***
После той ночи Сарутоби не показывается у него так долго, что Зензо даже начинает слегка волноваться. И не до конца понимает природу этого волнения. Не случилось ли чего? Да нет, Сарутоби справится, Зензо уверен в её навыках. Не отпугнул ли он её предложением съехаться? Да нет, Сарутоби не настолько глупая, и слишком давно и хорошо они друг друга знают. Но на сердце неспокойно. И резко легчает, когда он возвращается домой и обнаруживает на своей кухне Сарутоби, которая наворачивает натто прямо из контейнера. Волосы у неё потемневшие от влаги и чуть вьются — душ она уже приняла. Как у себя дома. Как всегда. — Я должна такое тебе рассказать! Такое!.. — глаза Сарутоби сверкают. Она путается во фразах и захлёбывается восторгом, когда вываливает на Зензо историю встречи с любовью всей своей жизни. Зензо не то чтобы не слушает, скорее, не особо концентрируется, улавливая только ключевые моменты, поглощённый приготовлением нормального ужина. Сарутоби взвывает что-то нечленораздельное, обнимает себя за плечи, глупо улыбается… — Не знаю, то ли рад за тебя, то ли сочувствую этому парню, — подводит итог Зензо. Одно и другое вместе, наверное. Удачи им и всего хорошего, и терпения этому счастливцу, оно ему пригодится. Зензо ставит на стол еду, и Сарутоби тут же выкладывает натто поверх своей порции, подвигает к себе тарелку и начинает с аппетитом поглощать рис. — Ну что ж, поздравляю, — Зензо усаживается напротив, тоже берётся за палочки. — Буду по тебе скучать, всё такое. — С чего это? — поднимает удивлённый взгляд от тарелки Сарутоби. К щеке у неё прилипла рисинка. — Не будешь же ты дальше со мной спать, раз у тебя всё сложилось, — Зензо тоже выказал бы удивление, если бы было не лень. — Надо вспомнить, как там дружат без привилегий. — Вот ещё, — фыркает Сарутоби. — Ничего пока не меняется. Я же ещё не женила его на себе. Много, много терпения, желает Зензо. Стойкости и крепких нервов тебе, парень. Но всё же он немного рад. С Сарутоби хорошо, привычно и удобно, а он не любит менять устоявшийся порядок своей жизни.***
Приходится мириться с тем, что в его доме теперь не только расчёски с длинными бледными волосами и женские трусы в стирке, но и плётки, наручники, верёвки и прочие радости фетишиста. Сарутоби даже притащила откуда-то дакимакуру с грубо нарисованным хмырём, и теперь периодически в их постели оказывается третий — к счастью, в виде безмолвного наблюдателя. Зензо грозится вынести эту подушку на помойку, но Сарутоби защищает её с таким пылом, что, кажется, вот-вот кунаи полетят. Так что, плевать, пусть будет. Зензо просто отворачивает криво намалёванное лицо к стене. Но когда Сарутоби притаскивает в его дом букет, это уже как-то действительно не очень правильно. — Он тебе подарил? — спрашивает Зензо, протягивая ей вазу. — Нет, — Сарутоби на мгновение мрачнеет. Её отношения никак не складываются, и Зензо приходится выслушивать новые и новые монологи на этот счёт. Они, кажется, никогда так много не разговаривали, с самого детства. Точнее, он всегда больше отмалчивался, но и Сарутоби никогда так много не рассказывала ему, не вываливала сокровенного. — Просто поклонник нарисовался, я его уже… отшила, — она делает паузу всего на мгновение, не позволяя задуматься о судьбе неудачливого поклонника, и поправляет бутон, чтобы букет аккуратнее стоял в вазе. — А цветы вот остались. У меня точно засохнут, а тебе будет не лень менять им воду и всё такое прочее. Что там для цветов делают? Зензо понятия не имеет, ему не приходилось ухаживать за букетами, но Сарутоби права: он выяснит и будет это делать. И пусть она хоть сто раз назовёт его занудой, он иначе не может. — Кстати, про цветы, — говорит он, разглядывая букет, — слышала новости? Про ту новую болезнь, что привезли на Землю аманто? — Вирус Ханахаки? — Сарутоби делает пару шагов назад, встаёт рядом с ним и тоже критично оглядывает букет в вазе. — Слышала. Что-то там про несчастную любовь? Звучит довольно бредово. — Не бредовее всего прочего, что происходит в Эдо, — резонно замечает Зензо. — Тоже верно, — соглашается Сарутоби. — Кто-то говорит, что это просто слухи. Сказки. Обычно всякие вирусы и прочие катаклизмы сразу