Сеансы психологии.

Когда ваши мысли занимает шестнадцатилетний мальчик, а вам почти тридцать и вы мужчина - вам пора записываться на приём к психологу. Даже если Вы сам психолог. Это было где-то на стыке тридцатых и сороковых годов двадцатого века, я тогда только переехал в Швейцарию из Штатов, чтобы найти работу. До сих пор удивляюсь тому, как точно я тогда подгадал с переездом, ведь через пару лет началась Вторая Мировая. Швейцария занимала вооружённый нейтралитет и оставалась в стороне, поэтому жизнь мирного населения не сбивалась ужасами войны и я мог спокойно продолжать искать работу. К слову, ни на одной работе я дольше полугода не задерживался, пока не подал резюме в городскую клинику. Устроится удалось не сразу.  Так как на моё место претендовал ещё один специалист, пришлось пару недель посидеть на испытательном сроке. Но в конце концов я получил эту работу и через несколько месяцев смог окончательно сдружиться с персоналом. Дела мои шли в гору довольно быстро, я стал обладателем многих наград и стал востребован у богатых людей, у которых было много денег и проблем. Всего за три года мне удалось накопить достаточно средств, чтобы предоставлять услуги частного психолога. Я снял офис, нанял секретаршу, выставил на полочки все свои награды и начал работать самостоятельно. По началу было трудно. Верные мне клиенты с прошлой работы продолжали приходить на несколько сеансов, а потом прощались со мной под предлогом того, что их проблема решена и в моих услугах они больше не нуждаются. Я был склонен им не верить. Спустя время у меня появились постоянные клиенты и я пропадал на работе с утра до вечера, помогая решить им их проблемы. В целом, жизнью я был доволен и жаловаться было особо не на что. Зимой, как обычно, я отправился к маме на Рождество и рассказал ей обо всех своих успехах. Долго задерживаться не стал, поскольку не хотел надолго оставлять свой офис пустовать. К тому же я пообещал приехать в ноябре на День Благодарения. Спустя три дня я уже вышел на работу и был уверен, что, возможно, первую неделю клиентов вряд-ли можно ожидать. Но не успел я войти в офис, как моя секретарша тут же сообщила - в кабинете меня ждут. На диване справа от входа в мой кабинет сидели мужчина с женщиной. Как только я вошёл их разговор прекратился. Мы обменялись приветствиями и я прошёл за свой рабочий стол, поинтересовавшись, зачем же им понадобились мои услуги. Чтобы было удобнее разговаривать я пригласил даму за стул напротив. Её муж, прижимая свою шляпу к себе, встал позади неё. Они представились как мистер и миссис Лаупер. В ожидании рассказа об их трудностях в супружеской жизни, мне пришлось сосредоточиться. Как оказалось проблема, с которой они ко мне пришли, заключалась далеко не в этом. Женщина рассказывала о племяннике, что с недавних пор живёт у них. Миссис Лаупер объяснила это тем, что его отец погиб на войне, а мать совсем недавно умерла, мальчик остался сиротой. Я сразу понял в какое русло течёт её рассказ, но тем не менее дал ей закончить. Она теребила край своего приталенного красного платья, что был выполнен в деловом стиле. Вспоминать историю этого мальчика было тяжело. Миссис Лаупер постоянно упоминала о том, что не может видеть этого лучезарного юнца таким отрешенным и будто не живым, было видно её желание помочь. Муж уточнил, что деньги не проблема и они готовы внести сумму за первые сеансы прямо сейчас. От денег я вежливо отказался поскольку люблю, когда мне платят при заметных результатах. Так я чувствую, что действительно помогаю людям. Мы договорились на встречу вместе с мальчиком для консультации, чтобы пообщаться прежде чем начать лечение, а также решить организационные вопросы. На этом и распрощались. Остаток дня я просидел за документацией. Наша первая встреча