***
Стоя посередине пустой кухни, Спадино думал, что лучше бы тогда на месте Аурелиано был он. Но Аурелиано никогда его не слушал. — Здесь больше не осталось ничего от тебя, — прошептал Спадино, смотря в окно на море. Поднимался шторм. — Только я — одно живое напоминание. Хоть мы всю жизнь были противоположностями, боюсь, когда наши друзья или наши враги смотрят на меня, — они видят тебя. Море молчало — и Аурелиано вместе с ним.Часть 1
14 мая 2022 г. в 00:04
Спадино выключил звук телевизора.
На экране мелькали куда-то мчащиеся машины полицейских и скорой помощи. Какая-то очередная авария на дороге. Сирены резко перестали визжать вместе с женским голосом диктора, когда он нажал на кнопку пульта.
У него не было никакого настроения смотреть на еще чью-то смерть. Смертей было слишком много на квадратный метр в последнее время. Так что нет, Спадино совсем не собирался слушать новости. Там не рассказывали о котятах и ванильных пудингах. Не то что он хотел бы слушать и о том, и о другом, но все лучше, чем то, что есть.
— Я это слушал, вообще-то, — негромко произнес Аурелиано из-за кухонной стойки. Он хмурился, но не поднимал взгляд, вытаскивая пробку из бутылки красного вина. С тихим хлопком она поддалась, и Аурелиано налил вино в два бокала. К черту эти привычки богатых людей — мол, вино должно «подышать». Они купили эту бутылку за пять евро в супермаркете в соседнем квартале. Выбирали долго. Ссорились, но как-то вяло, просто по привычке всегда друг другу перечить. Спадино хотел белое, но сдался, как всегда, когда дело касалось Аурелиано и его желаний.
— Меня это нервирует, — невозмутимо ответил Спадино, выдержав паузу. Он сел на высокий барный стул и поднял бокал. По другую сторону кухонной стойки Аурелиано проделал то же самое.
На экране телевизора менялись картинки — теперь уже показывали выборы. Они все еще не включали звук.
Оба замерли с бокалами в руках, не зная, стоит ли что-нибудь говорить. Стоит ли вспоминать. Спадино поджал губы. Они ведь уже похоронили Габриэле. Наверное, хватит с них скорби.
Он первым отпил из бокала, сначала сделав один небольшой глоток, а затем выпил все залпом. Кощунство, но это ведь было вино за пять евро. Аурелиано просто поставил свой полный бокал обратно на столешницу.
У них троих — Спадино, Аурелиано и Габриэле — были странные, непонятные и хаотичные отношения. Но увидеть то, как ваш все-таки друг стреляет себе в висок прямо у вас на глазах, было… Тяжело. Шокирующе.
Они похоронили его вдвоём. Молча. Вдвоем — потому что больше у Габриэле никого не было. Молча — потому что слов никто из них двоих найти не мог, да и нужны ли они были?
В тот момент, может быть, и нет. Но Спадино всё хотелось что-то сказать. Со смертью Габриэле в их обоих что-то как будто слетело с тормозов. Они остались вдвоем, один на один со своими проблемами.
Спадино ухмыльнулся против своей же воли. Аурелиано сразу же перевел на него вопросительный взгляд.
— Чего смеешься? — спросил он, крутя бокал за ножку.
Спадино не хотел отвечать, но все равно ответил. С Аурелиано всегда так.
— Подумал, что завидую Габриэле. Засранец сейчас отдыхает, пока мы тут разгребаем все это дерьмо.
Аурелиано опустил взгляд и тоже ухмыльнулся.
— Ты станешь отцом. Уже ради этого стоит жить, — произнес он. Горькая ухмылка превратилась в улыбку.
Спадино хотел ответить, но не мог, потому что смотрел на красивое лицо Аурелиано и думал, что ему правда идет улыбаться. Когда он улыбался, в уголках его глаз собирались морщинки, а на дне голубой радужки словно загоралось солнце. Каждое это редкое явление отпечатывалось в памяти Спадино, чтобы напоминать о себе, когда тот пытался заснуть, в который раз без Аурелиано на другом конце кровати. Как бы это было? Аурелиано бы закидывал на него свои длинные ноги во сне, душил в объятиях, перетягивал на себя одеяло, но просыпался бы раньше Спадино. Уходил бы по делам и оставлял записку на кухонном столе рядом с немытой чашкой с разводами кофе. И в каждом квадратном метре дома Спадино бы чувствовал его присутствие: в шуме кофемашины рано утром, в кожаной куртке, висящей на спинке стула, в легком запахе его одеколона в коридоре, когда за ним закрывалась входная дверь… Аурелиано бы смеялся над идиотской шуткой ведущего утреннего шоу по телевизору, восхищался бы кулинарными способностями Спадино, они бы вместе ходили на пустой пляж летом на закате, и не только летом — каждый день, потому что Аурелиано так нравилось море.