накрывают Кабукичо, а тут всё тихо. Кто-то где-то болеет… Ты хоть одного заболевшего знаешь? Хотя бы знакомого знакомого? — Нет, не знаю, — признаёт Зензо. — Может, правда, слухи. На самом деле, просто к слову пришлось. — Ну да. Они всё ещё стоят и рассматривают букет. Дурацкий, надо сказать, слишком пышный и аляповатый, цветы подобраны как попало, лишь бы побольше и подороже. Кто бы ни подарил его Сарутоби, явно хотел показать: «Смотри, какой я богатый, даже ранней весной могу себе позволить такую роскошь!» Без шансов, на такое она не поведётся. Сарутоби вдруг шмыгает носом, и Зензо вздрагивает от неожиданности — чего это она? Расстроилась, что букет не от того, о ком мечтает? Или в чём дело? — Проклятый насморк, — бормочет Сарутоби. — Погода мерзкая, сырость и холодно… — Да, точно, — с облегчением подтверждает Зензо. Что-то он слишком мнительный стал в последнее время.***
Юным шиноби во время обучения постоянно повторяют: главное — оставаться незаметным. Делай что угодно, но не прояви себя, не попадись никому не глаза, не издай ни звука. Хочешь сказать — покажи жестами, хочешь закричать от боли — терпи, хочешь выпустить газы — раздвинь руками булки и сделай это бесшумно. А потом ещё ладошкой помаши, разгоняя воздух, чтобы запах тебя не выдал. Если болеешь — вообще откажись от миссии, сиди дома, потому что остаться незаметным ты не сможешь: сдержать кашель сложнее, чем вытерпеть пытки. Лицо у Сарутоби уже зелёное от того, как старательно она пытается не шуметь. Каждый раз, когда она зажимает рот руками и изо всех сил сопит, пытаясь кашлянуть через глаза, её потряхивает от прошивающих тело спазмаов. И когда их всё-таки неизбежно обнаруживают, первое, что делает Сарутоби, это с наслаждением прокашливается — тяжело, с одышкой. Так сильно, что враг ошарашенно стоит и ждёт, пока она закончит. Зензо этим пользуется, обезвреживая его раньше, чем одумается. Кажется, на сегодня это вся польза от Сарутоби. Зензо не злится на неё за бесполезность, только за то, что потащилась на миссию больной. Сейчас так легко простыть, весна в этом году очень ветреная. А если станет хуже? Их сегодняшние противники, правда, такие же самоуверенные упрямцы, как Сарутоби, через одного с соплями и слезящимися глазами. Расправляясь с ними, одним за другим, Зензо отрешённо думает о том, что надо будет купить витаминный напиток и заварить чаю с имбирём, а то неровен час подхватит общую заразу. Да, говорят, дураки не болеют, но Сарутоби, вон, снова надсадно кашляет, держась рукой за ствол ближайшего дерева. Зензо швыряет кунай прямо в лоб типу, который подкрадывается к ней сзади. Это последний. Обозревая опустевшее поле битвы, Зензо всё ещё думает о Сарутоби: как бы ни пришлось тащить её домой на себе… — Вот ещё, — возмущённо отказывается от его предложения Сарутоби. — Я прекрасно сама дойду! — и снова кашляет. Зензо только плечами пожимает: как будто он уговаривать будет. — Я в полном порядке! — упорствует Сарутоби. — Не веришь?! Я тебе докажу! Подожди, вернёмся к тебе, узнаешь, какая я горячая любовница! Горячая разве что в том смысле, что у неё температура поднялась. — Да нет, не стоит, — отказывается Зензо. — Я слишком устал. Давай не сегодня. — Пф, слабак! — фыркает Сарутоби, и если её не знать, не услышишь в голосе облегчения. Порыв пронизывающего ледяного ветра налетает неожиданно, Сарутоби ёжится и снова кашляет.***
Живые люди так вообще выглядеть не могут: кожа у Сарутоби совсем белая, черты лица заострились, под глазами залегли чернющие тени. Если бы не сотрясающие её приступы кашля, Зензо бы постоянно проверял, дышит ли до сих пор. Так пока слышно — дышит. Пытается. Цветов уже полная комната, Сарутоби вяло шутит, что ему не придётся тратиться на оформление её похорон. Как будто Зензо волнует именно это. Когда очередной приступ кашля отступает, Зензо смахивает в сторону свежие бутоны, влажной тканью обтирает лицо Сарутоби. На губах у неё пузырится розоватая от крови слюна: лёгкие, бронхи, трахея, гортань — всё изодрано плотными цветочными лепестками. — Давай я поговорю с ним, — в который раз предлагает Зензо. — Это единственное, что можно сделать… Он даже не уверен, что это поможет, но сидеть