразилии, и такой же кайфовый, губы у него жесткие, язык настойчивый, а жмущиеся к стеклу причиндалы по размеру теперь не меньше самой бутылки.       Жора ещё работающей частью мозга поспешно соображает, мысли щёлкают, как картинки в проекторе: из них двоих универсал только он сам, а Веня все же актив, склонять его к сексу в коленно-локтевую бессмысленно. Попробуй ещё склони… Поэтому Жора, стягивая трусы в процессе вылизывания Вениного рта, плюхается тому на бёдра, почти воя от неземного наслаждения, когда промежности касается не нагретое чудом пока бутылочное стекло.       — Жорик, ты чего это? — хрипит Веня, сглатывая сухим горлом.       — Хули ты сидишь тут голый? — спрашивает тот, отодвигая бутылку и обильно смачивая ладонь слюной. — И так жарко, ещё ты…       Ладонь скользит вниз, нащупывает напряжённое Венино естество, надрачивает размашисто, с широкой амплитудой, а Веня смотрит ошалевшими круглыми глазами, но добрыми и всепрощающими, как вынырнувший у берега дельфин.       — Ох ты ё! — вздыхает Веня, прижимает к себе мокрое от усердия, вспотевшее тело Жорика за пояс, мнёт сильными пальцами упругий зад, кусает шею, а Жорик, чувствуя, как капля пота щекочет позвоночник, понемногу впускает в себя далеко не маленький член. Почти насухо тяжко, почти невозможно, но хочется так сильно, что дискомфорт и болезненность тоже стимулируют, подстегивают, заводят, и Жора забывает о них, проваливаясь в душную и липкую эйфорию Вениных объятий.       — Жорик, ты, бля… ну бля… ах, бля!..       Веня, придерживая его за бёдра, помогает двигаться. Скользит уже лучше, Жорик, извернувшись, поворачивается спиной, чтобы входило под иным углом, практически садится на колени и продолжает насаживаться. Долбанувшись головой об открытую дверцу холодильника, Веня её наконец закрывает, перед этим прихватив с полки лимонад. Грушевый, сильногазированный.       — Мхммм! — всхлипывает Жорик, сотрясаясь в предоргазменной ломке, пока пузырьки лимонада щиплют плечи и спину, и от ощущения ледяного, прокладывающего себе путь и в ложбинке между ягодиц, в том числе, ручейка, кажется, будто соски твердеют и увеличиваются до размера горошины. Веня слизывает пузырьки, говорит что-то неразборчивое и пошлое, потом сползает на пол целиком и, наверное, любуется. Жора и сам бы посмотрел с удовольствием на то, как растянутые покрасневшие мышцы обхватывают налитый кровью член.       Жорик кончает вместе со шлепком по ягодицам.       — «Буратино», с-су-ка-а, — тянет он, почти срываясь в вой.       — Чего? — сорвано дышит позади Веня.       — Щипает твой лимонад ебучий!       Моются вместе, отводя глаза и намыливаясь гелем «Сила кедра».       — Ну, ты, Жорик… — начинает Веня несмело, промывает голову под прохладной водой и смотрит, как дельфин, своими добрыми всепрощающими глазами.       — Мне понравилось, — отфыркивается от пены тот.       — И мне! — смелеет Веня. — Это мы, два идиота, вот так жили, ходили, смотрели друг на друга, а могли…       Вопрос с жарой решился сам собой — после выматывающего соития вырубались оба и спали до самого будильника. А там и июль кончился, август выдался прохладным, и сэкономленные деньги пошли на покупку новой двуспальной кровати.