Бы. Вот, что все портило — бы.
— Да, — в конце концов согласился Спадино, спустя неприлично долгую паузу. — Будешь крестным отцом?
Выражение лица Аурелиано резко изменилось с задумчиво-грустного на удивленное. Он как будто вдруг проснулся.
— Разве это возможно в твоей семье? — спросил он. — Адами — крестный отец ребенка из семьи Анаклети… — Аурелиано хмыкнул, словно сама мысль уже его забавляла.
— Мне все равно, возможно это или нет, — ответил Спадино. Получилось резче, чем хотелось. — И мне все равно, как это будет выглядеть. Это мой ребенок, так что я вполне в праве выбирать, — он пожал плечами, наливая вино в бокал.
— А Анжелика не будет против? — нахмурился Аурелиано, внимательно наблюдая за Спадино.
Тот послал ему взгляд и ничего не сказал. Аурелиано снова весело хмыкнул.
— Ну, так что? — поднял брови Спадино.
— Я… — протянул Аурелиано и покачал головой. — С радостью. Правда.
Спадино широко улыбнулся и прикоснулся своим бокалом к нетронутому бокалу Аурелиано. Послышался хрустальный звон. Пауза затянулась. По телевизору крутили рекламу.
Спадино не хотелось молчать, не хотелось думать, не хотелось уходить, не хотелось допивать бутылку вина, потому что тогда придется. Ему нужно было что-то обсуждать, нужно было говорить о чем-угодно, хоть о погоде. Главное не вспоминать, какой он на самом деле ужасный, бессердечный человек.
— Ты будешь отличным отцом, — произнес Аурелиано, наконец-то отпивая из своего бокала.
Спадино молчал, только дернул бровями в неверии, которое не успел замаскировать.
— Я никогда не видел, чтобы кто-то с таким остервенением выбирал кроватку, — добавил Аурелиано. Наверное, заметил жест Спадино и решил его убедить.
Тот хмыкнул, вспоминая их поход за кроваткой для его будущего ребёнка. Спадино пригрозил продавцу мучительной смертью, если он закроет магазин, а затем взял с собой Аурелио, потому что, если честно, он был его единственным другом. А Спадино так не хотелось быть одному в этот момент. И это было удивительно, на самом деле. Взрослея в такой огромной семье, он умел ценить моменты одиночества. Даже стремился к этому. Но почему-то никогда не был против компании Аурелиано и Габриэле.
— Я не знаю, как это, но буду пытаться, — он слабо улыбнулся.
Аурелиано, казалось, хотел сказать еще что-то, но всё не говорил, а Спадино ждал, когда (или если) тот решится. По телевизору начался сериал, стрелки часов приближались к десяти вечера.
— Ты ее любишь? Анжелику? — в конце концов решился Аурелиано.
Спадино покачал головой и потер виски, как будто у него болела голова. Он скоро взорвется от таких вопросов.
— Ты уже спрашивал, а я уже отвечал. Она мне небезразлична.
— Это не ответ, — сказал Аурелиано, выпивая весь бокал залпом. — Ты снова отвечаешь, не отвечая на самом деле.
— Любовь — это обширное понятие, — парировал Спадино. Зачем он снова его мучает? Зачем спрашивает? Что это за извращённый способ наказания? Разве он не видит, в кого Спадино действительно влюблён? Разве ты не знаешь, Аурелиано? Спадино сдавался каждый раз, когда на него смотрели его голубые глаза. Может быть, он слабак. Пусть так, только бы взгляд Аурелиано задержался на нем ещё на несколько секунд. — Черт с тобой, Аурелио, ладно. Люблю. Как мать моего еще нерожденного ребенка. Как умную женщину и хорошего друга. Доволен?
