На подсосе

      Паша обладал одним отличительным качеством. Не хорошим владением собой — в особо эмоциональные моменты он довольно быстро переходил на повышенные тона и куражился. Впрочем, в подарок по акции «два по цене одного» шло свойство так же быстро аннигилировать и выпадать в осадок. Не умением порнушно двигаться и тереть соски перед толпой людей — это на сцене, а в жизни неизменно сгибался сутулой псиной, еле таская за собой километровые ноги, и исполнял нелепый нижний брейк. Не вкрадчивым тихим голосом — его он берег для низких грудных стонов с дальнейшим облизыванием микрофона и выкрикиванием корявых иностранных слов на бэк-вокале.       Нет.       Паша ассимилировал. Имел замечательную пропускную способность на любые — даже самые херовые — задумки. Однажды он задумал обернуться на нетрезвый возглас, брошенный в спину усатым мужиком.       — Эй, студент! Подыграй мне, — первое, что он слышит от Юры. Тот жопой проверяет на прочность какой-то хлам, переживший не одно театральное выступление, а потому держащийся на скотче и чистом энтузиазме реквизиторов, и делает грустный гейский (спойлер!) трунь на гитаре. Паша, сохраняя невозмутимое лицо, тут же начинает растягивать меха аккордеона.       — Охуенно, — гогочет Музыченко. — Будешь у меня на подсосе.       Юрочку будто в детстве никогда не учили, что начинать знакомство с разведения голубятни — моветон. Это потом стало понятно, что Юра и загоны — понятия полярные. Некогда красиво в уши лить, когда стоит по стойке смирно.       — Вы знаете, Юрий, а я всегда мечтал играть в группе, — доверительно сообщает Паша, настойчиво заглядывая в глаза своими голубыми-грустными, когда они в очередной раз переводят дыхание. На тот момент они уже успели вовсю распробовать совместное звучание аккордеона и скрипки.       — Учись, студент! Соберем с тобой опиздохуительный чмыретабор — закачаешься, — Юра фамильярно обхватывает Пашины плечи и подгребает к себе, как медведь. — На всех интервью заливать будем, что ты в группу через постель попал, — ржет, светя дыркой в нижнем ряде зубов, — сувениром от ночных похождений за шавухой на Думскую.       Где-то здесь Паша и провалился в черную пропасть алкохардкора и пидорства. Белый Кролик из Музыченко выходил откровенно хуевым, но отсюда дорожка ассоциативного мышления, собрав на пути все пни-колоды пропитого сознания, и привела их к боевому крещению именем.       Общий ритм своего тудэмэ-сюдэмэ они нашли вслепую — оттого и так быстро. Если тандем семейки Музыченко напоминал солнце и лупу: один светил, вторая фокусировала и направляла, — то Пашу не перемалывало жерновами Юриного долбоебизма как раз за счет способности правильно отсвечивать. Их дуэт больше напоминал проверки на прочность ревущей от натяжения пружины — вхуячит всем рядом стоящим по ебалу, потом ищи виноватых.       Каждый раз все начиналось с одной и той же фразы. Слова, очень скоро отпечатавшиеся на подкорке, быстро потеряли необходимость артикулироваться. Паша подыгрывает, когда Юра тягает его за яйца, вылизывая гланды языком. Паша подыгрывает, когда Юра фальшивит, на ходу сочиняя откровенную галиматью про пизду чьей-то мамки и размахивая руками в своем фирменном алкогольном танце. Паша подыгрывает, когда Юра воспроизводит заученные формулировки на нудных интервью, подкручивая усы или перебирая пальцами в воздухе. Паша подыгрывает — с неизменным каменным ебалом, за что Юра ласково вдалбливает его номер в телефон под кодовым именем Паша Личико. Паша подыгрывает — раз за разом, круг за кругом, на пересечении которых, как у Эйлера, и рождается истина.       Вечный похер и желтые стекляшки на лице особенно выручали Пашу, когда Юрочка, запойный ебырь-террорист, пытался нивелировать свою сексуальность. Сложив руки на аккордеоне, молча слушает, как Музыченко травит кул-стори на каком-то радио про Серговну и их общую музу на дне бутылки: «Заинька, нам нужны песни, поэтому эту ночь я проведу с Пашей». Заслушивается Юрочкиным пиздежом настолько, что на вопрос про их отношения, адресованный прямо в лоб, хрипит, не мудрствуя лукаво:       — А мы как бы и не дружили, мы случайно так вместе стали.       А Юрочка знай взглядом таранит, сверкая электричеством целого города в масленых глазенках.       Сальная улыбочка становится потом неотъемлемым атрибутом на усатом лице, когда Музыченко начинает лить двусмысленные пошлости во все свободные уши. Здесь Юрий Юрич счастливо сообщает ютубу, что Пашка въехал ему в зад, или заговорщицки шепчет, наклонившись к камере, что у этой шпалы анальчик в пушку. А вот Личадеев, не изменившись в лице и по-рабочему обхватив микрофон рукой, слушает, как Юрочка зачехляет про свою неебическую гетеросексуальность, которая многое ему позволяет, а потом, не отходя от кассы, шутит про то, что у Паши инструмент пидорский.       Юрочку невероятно перла тема с витиеватыми метафорами — их видел и понимал только он один. Когда Паша, сутулясь над микрофоном на пресс-конференции фестиваля и выглядывая из-за стекол очков, рассказывает о своем неудачном каминг-ауте, татуированная зараза с лицом на жопе фанатично цепляется за слова, чтобы ровно через год скосплеить дементора и высосать из Паши душу крупным планом в аш-ди качестве, чуть не подпрыгивая потом на каждом шагу от самодовольства, и бросить в толпу многозначительное: «Каминг-аут?».       Утром их опиздохуительный чмыретабор вываливается из поезда на станцию «Хуево-Кукуево» где-то в пизде на гвозде, закрыв свои помятые опухшие физиономии очками на половину ебала. А их с Юрой голубой вагон не просто бежит-качается дальше, а летит на полном ходу, срывая стоп-краны.