состоялась седьмого января тысяча девятьсот сорок пятого года. Всего за пять месяцев до окончания Второй Мировой войны. Юнас был самым очаровательным и милым ребёнком, которого я только встречал. И пусть это похоже на слова старого извращенца, тогда я так не считал. Когда мы знакомились и разговаривали, я сразу понял, что он довольно замкнут и недоверчив, поскольку был немногословен. Это нельзя назвать серьёзной проблемой, я  подумал, что миссис Лаупер утрирует, поскольку волнуется за племянника. Но делать выводы и отпускать их было рано. Возможно, Юнас просто не хочет говорить об этом с тётей и дядей, поэтому я назначил следующий сеанс прямо на завтра же, поскольку рассчитывал разобраться с этим как можно быстрее. Но и на следующий день результата я не получил. Мальчик только больше замкнулся в себе, сказал, что не будет со мной говорить и улегся на диван. С утрированием я явно ошибся, проблема все таки есть. Мои бесполезные попытки разговорить его тем, что все останется между нами и что каждому человеку когда-то нужно выговориться, остались проигнорированы. Когда я хотел дать Юнасу психологический тест, он уже уснул, причмокивая губами. Во сне он был невиннее ангела и красивее самой прекрасной женщины. Я тогда засмотрелся на его детское лицо, которое не хмурит брови и нашёл в нем что-то живописное. Ощущения были такие, будто я оказался в художественной галерее и смотрел на безупречное творение, выглядывая из-за стены. Прятался, боялся, что картина меня увидит и убежит. Когда это чувство меня начинало покидать я похлопал глазами, пока Юнас смотрел на меня. Он не понимал почему я на него пялюсь и был этим явно недоволен. Наш первый сеанс был просто ужасным. На протяжении недели я все думал об этом мальчике и о его проблеме. Как ни старайся, а разговорить его мне не удалось. Юнас приходил, ложился на диван и тут же засыпал. Сдаваться шестнадцатилетнему ребёнку я не хотел, поэтому когда он в очередной раз пришёл ко мне на сеанс, дивана в кабинете не оказалось. Я стал внимательно наблюдать за его реакцией. Он оглядел кабинет, будто зашёл сюда впервые, и остановил свой взгляд на мне. При нашем первом знакомстве Юнас избегал моего взгляда, тогда я даже не смог разглядеть его как следует. Не раз слышал от своих коллег, что в человеческом взгляде можно отыскать проблему, которая поможет пациенту, с помощью него можно заглянуть в его душу. Душа моего пациента не была отличима от остальных людей. Каждый несет в жизни какой-то крест, у каждого в сердце остаётся осадок, абсолютно счастливой жизни не бывает. Просто бывают люди, у которых тот самый осадок в сердце появляется слишком рано.   Я понимал, что этот ребёнок не сможет жить нормально, если сам этого не захочет. Моя задача, как психолога была подтолкнуть его к этому. Юнас сел напротив и, кажется, был готов меня слушать. Возможность нормально с ним поработать я упускать не стал, опустил все пустословия и перешел к самой сути. Прежде чем говорить о результатах нашего сеанса стоит упомянуть об одной методике, которой я пользовался, когда работал в клинике. Пациенты приходили ко мне подавленные смертью любимого человека, с пониманием того, что они разочарованы в жизни. В таких случаях я просто задавал разные вопросы. Спрашивал у людей какой их любимый цвет, какое блюдо они любят, какую литературу предпочитают. Параллельно с этим я просил объяснить: почему они это любят? И вот тут нужно провести четкую грань и раскрыть главную суть этой самой методики. Когда ты интересуешься у человека, что он любит, а потом просишь рассказать почему он это любит - пациент начинает раскрываться. Так психологам легче понять на чем именно строится проблема. Когда я задал Юнасу вопрос: "какое твое любимое блюдо?" он явно удивился, но без колебаний