Аурелиано не ответил. Еще бы. Спадино с некоторым раздражением уставился куда-то мимо него, в окно, за которым все равно уже было темно и ничего не видно.
— А его?.. — протянул Аурелиано.
Нервы Спадино резко натянулись, как струны.
— Ты не видел, Аурелио? — с какими-то странными, то ли удивленными, то ли издевающимися нотками в голосе спросил он. — Его я убил. Ему я всадил нож в горло. Не помнишь? Ты ведь там тоже был. И после этого ты еще осмеливаешься спрашивать? — Спадино глубоко вздохнул и прикрыл глаза. — Любил ли я его? — он негромко коротко засмеялся. — Наверное, недостаточно. Или вовсе нет. Разве можно убить кого-то, кого ты любишь?
Спадино всадил нож в шею своего любовника, даже не выходя из роли. Нужно было выбрать актерский путь, а не криминальный. Не то чтобы у него когда-нибудь был выбор.
— Можно, — спокойно ответил Аурелиано. — Если очень постараться.
Спадино кинул на него короткий взгляд и отвернулся. Он знал, что Аурелиано спросит дальше. Тот уже открыл рот, чтобы задать этот злополучный вопрос, но Спадино бесцеремонно его перебил:
— Не задавай вопросы, на которые уже знаешь ответы.
Он не хотел проходить через это снова.
— Знаю ли?
Спадино посмотрел в уставшие голубые глаза Аурелиано. Почувствовал укол нежности, но резко себя одернул.
— Знаешь, — твердо ответил он. — Ты уже давно знаешь, Аурелио.
— Я понял это только недавно, — Аурелиано казался расстроенным из-за этого факта. Так ему и надо.
— Что ты понял? — вымученно произнес Спадино, подперев голову рукой.
Аурелиано молчал. Спадино снова посмотрел в окно. Где-то там лежал Рим — большой, древний, вечный. Рим, к которому ведут все дороги. Рим, который был построен за сотни лет и сгоревший за один день. Рим — город на семи холмах. Спадино знал его, как город на семи смертных грехах.
— Что ты — единственное, что у меня осталось, — ответил Аурелиано, отрываясь от созерцания своих сцепленных в замок пальцев. — И я… Я тебя люблю.
Повисла звенящая тишина, как будто они не разговаривали по душам, а скандалили и били посуду. Наверное, лучше бы так.
В жизни Спадино было слишком много странных отношений. Сначала он женился на девушке, которую до этого видел несколько раз в жизни, но которая в итоге стала матерью его будущего ребенка. Он влюбился в Аурелио, который резко его отверг, а теперь признается в любви. Затем Спадино задушил в себе эти чувства, и, казалось, влюбился в другого — но в конце концов убил его собственными руками.
Однако, из всех троих только Аурелиано знал о Спадино всё. Даже Анжелика не могла этим похвастаться. Он присутствовал даже тогда, когда его не было рядом. Это бесило и воодушевляло одновременно. Было что-то такое в Аурелиано, что позволяло расслабиться рядом с ним. Может быть, из-за того, что они так часто выбирались из дерьма вместе. Аурелиано стал неотъемлемой частью жизни Спадино, и он был готов прощать его сколько угодно и за что угодно.
И простил. Хотя как такового зла никогда не держал. Только расстраивался каждый чертов раз.
— Мне жаль, что я не понял этого раньше, — произнес Аурелиано, когда пауза затянулась.
— Мне тоже жаль, — пробормотал Спадино себе под нос. — Жаль, что ты такой чертов придурок, Аурелио, — добавил он, повышая голос. Даже поднял взгляд, хотя это было опасно — не смертельно, но определённо где-то в этой зоне.
Аурелиано смотрел на него в ответ так, как будто Спадино только что пнул щенка у него на глазах.
— Габриэле мертв, — голос Спадино дрогнул против его же воли. — Я убил человека, который мне доверял. У меня с Анжеликой будет ребёнок, — он прервался, чтобы сделать глубокий вдох. — Не говоря уже о том, что мы по уши в отборнейшем дерьме, а ты говоришь мне, что любишь меня? Сейчас? Здесь? Ты издеваешься, Аурелио?
Аурелиано молчал, только продолжал пялиться своим жалостливым взглядом, словно Спадино только что взял его сердце, разбил об пол и раскрошил осколки ботинком. Ну, что ж, один-один. Око за око. Одно разбитое сердце за другое.
