Заветный танец

      Когда к Моцарту пришла идея потанцевать с Антонио, он точно сказать не может. Это сложно было назвать проявлением чувств к капельмейстеру, Амадеус просто хотел сделать это. Он хотел кружиться в центре зала, хотел, чтобы наблюдающие люди любовались, но главное, он хотел, чтобы Сальери был в центре внимания светских любопытных взглядов. Ведь должен он хоть раз насладиться этим, а не прятаться в тени при первой же возможности. Хотелось посмотреть, как капельмейстер танцует, ведь, несомненно, он, как и всё высшее общество, это умеет.       План созрел довольно скоро и был такой же безумный, как и сам Вольфганг. Впрочем, как и всё его поведение. Нужно было притвориться девушкой. Красивой молодой девушкой, которая украдёт сердце Антонио. Моцарт решил отрастить волосы. Около четырёх месяцев ушло только на это. Ухаживать за ними было всё сложнее, но ради своей цели, Амадеус готов был даже перевернуть землю. Старался реже появляться во дворце, чтобы не было шанса встретиться с итальянцем лишний раз. Почему он не хотел надеть парик? Всё как всегда в его суждениях было просто — так он не отличится от других девушек. Они все, как одна, расписные куклы с волосами-париками невероятных форм и положений. И если с лицом ничего не сделать, придётся притворяться сестрой-близняшкой себя, при этом стараясь накраситься до неузнаваемости, то волосы можно было сделать более привлекательными.       Сальери и не собирался смотреть на Амадеуса с его шевелюрой, даже когда они были в одной комнате во дворце.       За эти потраченные на внешность месяцы Моцарт научился танцевать женскую партию, обратившись к Констанц, живущей в соседней от него комнате. Её учение было серьёзным и строгим, но Амадеус сам хотел научиться делать это идеально, а потому потратил на это не один круглый день. Сначала не получалось ровным счётом ничего, хотя казалось, что женская партия предельна проста по сравнению с мужской. Со временем он выучил несколько танцев, переставая падать на каждый шаг — дело было в сложности пышного наряда. Вольфганг научился держать равновесие почти в любых ситуациях и перестал размахивать руками, хватаясь за всё вокруг и роняя это следом за собой. Примерно выучил манеры девушек, обращаясь за советами то к примадонне Алоизии, то ко всем сёстрам Вебер, то к своей сестре, если тема обсуждения была сложна для ума гения.       День приближался, на эту неделю назначен бал сразу после оперы капельмейстера. Великолепно! И тут Моцарт увидел небольшое примечание в пригласительном — Маскарад. Такой удачи он не мог себе даже представить! Теперь его никто не сможет узнать. Поспешно он купил самую красивую маску с позолотой по краям и перьями. Оставалось лишь накрасить губы для полной картины. Отвратительно невкусная помада. Но и с этим можно было смириться, главное не облизывать губы по привычке.       Момент настал. Австриец без опозданий пришёл на торжество, сам любя себя за то, как вырядился. Светло-розовое платье издалека может показаться белым, но лишь благодаря жёлтым огням свечей показывает свой настоящий цвет. Его пышность может показаться вульгарностью, но Амадею только оно подошло по фигуре. Лёгкие кружева на концах рукавов и воротнике создавали изящность. Всё было таким воздушным, что шло в противовес строгой и нелёгкой одежке капельмейстера. Она была идеальной, чёрной, как всегда одевают на праздники. Белый воротник казался не тканевым, а каменным, и только кружева смягчали накрахмаленную одежду. И как Антонио надевает всё это? Зато в таком-то одеянии его явно невозможно спутать ни с кем другим, а вот Розенберга пришлось бы поискать, он всегда одет, словно павлин. Уметь ведь надо быть узнаваемым. Но Моцарт сейчас не такой.       Впрочем, Вольфгангу было не легче, чем капельмейстеру по отношению к одежде. Сперва Амадеус решил подойти и просто привлечь внимание золотой блестящей маской, может, Антонио сам бы пригласил его на танец. Не всё так просто, как казалось. Несколько шагов по ковру дались с большим трудом, чем по твёрдой мостовой улицы. Вольфганг шатался из стороны в сторону, будто шёл по тонкой верёвке. Нельзя размахивать руками или держаться за что-то. Нельзя вообще что-то выдавать подозрительное. Пришлось остановиться. Это слишком, слишком сложно, когда вокруг ещё ходят люди и приходится резко менять траекторию, уступая дорогу им. Потом они уступают дорогу «прекрасной даме», и приходится идти по-прежнему, ровно. Все смотрят, а Моцарт шатается как осиновый лист. Почти всю помаду слизал от того, как нервничает, да и губы заодно покусал. Наверное, придётся накраситься снова. Интересно, для этого придётся отвернуться или при всех это делать? Наверное, нужно найти укромное место, ведь Моцарт никогда не видел, чтобы красились при нём (конечно, умелые леди помаду не едят). Но похода к стене, а после к цели — Сальери — ноги Вольфганга и каблуки точно не выдержат. Пришлось идти так. Ещё несколько шагов, минуя людей в броуновском движении. Дошёл.       — Герр капельмейстер, здравству… — австриец не договорил. Он так рад был достигнутой цели, что перестал следить за ногами. Ковёр неожиданно кончился, ведь Антонио как всегда выбрал самое укромное местечко в зале, которое, конечно, находилось далеко и около стены при этом. Амадеус, едва удержав визг, взмахнул руками и полетел вперёд. «Ну всё, это конец», — подумал Моцарт и закрыл глаза, прощаясь с мечтой. Это позор, не только себе, но и Антонио. Моцарт уже готовился ко встречи с твёрдым полом, что счёл заслуженным за свою неаккуратность, но Сальери не был бы виртуозом-музыкантом, если бы не мог соображать и двигаться быстро. Он ловко и нежно поймал падающее создание, от испуга даже задержавшее дыхание. Только через секунду «девушка» на его руках подала признаки жизни и открыла глаза, удивлённо и благодарно смотря на своего спасителя.       — Будьте осторожнее, мадмуазель… — вкрадчиво сказал капельмейстер. — Опасно ходить так, не смотря под ноги.       От такого завораживающего, чарующего голоса, Амадеус потерял дар речи. Стало даже обидно за итальянца, почему он до сих пор одинок, почему стоит в тени, хотя может повелевать толпами девушек! Амадеус не раз говорил с Антонио при дворе, но чтоб так… Он никогда не слышал ничего подобного, и столь приятного он не замечал никогда. Может, дело в фужере вина, отставленного на поднос несколько секунд назад во время спасения? Нет, не может быть. Сальери не стал бы напиваться, Вольфганг слишком хорошо знал его привычки. Значит, Антонио так ласков только с девушками? Или у него любовь с первого взгляда? Моцарт очень надеялся на этот вариант, так как сам уже чувствовал эти искорки. Кажется, итальянец скорее его в себя влюбит, а только после влюбится сам. Правда, это очень маловероятно, ведь… они оба мужчины. Тем не менее, австриец готов уже был переступить через это. Сальери великолепен.       — Вы правы. — Моцарт улыбнулся тому, что разговор кое-как, но завязался. Что же теперь?.. — Я так торопилась к вам, что не видела, что под ногами. Ах, знаете, я всегда мечтала с вами поговорить. Ваши оперы, все ваши произведения, они вызывают во мне столько чувств! — только теперь Амадеус встал на пол — капельмейстер не торопился его отпускать. Дело идёт на ура.       — Мои произведения?.. — удивился Сальери. — Не льстите мне, есть композиторы и получше. — он чуть смутился.       — Назовите мне хоть одного! И я разуверю вас в этом. — Решительно сказал Вольфганг, приподняв голову. Было не худшей идеей перевести тему на музыку. Здесь Амадеус был как рыба в воде.       — Одного… — Сальери притворился, что задумался, но и без того прекрасно знал, что скажет секундой позже. — Вольфганг Моцарт.       Нет, перевести тему на музыку и впрямь было самой худшей идеей. Австриец немного затормозил, заметно теряя решимость и вызывая победную улыбку на лице итальянца. Наверное, именно подобное девушкам не нравилось в нём.       — Моцарт, думаю, как и вы неплохой композитор.       — Так значит, я всего лишь «неплохой»? — усмехнулся капельмейстер. Он неприметно потянулся за фужером вина, но Амадеус увидел. Дело плохо, так они не потанцуют!       — Нет-нет, что вы! Вы прекрасны. Прошу вас, согласитесь на один небольшой танец со мной. Я здесь ради этого, после мне придётся вернуться домой как можно скорее.       — Как пожелаете… — Сальери, до этого уже коснувшись фужера, отпустил его. Вольфганг положил руку на руку Антонио, только после вспомнил, что в это раз не ему вести танец. — Могу я узнать ваше имя? — итальянец не расходовал время даром.       — Терезия фон Хельферсторфер… — Моцарт назвал заранее придуманное имя и улыбнулся.       — Очень красивое имя, — также сладко сказал Антонио.       Обворожительно похлопав глазками, Амадеус задумался: как же выглядят его ресницы со стороны? Мысли ушли прочь, когда капельмейстер повёл танец. Сперва нерешительно, после уже увереннее, но до предела уверенности, конечно, не доходило, ведь танцевал он очень редко. Амадеус искренне наслаждался медленным танцем, правильными, но столь боязливыми движениями капельмейстера, который, казалось, просто боялся сломать хрупкую девушку.       — Герр Сальери, я не стеклянная, можете быть не столь осторожными, — сдерживая смех, сказал он.       — Как пожелаете, — вздохнул Сальери, не принимая шутки.       