ответил, что предпочитает печенья. На этот вопрос я хотел услышать пояснение и он ответил, что печенья часто пекла его мама. Пояснение остальных вопросов так или иначе сводилось к его родителям и когда я в конце сеанса указал ему на эту особенность он опустил голову и тихо спросил: "Разве можно считать проблемой то, что я скучаю по родителям?" Меня тогда просто отправили в нокаут. Я почувствовал себя отвратительно. Все таки я задел больную тему и этот его откровенный вопрос помог мне понять что же творится у него на душе. Его чуть подрагивающий голос открыл мне ту самую истину. Все то, что он спрятал глубоко внутри себя. Мальчик скучает по родителям. Это и есть та самая проблема к которой я подбирался. Когда Юнас тихо всхлипывал напротив меня и утирал слезы рукавом своей рубашки я понял, что лишь усугубил ситуацию, расковырял рану. Детские слезы - это не то, чего бы я хотел добиться от этих сеансов. Видеть заплаканное личико этого мальчика мне хотелось меньше всего. «Твои мама и папа были хорошими людьми, ведь они вырастили такого славного мальчика, как ты. Согласись, они бы не хотели видеть твои слезы?» Такими дешёвыми речами из третьесортной драмы я хотел успокоить своего пациента, но, почему-то, только сам больше расстраивался. Психолог - худшая профессия. Если психологи говорят вам: «Я вас понимаю» - бегите от них. Это - фальшивки. Никто не сможет понять вашей ситуации пока сам в ней не окажется, запомните это. В тот самый день я не смог понять Юнаса и дал волю своим чувствам. Мы оба дали волю своим чувствам. Когда я подошёл, когда положил на его заплаканные щеки свои ладони, когда он увидел в моих глазах слезы и когда мы оба расплакались, обнимая друг друга. Тогда я понял, что этот мальчик ломает все стандарты моей жизни, а я, кажется, ломаю его. Дальнейшие сеансы я считал бессмысленными, ведь проблема с которой столкнулся мальчик, способно решить лишь время. Заставить его насильно улыбаться никто не сможет. Я поделился своими мыслями с тётей и дядей Юнаса на следующий день, умолчав о том порыве эмоций, что мы оба испытали. Они со мной согласились, но все таки миссис Лаупер настояла на ещё нескольких сеансах. Она попросила приехать к ним в дом этим вечером, чтобы провести приём в уютной для Юнаса обстановке. Вызов на дом, конечно, не входит в мои услуги, но несмотря на это я принял их приглашение и ушёл с работы пораньше, чтобы надеть костюм поприличнее. Чего я стоял у зеркала лишние пятнадцать минут и любовался своим видом со всех ракурсов - не понятно. Не то чтобы я был нарциссом, просто чувствовал некую важность этого визита, поэтому, можно сказать, немного волновался. Связано это волнение с тем, что я никогда не бывал у своих пациентов дома или с тем, что после того дня я снова увижусь с Юнасом - тоже непонятно. На улице была отвратительная погода. Всеми фибрами души я ненавидел, когда начинают литься дожди, а снег, лежащий на земле превращается в кашу и все это так мерзко, что не хочется выходить. В такси я предпочёл не заводить бесед с водителем, а просто наблюдать за тусклыми и пустынными улицами Берна. Они наводили на меня тоску. Дом Лауперов был достаточно большим чтобы случайно в нем потеряться. В коридоре меня встретил дворецкий и заранее принёс свои извинения, ибо сегодня хозяева принимают гостей и не могут встретить меня лично. Эти любезности я оставил и попросил показать мне куда идти. Когда меня оставили у дверей музыкальной комнаты я долго просто стоял и слушал шестнадцатую сонату Моцарта. До дыр мною прослушанная в театрах и на званых ужинах, она воспринималась как-то по-другому. Я представлял, как маленькие пальчики скачут по клавишам фортепиано и мне все меньше хотелось входить, ведь тогда мелодия прекратится. Когда я все таки потревожил Юнаса своим