шаг за шагом

      Проблема Марка в том, что он простой. Он до жути, до легкого недоумения простой. Его читать может даже детсадовец. Хочешь что-то узнать – спроси прямо. Он замнется, промолчит, но легкий румянец и тревогу в глазах не скроет. Можешь даже не спрашивать. Вместо «Марк, я нравлюсь тебе?» – бросить на Джинëна взгляд чуть дольше обычного или погладить Бэма по плечу. Вместо «ужасно нравишься» Марк будет ходить до конца дня с потупленным взглядом, оторванный от реальности. Вокруг него физически ощутимые стены растерянности и рвы незащищенности. Но когда озвучишь невпопад глупую шутку, которую никто не оценит, – умудрится выбраться на минутку из крепости ревности и неуверенности и искренне посмеяться, хлопая себя по коленке. Вместо «я правда все в тебе люблю, Джексон, слепо люблю».       Играть с его чувствами подобным образом – тягчайшее преступление. Зачем давать цветку завянуть, если ничего не стоит помочь ему расцвести. Посмотреть в глаза, коснуться ладони, прошептать на ухо: «Поспишь в самолете у меня на плече». И сразу улыбка. Сразу знает – он единственный. Он самый нужный.       Марк не способен на коварство. Даже если, ощутив укол ревности, он попытается ударить в ответ, у него ничего не получится. Он лишь молча делает выводы. Выводы, в общем-то, бесполезные, потому что они всегда преувеличены и надуманы. Марк слишком много чувствует – больше, чем окружающие понимают и подразумевают. И потому Джексону кажется, что сердце Марка непременно разорвется, если он осмелится поцеловать старшего.       И в то же время Марк открыт для всех, кроме себя самого. И если поцеловать его на самом деле, он не выдержит. Ему будет проще исчезнуть, чем переживать такой стресс в реальности. Поцеловать его – значит схватить за шею маленького незащищенного Марка, живущего у него в голове, и зверски вырвать наружу. Его мир погрузится в хаос, и даже лучшие хирурги и швеи не смогут сшить обратно лоскутки его сознания.       Марк – бомба замедленного действия, и Джексону решать, когда запускать таймер.       Но он пытается ее обезвредить. Он медленно и тщательно ищет подход, отдает ему себя по крупицам, не сваливаясь на голову, как февральский снег. А это так не похоже на Джексона, которого всего и везде слишком много. Но, может быть, не для Марка. Для Марка он должен стать продолжением его самого, чтобы Марк никогда не поверил в то, что то, что между ними происходит, – неестественно и может понести неоправданные жертвы. Да, Джексон уже обладает его душой, но этого никогда не было достаточно.       И самое смелое, что Джексон решается ему сказать: «Ты мафия». Они пьют и играют в мафию, и у Марка не получается не быть очевидным. Его быстро раскрывают, а Джексон, не моргая, следит за его улыбкой, которая означает «немного жаль, но я чувствую облегчение». Джексон пьет недостаточно, чтобы опьянеть, но позволяет себе использовать алкоголь как оправдание и поблажку. «Если сравнивать нашу жизнь с игрой в мафию, то ты мафия, а я мирный житель, который все понимает, но позволяет себя убить», – слова улетают под потолок и растворяются в темноте, когда они лежат рядом в постели. Может быть, Марк уже уснул, но он ничего не отвечает. Сердце Джексона прошивает болью от очередного выстрела. Если бы в комнате было чуть светлее и если бы Джексон был наглым настолько, чтобы смотреть ему в лицо после своего глупого признания, он бы прочитал по тому, как сжаты губы Марка и как дрожат его ресницы, что он больше не чувствует облегчения, но ему не жаль.       Способен ли Марк на настоящее убийство? Джексон мог бы написать целую книгу «Философия Марка», размышляя на подобные темы, но быстро отклонился бы от основной задумки, превращая ее в «Марк – моя философия». Она бы стала бестселлером среди фанатов и безответно влюбленных.       Джексон влюблен не безответно. Марк слишком отчаянно греется его теплом, слишком сильно ревнует, слишком часто прикасается, слишком внимательно оберегает, слишком слишком слишком. Слишком доверительно плачет, лежа рядом и уткнувшись лицом Джексону в живот, когда скучает по дому и семье. А Джексон перебирает его волосы и вспоминает выражение «дом там, где сердце». Он чувствует себя уже дома.       Джексону комфортно, когда Марк дарит ему не только свои самые искренние улыбки, но и свои самые искренние слезы. А Марку комфортно быть таким уязвимым и неловким рядом с младшим, с которым, согласно грубому сценарию, написанному черствым обществом, все у них должно быть наоборот. Но у них все не так с самой первой встречи, с самого первого взгляда. Два иностранца, которые не поняли правила игры. И не могут не быть очевидными.       Хочется только обхватить лицо Марка ладонями и сказать, глядя прямо в глаза: «Если озвучить то, что и так уже реально, оно не станет более реальным. Если молчать о том, что и так все видят, обмануть получится только себя». Ведь Марка так легко читать. А пишет его эмоции Джексон.       Но это именно Марк обхватывает запястье Джексона холодными пальцами, когда, успокоившись, лежит на смятом одеяле и наблюдает, как мотылек, залетевший с улицы, бьется о раскаленную лампочку. «Символично», – думает Джексон. «Смог бы я стать лекарем?» – невпопад шепчет Марк. И сотни мотыльков внутри Джексона тупым ударом впечатывают сердце в ребра.       И, может быть, все-таки одним знойным летним вечером, гуляя по пыльным улицам Бангкока, или Гонконга, или Осаки, или Торонто, а может быть, в квартире в Сеуле, валяясь после изнурительной тренировки под потоками холодного воздуха, исходящего от кондиционера, и мечтая о сочном арбузе, который ни у кого из них не будет сил порезать, пока проблема не решится на спор, Джексон...       Два ...выдернет нужный провод...       Один ...и ничего не произойдет?       Ноль