Навечно

      Они снова не поладили.       Ретт рад бы сказать, что на такие случаи у него особое чутье, но, к сожалению, все гораздо проще — земля всполошенно ходит ходуном.       Срываясь с места, он рассеянно проверяет, на месте ли меч. Багровые ножны возвращают ладони тепло, белоснежно разгораясь, точно отполированная до блеска грань драгоценного камня, поймавшего солнечный свет. Разумеется, он и не собирается пускать в ход старого союзника, но тот вполне может пригодиться, дабы отбить ненароком сорвавшееся заклятие. Торренуола не всегда успевает вовремя остановиться, и ему совсем не по душе глядеть, как она с остервенением терзает губу, хоть до мяса сожженная полоса и закроется яблочно-розовой кожей всего через пару часов и она сама не отыщет ее в гуще иных даже на ощупь. Его шрамы — бухты корабельных канатов, наваленные в кучу, по-удавьи разметавшиеся в сытой дреме: можно выцепить один конец, но никогда не распутать и не добраться до «башки», даже если прослеживать путь, ведя пальцем — они ветвятся и многоглавят. Девочки хмурятся, а Ретт не устает шутить, что, мол, всегда настороже: даже сняв доспехи, остается в легкой кольчуге на голое тело — не достать. Чертовски здорово, когда они улыбаются вместе.       На самом деле, они много что делают дуэтом: спотыкаются, подхватывают меланхолию и насморк, размышляют над колдовством. И сражаются. Увы, слишком часто друг против друга. Последнее Ретт предпочитает толковать как неправильное понимание своих же желаний. Ведь, в сердцах разбивая вдребезги об пол свой (очередной) любимый сервиз, Торренуола неуловимо напоминает с вымученной улыбкой вежливо, но непреклонно избегающую разговора Алфею.       Земля норовисто выгибается и недовольно толкается хребтом в подошвы сапог, как бы говоря: «Мне не по нраву то, что вы задумали!..». «Сейчас, » — уверяет ее чуть пошатнувшийся Ретт, «тэ»-образно раскинув руки — попытка разнять, въелась под кожу, закаменела в мышцах. Право слово, мало им, что ли, всякой зубастой и досадно живучей нечисти? Он уже нарочно при случае держится позади, отстает на пару шагов, прикрывая тыл, чтобы они спустили пары на безмозглой мерзости и не косились с такой леденелой неотъемлемой яростью одна на вторую уже через пару часов после битвы. Не помогает.       Даже в своем нежелании терпеть друг друга они столь созвучны, что Ретту порой мнится: эта ненависть не более чем поспешный удар по зеркалу, где мелькнуло искаженное отражение.       Но все же бьют они, как ни печально, с непреклонным намерением раздробить.       И всегда метят в лицо.       Воздух похож на кипящее варево, бурлит и рвется рябью, вспениваясь июльским маревом — будто бы он с головой нырнул в бездонный котел. Пронзительно разит подгнившими травами и масляно, навзрыд цветущими фиалками. Девочки застывше висят над головой, словно и впрямь ручки огромного чугуна, и сосредоточенно сыплют, сыплют ингредиентами — надсадными, острыми вспышками с привкусом молнии и блеском проточной воды. Его пока что не замечают. Еще бы: он — тяжелый компонент, улегшийся на дно, вроде бледного корня или звериного когтя.       Ретт мгновение покачивается на носках, а после, коренасто оттолкнувшись, взмывает вверх, будто находя опору в сгустившейся пустоте. Клинок ползет из ножен, точно нечто древнее и равнодушное — из беспросветной раковины. Ослепительный шар проклятия клацает по слепо-серому лезвию и, полоумно метнувшись в небо по кривой, сухо взрывается, столкнувшись с ясной сферой. Ретт бросает по половинке взгляда налево и направо — на насупленные брови, остекленевшие до зрачка глаза и известково оцепеневшие лица. А затем мир, достигнув высшей точки, с сиплым уханием идет на спад, его руки замыкаются двумя кольцами, и в каждом из них оказывается недоуменно шуршащая талия.       Алфея сразу покладисто обмякает — руки бескостными ивовыми побегами простираются вдоль его позвоночника. Торренуола молча колотится, исступленно задирая голову — он почти уверен, что рук и ног у нее сейчас гораздо больше, нежели она обычно предпочитает показывать. Он осторожно, скользящим движением чуть шире расставляет ноги и начинает плавно покачиваться из стороны в сторону, будто желая заглянуть себе за плечо. Успокоенная внешней тряской, ведьма удовлетворенно затихает. Ее вновь сократившиеся до четырех конечности ровно пульсируют, отдавая напряжение. Ретт удерживает спутниц так, пока стенки котла размываются, истончаются и энергетическое зелье могучим потоком растворяется в мирной летней жаре.       Когда вновь воцаряется запах придорожной пыли, он ставит их на землю. Обе, редко моргая, отрешенно взирают на него и чуть вглубь. У Торренуолы с плеча медленно спускается чернильно-грязевая струйка крови, едва различимая на фоне сиренево-свинцовой кожи. Алфея треугольно оттопыривает правый локоть, стараясь не задевать бок — золотящиеся одежды неуклонно намокают винно-ежевичным пятном гематомы. Ретт убирает меч незаметно для себя самого, и запекшиеся краснотой ножны перекочевывают на поясницу, чтобы не толкать девочек при ходьбе. Он бережно подхватывает каждую под руку и ведет прочь, пока им не станет больно. Они в унисон запинаются и со скрипом стискивают зубы, только Торренуола обязательно, привалившись к нему, сделает еще два непосильных шажка прежде, чем вновь окажется рядом с Алфеей и будет, болтаясь, наблюдать, как обугленный чернозем сменяется скошенной стерней.       