«Что? Не нравится, да?» — хотелось прокричать прямо в лицо Аурелиано, прочувствовать триумф от собственной победы, — а Спадино точно вышел из этой битвы победителем.
Только вот битвы никакой не было, как и не было войны. А месть, слишком запоздалый ответ на все, что Аурелиано когда-то ему высказал, не принесла никакого удовлетворения.
— Я сказал это сейчас и скажу ещё раз, — ответил Аурелиано, пока Спадино мысленно считал до десяти, пытаясь успокоиться. Он выглядел слишком уж нервным рядом с невозмутимым Аурелио. — Можешь кричать и ругаться, но это не изменит факта.
Спадино засмеялся и покачал головой. Аурелиано нахмурился.
— Бедный Габриэле сейчас, наверное, от души веселится на том свете… — все еще посмеиваясь, протянул Спадино. — Его тело еще остыть не успело, как мы уже превратились в неизвестно что. Наша жизнь все больше начинает походить на мыльную оперу, которую смотрят мои многочисленные родственницы с понедельника по четверг, — он выдержал долгую паузу, и улыбка резко спала с его лица. — Знаешь, кто ты, Аурелиано? Ты мудак. Лицемерный манипулятор. И я правда не знаю, почему я… — он запнулся в самый неподходящий момент. — Почему я все ещё… — Спадино ухмыльнулся, подавив желание схватиться руками за голову от абсурдности всей ситуации. — Я… Я тебя тоже.
Спадино сдался, поднял белый флаг и капитулировал, проиграл несуществующую финальную битву, решающую исход такой же эфемерной войны. Но почему-то не жалел об этом. Не жалел вообще никогда, хотя стоило. Стоило бы поберечь себя. Они оба были слишком вспыльчивыми, слишком властными, слишком жестокими. И потому абсолютно друг другу не подходили. Спадино знал, что ничем хорошим это не кончится при любом варианте развития событий. И он имел в виду не громкое расставание с битьем посуды и не споры, кому принадлежит телевизор. Нет, Спадино знал, что это закончится кровавой баней, или ножом в спину, или пулей в лоб. Потому что у них не бывает «хорошо», не бывает «хэппи-энда».
Но так или иначе Спадино уже давно проиграл. Аурелиано было невозможно разлюбить, что бы он не делал, как бы не пытался влюбиться в кого-то другого. В каждом Спадино искал хотя бы какую-то частицу, которая была бы похожа на Аурелиано, но ни у кого больше не было таких голубых глаз, тихого смеха, ни на ком больше не сидела настолько хорошо кожаная куртка, никто даже близко не мог приблизиться к его жесткому, целеустремленному характеру. И никакого «хэппи-энда» без Аурелиано вообще не могло существовать. С ним могло быть счастливо, но недолго. Без него же могло быть, возможно, дольше, но только «нормально». Терпимо. Может быть, даже «хорошо» в какие-то моменты. Аурелиано никто никогда не заменит, это Спадино уже понял, потому что он действительно пытался забыть.
Он и правда слишком сильно любил Аурелиано, чтобы не поддаться. Спадино, вероятно, совершил ошибку. Не всякую любовь стоит воплощать в жизнь. Особенно ту, которая заведомо с плохим концом.
Но они оба уже вывесили белые флаги, так что отступать было некуда и, если честно, не хотелось.
Забытая всеми кастрюля, стоящая на плите, забурлила и начала переливаться через край с тихим шипением. Спадино инстинктивно сорвался с места, голыми руками поднял горячую крышку, обжегшись, и одновременно прикрутил огонь. Их спагетти явно переварились. Никакого альденте.
Он подставил два пальца под поток холодной воды из крана. Эта вынужденная заминка была спасительной: можно было ничего не говорить, можно было не смотреть Аурелиано в глаза.
Пауза продлилась недолго. Спадино перекрыл воду и развернулся, хватаясь руками за столешницу, как за спасательный круг.
— И? — в конце концов спросил он. — Что дальше?
— Ну, — усмехнулся Аурелиано. — В фильмах после такого обычно следует поцелуй под дождём или постельная сцена.
— Нужно отрезать тебе кабельное, — хмыкнул Спадино, но во рту предательски пересохло.
— А тебе не нравится, что я предлагаю?
— Нравится. Только если это искренне.