Не многое поменялось в их танце, но теперь Вольфганг хотя бы мог отчётливо чувствовать тёплые руки итальянца и правда получать от этого удовольствие. Они такие нежные. Когда ещё удастся испытать подобные ощущения? Моцарт уже давно перестал осознавать реальность, теряясь в опьяняющих глазах Сальери. Австрийцу было мысленно смешно от самого себя, он, как подросток, влюбился с первого взгляда, поведясь на ласку и обворожительность партнёра. Партнёра! Моцарт широко улыбался от того, как игриво поступила с ним судьба. Он сам влюбил себя в человека, который, если узнает, с кем танцевал сегодня, скорее всего приложит все силы, чтобы Моцарта исключили из придворных музыкантов. В ином случае, более мягком, насмешливо посмеётся свысока и будет притворяться, что ничего не было. Австриец с огромной грустью замечал совершенно обычный, не влюблённый в него взгляд. Нужно будет повторить это в следующий маскарад, может, тогда Сальери обрадуется, встретив давнюю знакомую? И как же Вольфганг потом в глаза Сальери будет смотреть, после такой лжи? Боже, а если капельмейстер и вовсе его возненавидит, не простит никогда? Моцарт останется с разбитым сердцем, и только по своей вине. Не нужно было лгать с самого начала… Теперь идея не кажется столь невероятной, как несколько месяцев назад и до исполнения своего безумного плана. Моцарт виновато опустил взгляд.       — Почему вы столь грустны, милая Хельферсторфер? — заметил не радостно Сальери.       — Вам показалось. Со мной всё хорошо, я искренне счастлива. — поспешно сказал Амадеус. Улыбнулся. Нужно было насладиться этим моментом, этими минутами, проведёнными вместе с Антонио.       — Я бы очень хотел верить вашим словам.       Они кружились в танце ещё много долгих сладких минут. Моцарт, хоть совершенно и не вёл в танце, всеми силами, незаметно, старался вывести тёмного итальянца в центр зала и весьма успешно. Всё только чтобы все любовались им, чтобы все девушки влюбились в столь прекрасного человека, как Сальери, но сейчас, в эти прекрасные минуты он танцевал именно с Моцартом. А после его придётся отпустить… Навсегда, ведь даже Вольфгангу нелегко признать, что он без ума от капельмейстера. Как тот может полюбить того, кто ведёт себя словно глупый ребёнок, да еще и с рушащейся картерой при дворе. Это если ещё опустить тот факт, что Моцарт мужчина. С этим фактом картина и вовсе плачевная выходит.       — Бал подходит к концу. Три часа ночи, ничего не поделаешь, — немного грустно сказал Сальери, а Моцарт чуть не подпрыгнул от неожиданности столь страшного факта.       — Так значит, это конец?.. — в отчаянии, почти со слезами спросил Амадеус. Было больно расставаться, но композиторы почти одновременно отпустили друг друга и отступили на шаг.       — Конец… — Опустил взгляд. — Вас проводить до дома?       — Нет. Сальери, мне жаль. Но я должна идти одна. — Капельмейстер не должен знать, где его дом. Иначе, тайное станет вмиг явным. — Надеюсь, мы ещё когда-нибудь встретимся… — Вздохнул Моцарт, шатко направляясь к двери. Только бы не упасть. И это были самые сильные шипы роз любви, которые могли оплести его крест. Расставание из-за людских правил. Сделав несколько шагов, Вольфганг резко обернулся и, секунду подумав, вернулся, как можно поспешнее. Антонио не отрывал от него взгляда. На его чуть бледном лице была грустная прощальная улыбка.       — Вы теперь мне дороже всего на свете. — До последнего стараясь не выходить из образа (который уже не приходилось наигрывать), Вольфганг сделал то, что совершенно не планировал на этот вечер, но придумал уходя. Он не знал, можно ли так делать и какие последствия будут у этого, может, Антонио и вовсе отвернётся. Но этого не произошло. Поцелуй случился таким же великолепным, как и вся сегодняшняя ночь. Сладкий… Совсем не такой, каким кажется итальянец с виду. И всё же именно такой, какой по вкусу Вольфгангу и останется на его губах и в памяти на всю жизнь.       Но всё когда-нибудь кончается. Напоследок они с нежностью посмотрели друг другу в глаза, а Моцарт крепко обнял капельмейстера, но через две секунды отступил.       — Прощайте… — сказал австриец и отправился покидать зал, в этот раз уже не думая возвращаться.       — До встречи, Вольфганг, — шепчет Сальери, добро улыбаясь. Он знает, гений его услышит.       И он услышал. Сперва застыл на месте, боясь, что ему послышалось, но вскоре поверил своим ушам. Обернулся, от ужаса и полного непонимания происходящего побледнев. Догадался? Когда?.. Как давно? Догадался и позволили себя поцеловать? Или догадался после? А может, ещё раньше? И кто же здесь вёл умелую игру обманом?! Моцарт не мог произнести ни слова, просто ожидая дальнейшего. Отчего-то хотелось убежать прочь, но ноги были каменными, да и остаться хотелось, в какой-то мере… Сальери подошёл и аккуратно взял Амадея за его тонкую руку.       — Знаете, у вас парфюм с запахом роз и сильной примесью безумства. Ещё — вы совершенно не позаботились о голосе.       — Значит, вы догадались сразу…