вторжением, он остановился и поприветствовал меня. На нем была красивая рубашка с жабо, края кружева были вышиты золотыми нитями, а сама отделка была атласного чёрного цвета. В своём костюме он выглядел, как будущий известный пианист. Я сел в кресло чуть поодаль от фортепиано, Юнас остался сидеть на скамье. Он спросил не хочу ли я чаю и после моего вежливого отказа между нами повисла неловкая пауза. Юнас первым нарушил молчание, извиняясь за то, что из-за чрезмерных тетушкиных переживаний мне пришлось ехать сюда в такую погоду. «Неужели ты не любишь дождь?» интересуюсь я на что Юнас качает головой и смотрит в окно. «Люблю. Когда дождь - всегда темно и шумно, а в темноте и шуме можно хорошо спрятаться и незаметно передвигаться.» Я тогда подумал, что в этом есть какой-то глубокий неосознанный подтекст, либо Юнас просто очень любит играть в прятки. «Ты любишь оставаться незамеченным?» снова спрашиваю я, спустя какое-то время. «Иногда излишнее внимание - это одно сплошное разочарование для того, кто его привлекает.» Я тогда просто выпал от того, что выдаёт этот шестнадцатилетний ребёнок. Излагает он свои мысли грамотно и, кажется, понимает о чем говорит. Я предположил, что после смерти родителей он ударился в образование, чтобы отвлечься. «Хоть тётя и волнуется о моем состоянии, но она совершенно ничего не делает для того, чтобы я хоть немного отвлекся.» Об этом я и сам догадался, как ни странно, ведь вместо того, чтобы присутствовать на сеансе и слушать о чем вообще я здесь толкую, она вместе с мужем развлекает гостей. Юнас затих, наблюдая, как погода за окном ухудшается. «Сыграй мне что-ниубдь, Юнас.» я стараюсь отвлечь его от плохих мыслей. Он играет что-то по памяти, что-то очень грустное и печальное. Я наблюдаю за его плечами, потому что знаю - он плачет. Ребёнок справляется со своим горем в одиночку, не просит чьей-либо помощи и просто переносит все один. К сверстникам он недоверчив, к близким отстранён. Ему не с кем обсудить то, что накопилось в его душе, а накопилось действительно многое. «Знаешь, не нужно сидеть в темноте все свое время. Пусть ты и считаешь её удобной для себя, но в ней есть один недостаток.» я подхожу сзади и аккуратно кладу руки ему на плечи. Он испуганно дёргается, прекращает играть и поворачивается ко мне. Как я и говорил, он снова плакал. «Какой?» «В ней ты всегда будешь один.» я шепчу это ему в губы, а потом нежно провожу по ним своим большим пальцем. Я не стал настаивать, предоставил Юнасу право выбора и он свой выбор сделал, когда так неумело и неуклюже поцеловал меня, обнимая за шею. Когда ко мне пришло осознание того, что я творю, маленькое и такое податливое тело уже сидело на моих коленях, томно вздыхая после очередного поцелуя, который мы с трудом разорвали. Кровь прилила к его губам, а сам он расслабился в моих объятиях. Казалось, что в этих поцелуях он искал то самое, что поможет отвлечься ему от мысли о родителях. Никогда не думал, что в самых грязных своих фантазиях, отныне я буду видеть этого ребёнка. После этого случая мы стали видеться вне рабочее время и я был для Юнаса тем единственным с кем он мог поделиться переживаниями. После школы он забегал ко мне в офис и пока у моей секретарши был обеденный перерыв в ближайшем кафе, мы в моем кабинете целовались до тех пор, пока кто-нибудь из нас не сотрёт губы. Я шептал ему на ухо то, что не говорил ещё ни одной женщине, это ему явно нравилось. Его не волновало то, что нас могли застукать и разлучить, заботится об этом приходилось мне. С возрастом страх того, что тётя и дядя обо всем узнают, все больше волновал его. Мы скрывались долгие четыре года. В моей жизни появилось что-то более важное помимо работы, я перестал жить ею. В жизни Юнаса тоже появилось что-то более важное помимо болезненных