— Увидишь, — Аурелиано посмотрел в окно, а затем снова вернул взгляд на Спадино. — На небе ни облачка. Мировой кинематограф предлагает нам только один вариант.
Спадино не успел ничего сказать, улыбнуться, хмыкнуть, покачать головой, — в общем, сделать хоть что-то. Аурелиано с завидной скоростью преодолел расстояние в пару шагов и поцеловал его, схватив обеими руками за воротник цветастой рубашки. Спадино хотел бы смотреть на него, чтобы запечатлеть этот момент в памяти навсегда, но против своей же воли все равно закрыл глаза. Сколько раз он видел это во сне, сколько раз представлял в своих мечтах, сколько раз жалел, что когда-то сделал то же самое, что сейчас Аурелиано делал наяву.
У Аурелиано были сухие, обветрившиеся, но горячие губы. В такой близости от него ещё сильнее чувствовался его знакомый до боли запах — острый чёрный перец и сладкий апельсин, бриз соленого моря, а теперь ещё и дешевое красное вино.
Аурелиано и до этого вечера был его осуществившейся мечтой. Но сейчас Спадино словно видел фейерверки, взрывающиеся под закрывшимися веками, словно на спор выпил бутылку виски залпом, словно ему снова тринадцать и он впервые выкурил косяк… Список можно было продолжать бесконечно, но даже все это вместе не шло ни в какое сравнение с тем, что Спадино чувствовал в этот момент.
Они отстранились друг от друга. Спадино хотел бы провести так всю жизнь — замерев в одном отрезке времени, смотреть на Аурелиано, все ещё чувствуя вкус его губ на своих, и ничего не говорить, оставив все проблемы и обиды далеко позади, погребённые на морском дне.
Аурелиано, словно прочитав его мысли, снова поцеловал его, на этот раз грубее и требовательнее. Спадино приподнялся на руках и уселся на столешницу, чтобы быть повыше. Совсем осмелев, он обнял ногами талию Аурелиано. В джинсах было тесно. И не только ему одному.
Аурелиано попытался расстегнуть пуговицы на рубашке Спадино, но его руки тряслись. Спадино давно такого не видел. Он перехватил его руки и поцеловал костяшку каждого пальца.
— Все хорошо, — произнёс Спадино, не узнав собственный голос. — Если не хочешь…
— Я хочу, — отрезал Аурелиано. Он больше мог ничего не говорить, Спадино бы все равно не стал спорить.
Вдвоём они расправились со всей мешающей одеждой и переместились подальше от плиты на барную стойку. Она неприятно холодила голую спину, но Аурелиано успешно отвлекал от абсолютно всех неудобств. Он заскользил горячей, чуть шершавой ладонью вниз, а затем ещё ниже. Спадино громко вздохнул и вцепился обеими руками в плечи Аурелиано, пока тот оставлял красные отметины на его шее.
Когда спустя некоторое время тихих вздохов и глухих стонов Аурелиано наконец вошёл в него, Спадино подумал, что ни с одним человеком ещё никогда не чувствовал такого, как сейчас. Твёрдая холодная столешница терлась об голую спину, Аурелиано, по неопытности проведший слишком мало времени с подготовкой, делал даже слегка больно, но целовал Спадино, как в последний раз. Затем он взял его за обе руки, поднял над головой Спадино, прижав к барной стойке, и крепко переплёл их пальцы.
Спадино кусался, прижимался к нему грудью, выгнувшись в пояснице, сжимал ноги вокруг талии Аурелиано, только бы быть как можно ближе, попытаться слиться в одно целое, словно это вообще было физически возможно.
Все в Аурелиано сводило его с ума: чёрные линии множественных татуировок, его приятный родной запах, его резкие, грубоватые движения, учащенное дыхание, с каждой секундой все чаще вырывающиеся стоны. Такой интонации Спадино еще никогда не слышал от него.
Аурелиано ускорился, усилил свою хватку. Сквозь подступающее помутнение рассудка Спадино сумел прохрипеть:
— Посмотри на меня.
Аурелиано отстранился от его лица на несколько ничтожных сантиметров и посмотрел ему в глаза. В этот момент Спадино понял, что будет любить его всегда. Будет тонуть в его голубых глазах, будет до колик смеяться с его шуток, будет целовать его до тех пор, пока не закончится воздух, будет поддерживать его идеи, даже если весь мир будет против, и если будет нужно – он за него умрет.