Всякий раз, когда незнакомцы шумно сглатывают, пытаясь охватить глазами линию его плеч, Ретт порывается мотнуть головой и возразить: «Ты не понял. Это чтобы таскать двух девочек, уставших после драки.»       На правом плече — ту, что способна превратить гору в необъятный ломоть хлеба, чтобы накормить голодных со всего Измерения.       На левом — готовую ту же гору обратить в исполина, всякий шаг которого повергал бы пять городов в прах.       Под ногами укоризненно похрустывает. Он первое, что прорастает на пепелище, обглоданном их сиянием. Завтра утром Алфея вернется, чтобы поднять здесь полупрозрачный темночерточный березняк. А пока что он усаживает их на циновку, набирает доверху две чаши в серебристом ручье, полном бисерных бликов, и подносит отдельно каждой. Они уже с трудом, но в состоянии лечить себя сами, однако не нарушают негласный уговор. К тому же, его монотонная забота, причастность, на поверку куда действеннее любых исцеляющих чар, а разделенный на двоих моток бинта странным образом примиряет. Алфея любуется кувшинками, пока Торренуола, сощурив гранатовые глаза, украдкой показывает ему, куда втереть мазь — синяков на ней не обнаружишь и с заговоренной лупой, а получает она их играючи.       В мирное время они, как правило, не видятся и почти не говорят: девочки, пожалуй, встают на дыбы от одного голоса соперницы. Зато уж при беседах с ученицами — Ретт знает — они не сходят друг у друга с языка. Сколько оскорбительных антипримеров, филигранных шпилек и монументальных пословиц, где увековечены постыдные промахи! Они таскают противницу повсюду, словно страшную тень, чтобы подкрутить иногда фонарик поярче и уложить ее к ногам на всеобщее обозрение: вот, с кем вам предстоит уживаться, вот, кто караулит за углом! феи снисходительны к бездельницам! ведьмы до глупости горды! учитесь им в пику, растите против, шлифуйте себя им наперекор!       Ретт только пожимает плечами, созерцая, как добрая сотня голов поворачивается по мановению указующего перста и таращится на вторую стайку с презрением: девочки тыкают друг в друга пальцем так часто, точно боясь позабыть свое отвращение. И Алфея раз за разом упускает шанс привить питомицам столь достойные Света терпение и кротость: чопорно поджимает губы и поигрывает переброшенной на грудь земляничной плетью-прядью, приглушенно вещая о неряшливости, подлости, вероломстве и сурово смотря поверх макушек, будто вороша уголья тишины ржавеющим лезвием-взглядом. Ретт с усмешкой закатывает рукава и думает: «О милые!.. Вы проели друг друга до кости, зазубрили до тонкости и так впечатлились, что превратили рассказ о чужих слабостях в неотъемлемую традицию, вроде рождественского гимна!».       Его веснушчатым и пока еще отважно сумасбродным мальчишкам известно, что феи способны ожечь уклончивой лаской, а ведьмы — спасти прямолинейным хамством; что колдуньи порой жаждут клятв и обещаний, но боятся просить, а феи, заскучав, удирают с первого свидания; что, невзирая на различие мировоззрений, и те, и другие хохочут над одной и той же шуткой и, бывает, лупят наотмашь по протянутой руке.       Покончив с перевязкой, они ковыляют на холм и, с болезненным шипением усевшись, привалившись бок к боку, любуются тем, как идет на дно, тонет в ягодном сиропе перезрелое солнца. По пути оно тает: обмякшая оболочка рвется о горизонт, и вязкий сок пропитывает облачные громады, точно возвращая надежду, румянец и юность давно поблекшим бесцельным великанам. Алфея льнет к его лапище, трется атласной щекой о шрамы, похожие на сомкнутые челюсти — пролившийся каскад волос отрезает от мира, прячет руку от вечернего ветра и прохлады, нагоняя зыбкое онемение. Торренуола покровительственно опирается локтем о его плечо, острозаточенный сустав чуть давит — венчающие ее локоны-пики победоносно, закручиваясь, вонзаются в нагнувшийся небесный свод. Пожалуй, она бы тоже пристроила на него голову, не грози это Ретту выколотым глазом.       Девочки обнимают его, и изредка их руки встречаются, где-то над солнечным сплетением, отдаваясь в подреберье вспышкой жара. Между подушечками пальцев проскакивает сварливая гремучая искра, и пути недоверчиво расходятся. Ретт по-кошачьи, вальяжно счастлив, что с тех пор, как во главе их питомиц встали Фарагонда и Гриффин, а маленькая Мирта, зажмурившись, перебежала из одной толпы в другую и отчаянно замахала смущенной Люси, эти стычки частенько переплавляются в крепкое быстрое рукопожатие. Возможно, однажды ряды сомкнутся, перемешаются, и тогда вновь настанет время для ненависти, и Ретт воздвигнется между ними, воздевая меч. Но пока Алфея чихает, и ведьма, мимоходом ухмыльнувшись, хрипло и размеренно отвешивает: «Будь здоро-о-ова…» Торренуола не выбирает раз и навсегда, так как для нее этого понятия попросту не существует: с каждым выдохом из нее уходит прежняя симпатия, а со вдохом вползает свежий интерес.       Но Ретт уверен: такие моменты ближе всего к тому, на что она бы согласилась.