воспоминаний, он перестал жить ими. Нас устраивала такая жизнь и было в ней что-то азартное, мы играли против общества. Каждый раз, когда Юнас убегал из того большого дома под всякими разными предлогами и прибегал ко мне в мою уютную квартиру, я был счастлив видеть его спящее лицо после своего пробуждения. Я прижимался к нему всем телом, утыкался носом в шею и будто вдыхал пары опиума, настолько меня опьянял его запах. Он улыбался только мне, плакал и делился всем только со мной. Он жил мной, а я им. Других просто не существовало. Но нашим отношениям был предписан весьма печальный исход. Весенним вечером Юнас приходит ко мне весь промокший до нитки, задыхаясь в слезах. Я дал ему воды и отправил к камину. После того, как он немного успокоился, я взял его руки в свои и спросил что случилось. Как я и ожидал новости были плохими. Мистер и миссис Лаупер все таки догадались о нашей с ним связи. Был большой скандал и Юнас сбежал из дома. Рассказывая все это он плакал и дрожал то ли от холода, то ли от обиды. «Они хотят разлучить нас.» он тихо скулил и обнимал меня, я пытался быть сильным. «Следующим утром мы расстанемся, поэтому давайте сделаем это, прошу Вас. Сделаем это на зло им, на зло всему обществу.» Я понимал чего именно от меня хочет Юнас и мне ничего не оставалось. Признаться, я долго тешил себя пошлыми фантазиями, мечтая, когда это тело наконец станет моим. Он плакал и не мог остановиться, а я по прежнему старался держать себя в руках. Пока рубашка сползала с его плеч и падала на пол, пока я развязывал тугой узел своего халата, пока мы оба вертелись в этом вихре долгожданной страсти, я пытался запомнить его каждый томный вздох. Мои губы исследовали его тело, пытаясь запомнить каждый сантиметр, а он то шептал, то в полустоне говорил моё имя. Долгие четыре года он снился мне таким. Нежным и открытым, застенчивым и страстным. Той ночью Юнас плакал и просил меня не сдерживаться, ему хотелось запомнить все то, что произошло в этой квартире. Он постоянно тянулся ко мне, чтобы поцеловать, а я не разрывал и принимал его поцелуи. Впервые мне не хотелось, чтобы ночь заканчивалась, ведь вместе с ней уйдет мой дорогой Юнас. В этот раз мы решили сдаться. Он делал это ради того, чтобы после него у меня не было проблем, а я делал это, чтобы ещё больше полюбить его. Утром мне пришлось собственноручно вернуть его домой. Мы долго стояли за воротами, Юнас не спешил уходить, кидался мне на шею, говорил, что обязательно найдет способ, чтобы снова быть вместе. "Пошли мне весточку и я найду тебя." Он снова не сдержал эмоций. И когда это он стал таким плаксой? Я обнял его, погладил по спине и когда увидел в одном из окон особняка, худой силуэт миссис Лаупер сказал, что пришло время расстаться. Мне пришлось уйти первым, я не оборачивался. Как сел в такси так и уехал ни разу не взглянув на него. Уже после я смог дать волю чувствам, которые сдерживал всю эту ночь ради него. Долгих восемь лет я не получал от Юнаса никаких писем, но все продолжал ждать. Не съезжал с квартиры, не переезжал с офиса. Одним майским утром моя секретарша протягивает мне письмо на моё имя от Юнаса Лаупера. Я ещё долго вглядывался в это имя на конверте и все не решался его вскрыть, наверное, потому, что знал или предполагал о чем будет речь. Сейчас Юнасу двадцать восемь. За это время у него могла появиться жена и дети. С одной стороны я желал ему только счастья, но совсем с другой мои собственнические наклонности не хотели мириться с этой возможной мыслью. Долго же я себя мучал и изводил прежде чем распечатать этот конверт. Содержание письма не занимало и страницы, но те несколько главных строчек, что я увидел, пробежавшись по нему глазами, успокоили меня. "Все восемь лет я думал, копался в себе, хотел понять кто я такой