Когда они оба достигли финиша, и Аурелиано отпустил его руки, Спадино жадно обнял его за плечи, впившись ногтями в кожу, притянул настолько близко к себе, насколько это было возможно, и поцеловал с таким отчаянным самозабвением, что Аурелиано даже не сразу сориентировался.
Когда они наконец отстранились друг от друга, тяжело дыша, на несколько минут воцарилась полная тишина.
— И? — все ещё не отдышавшись, спросил Аурелиано. — Что теперь?
— Теперь душ, — пожал плечами Спадино, почти невесомо обнимая его за талию. — Ты, кажется, что-то говорил про поцелуй под дождём?
Аурелиано тихо засмеялся. Спадино пожертвовал бы всей музыкой мира в обмен на хотя бы ещё одну секунду его смеха.
Проснувшись на следующее утро в пустой постели, Спадино не удивился. Сомневаясь в реальности всего происходящего вчера, он протянул руку и взял подушку с противоположной стороны кровати. Она действительно пахла Аурелиано, но вот его самого нигде не было видно.
Спадино встал, оделся и спустился на кухню, где было так же пусто. На барной стойке возле кофемашины стояла белая чашка с разводами кофе внутри, а рядом — записка. Спадино взял в руки клочок бумаги, слыша нарастающий нервный стук сердца в ушах. Хоть бы не увидеть там что-то вроде «Прости» или «Прощай» или «Иди ты к черту».
Но в записке резким, угловатым почерком Аурелиано было написано:
«Из еды остался только заплесневелый сыр и вчерашняя переваренная паста. Я в магазин, скоро буду.»
Спадино улыбнулся, запустил кофемашину и сунул клочок бумаги в карман штанов. Удивительно, что Аурелиано вообще решил оставить ему записку. Это было не совсем в его стиле.
Кофемашина ещё не закончила работать, когда из коридора послышался шум и возня, а затем в кухню вошёл Аурелиано, одетый в ту же одежду, что и вчера. Он, кажется, даже не пытался причесаться с утра.
— Walk of shame, Аурелио? — насмешливо спросил Спадино с сильным итальянским акцентом, чтобы разрядить мгновенно ставшую напряжённо-неловкой обстановку.
— Без понятия, о чем ты, — поднял брови Аурелиано, ставя два бумажных пакета на барную стойку. — Готовить у нас нет времени, так что я взял выпечку.
— Быстрые углеводы? — Спадино заглянул в пакеты и остался доволен увиденным.
— Нет, круассаны.
Спадино тяжело вздохнул и сделал вторую чашку кофе, пока Аурелиано разрезал круассаны и искал на кухне баночку джема.
Позавтракав почти в полном молчании, они вышли допивать кофе к морю. День был прохладным и пасмурным. Скорее всего собирался дождь.
— Не думаю, что нам стоило бы это афишировать, — в конце концов произнёс Аурелиано. На фоне серого моря и отражающегося в нем неба его голубые глаза тоже казались серыми.
— Я и так не собирался рассказывать каждому встречному, что я переспал с Аурелиано Адами, — хмыкнул Спадино, отпивая кофе. — Хотя искушение есть.
— Ты знаешь, что я имею в виду, — Аурелиано покачал головой, стуча ногтем по боку чашки. Порыв ветра взъерошил его волосы. — Мир жесток. А тот, который мы для себя выбрали, — ещё жёстче.
Спадино был с ним согласен. Им нельзя было показывать слабость и новый виток в их отношениях. Это могло их убить.
Вместо того, чтобы что-то говорить, Спадино просто кивнул. Аурелиано смерил его долгим пристальным взглядом, а затем отвернулся к морю.
— Габриэле бы за нас порадовался, — произнёс Спадино, грея руки об опустевшую и остывающую чашку.
— Да, — улыбнулся Аурелиано, и на секунду стало не так уж и холодно. — Да, он бы порадовался.
Спадино поставил чашку на песок и обнял Аурелиано обеими руками за талию. От него привычно пахло парфюмом, кожаной курткой и сейчас — кофе. Подул холодный соленый ветер. Аурелиано обнял Спадино в ответ и вздохнул полной грудью.
— Я люблю море.
Спадино улыбнулся.
— Я знаю.
А я — тебя.