рядом, ничего не делать и только стирать пот с горящего от лихорадки лица Сарутоби уже просто невыносимо. — Нет! — у Сарутоби хватает сил прервать его так твёрдо, чтобы он не сомневался в том, что это окончательное решение. — Он согласится! — увещевает Зензо. — Он порядочный тип… — Я знаю, — вздыхает Сарутоби и прикрывает глаза. — Но… не хочу… так. Зензо ничего не говорит. Никаких «но ты же умрёшь». Сжимает челюсти, чтобы ничего не сказать, стискивает кулак — крепко, до боли. Рука Сарутоби выскальзывает из-под одеяла — тонкая, слабая, но хранящая тень былой силы; вцепляется в его запястье. Зензо удивлённо смотрит в глаза Сарутоби, а та упрямо поджимает побелевшие губы и требует: — Пообещай, что не сделаешь этого! Они никогда не давали друг другу никаких обещаний: слишком сложно их сдерживать, когда в любой момент всё может перемениться, и не знаешь, останетесь ли вы на одной стороне, доживёте ли до завтра. Только вот раньше это было гипотетически, а сейчас слишком реально, до утра Сарутоби может не дотянуть. И именно поэтому Зензо не может отказаться. — Обещаю, — говорит он, а внутри всё переворачивается от чувства собственной беспомощности. Сарутоби не может кивнуть, так что просто медленно моргает и отпускает его запястье, её рука обессиленно падает на кровать. Зензо тоже расслабляется, но это не покой, а накатившая дурнота. Он выходит из комнаты, и из дома, приваливается спиной к стене и закрывает глаза. Ему нужна минута, чтобы прийти в себя. Полминуты. Двадцать секунд, прежде чем он вернётся, чтобы продолжать сидеть рядом, успокаивать Сарутоби и вытирать ей лицо. Всё остальное он уже перепробовал: довёл до нервного тика всех подпольных торговцев запрещёнными лекарствами, наркотиками и инопланетными БАДами; вытряс душу из докторов и учёных, пытающихся докопаться до природы нового вируса и способов его лечения; хотел даже вывезти Сарутоби на другую планету, где, по слухам, можно было излечиться — только слухи сразу же опроверглись… Единственное, чего он не может сделать, это признать своё поражение. Глаза слезятся — наверное, от этого проклятого ветра.***
Если бы Зензо раньше спросили, какая черта определяет характер Сарутоби, он бы задумался. Взбалмошность, ответственность, грубость? Теперь он знает наверняка: упрямство. Ему кажется, что до сих пор она жива только из своего всепоглощающего упрямства. Организм уже преодолел все разумные лимиты, но Сарутоби упорно продолжает дышать, выталкивает через глотку проклятые цветы. Она не приходила в сознание уже два дня, но одеяло всё-таки слабо, едва заметно, поднимается и опускается, а тело периодически сотрясается в слабых конвульсиях. Зензо следит за тем, чтобы она лежала на боку, чтобы не захлебнулась окончательно в этих чёртовых лепестках, хотя это всего лишь попытка оттянуть неизбежное. Сам он постоянно рядом и, наоборот, постоянно бодрствует. Пытается спать, но не может, лишь забывается ненадолго слабой тревожной дремотой. Зензо кажется, что если он заснёт, то именно в этот момент Сарутоби перестанет дышать, и… Нет, просто нет. Нельзя даже думать об этом. Юным шиноби во время обучения рассказывали, как переступить через тело друга и продолжать сражаться. Зензо даже приходилось делать это — на поле боя, в пылу сражения. Но не так. Не в собственном доме. Не через бледную и прозрачную от непрекращающегося кашля Сарутоби. — Я сейчас вернусь, — негромко говорит он. — Только умоюсь. Вряд ли Сарутоби его слышит, но нельзя просто молча выйти из комнаты — может показаться, будто он смирился и сдался. Хотя, шепчет неприятный внутренний голосок, пора бы уже сделать и то, и другое. Зензо не слушает его, выкручивает посильнее кран, чтобы шум воды заглушил все эти проклятые мысли. Набрав полные ладони, Зензо плещет себе в лицо, пытаясь остудить лихорадочно горящие щёки и, кажется, мозг. Зеркало всё в брызгах, но он не обращает на это никакого внимания. Он опять набирает в ладони воду, умывается, полощет рот, снова умывается, слишком тщательно, отфыркиваясь и отплёвываясь, в надежде, что хоть немного полегчает, что в голове чуть-чуть прояснится… Что-то в горле начинает першить. Наверное, простыл на этом чёртовом весеннем ветру.