и, конечно же, преисполниться в своем познании. Дойдет ли это письмо до тебя? Прочитаешь ли его? Вспомнишь ли меня? Много лет прошло, я не давал о себе знать. Ты мог и забыть меня. У тебя могут быть жена и дети, но даже если так, то я рад за тебя. В начале этого лета я снова приеду в Швейцарию и, скорее всего, навсегда. Тетушка и дядя не справились с болезнью, что одолела их в разные года, надеюсь, они в лучшем мире. Благодаря тебе я понял, что пусть даже и не получал от них поддержки и тепла, но они приютили меня, кормили едой со своего стола. Так как у них нет прямых наследников, дом в Швейцарии теперь, как и все их имущество, считается моим. Сколько воспоминаний в этом доме. Помнишь музыкальную комнату, фортепиано, дождь и наш первый поцелуй? Я бы все отдал ради того, чтобы пережить эти моменты снова." Он явно хотел увидеться снова. Я ждал его долгие восемь лет, чтобы снова заключить в своих объятиях, чтобы снова, как в те уютные вечера в моей квартире, шептать ему на ухо слова любви. В назначенный день я был возле дома почивших тёти и дяди Лауперов. После их отъезда я ещё не раз приезжал сюда и просто стоял за воротами, придаваясь воспоминаниям. Благодаря слугам, что ухаживали за домом, он почти не изменился. Дворецкий, все тот же мужчина, что первый раз принимал меня в этом особняке, но уже постаревший и осунувшийся, встретил меня и провел в дом. Кажется, он тоже запомнил меня, сказав, что за десять лет я почти не изменился. Как только мы вошли в дом, старик с улыбкой спросил помню ли я где находиться музыкальная комната. С минуту я просто стоял и смотрел вверх, а потом сорвался с места и по памяти побежал к той самой комнате, где четырнадцать лет назад все и началось. Я убедился, что Юнас там, когда уже издали слышал фортепиано. В этот раз я не стоял долго за дверью, а сразу ворвался, даже не постучав. За инструментом сидел ребёнок, но когда я так громко вошёл, он испугался и остановился. Мне хватило всего лишь взглянуть на него, чтобы понять, кто это. Сын Юнаса был копией своего отца, такие же светлые волосы и глаза. Я стоял напротив, пытался увидеть в лице этого ребёнка черты своего возлюбленного, пока не услышал бег в коридоре. Юнас появился в проёме двери весь растрепанный и запыхавшийся. Он не верил своим глазам, да и я тоже. Спустя годы он изменился, но его чувства явно остались прежними. Я наконец заключил его в свои объятия, прижал его к себе настолько сильно, насколько мог. Мы снова дали волю своим чувствам, как тогда, в моем кабинете. Но мы ещё успеем обо всем поговорить. Сейчас с нами в одной комнате ещё и ребёнок, который не понимает, что происходит. Я посоветовал Юнасу собраться и взять себя в руки. Он меня послушался, заверил испуганного малыша, что все в порядке и представил нас друг другу. Мальчика звали Уильям. Мы пожали руки и когда он спросил меня кем я прихожусь его отцу, я сказал, что он мой очень близкий друг. Юнас отдал Уильяма на попечение нянькам и мы сели на балконе, ожидая, когда нам подадут чай. Он рассказывал о том, что с ним происходило все эти восемь лет, рассказывал, что тётя с дядей нашли ему невестку. Она забеременела и свадьбу решили играть после родов, но, родив Уильяма, она умерла. Я высказал ему свои соболезнования, но Юнас сказал, что это лишнее, поскольку не питал к своей невесте любви, лишь симпатию. Мы болтали до позднего вечера, я уже хотел выдвигаться домой, но он попросил меня остаться, завлекая в спальню. Конечно, я не мог ему отказать, так сильно я его хотел. Заснули мы лишь ранним утром, прижимаясь друг к другу. Я снова почувствовал, как выглядываю из-за угла в картиной галерее, где стоит та самая картина, что я боялся спугнуть много лет назад. Спустя двенадцать лет она все так же стоит и даже не думает двигаться с места.