Кукушка

— Закончил? — Да, — бумаги с шуршащим звуком ложатся на стол. Пламя свечи дергается в сторону, шипит, словно со злости, что его потревожили. — Спасибо, — благодарит Эрвин. — Уже поздно, — Леви складывает руки на груди. — Долго еще собираешься сидеть? — Все равно не могу уснуть. Прошла уже неделя, и… — Эрвин запинается, качает головой и неторопливо, с видимой долей сомнения, пододвигает на середину стола одну бумагу. Издалека можно решить, что это открытка. Однако Леви прекрасно знает, что это. — В общем, я взялся за похоронку. Больше не стоит надеяться на его возвращение. — Так будет правильно, — голос Леви спокоен и ровен. — Ты знал его родителей? — Немного. Хорошие люди. Обычные работяги. Нанимались на сезонные работы. Майк ездил к ним во время увольнительных. Нет, не ездил. Майк ездил на кладбище, где в братской могиле покоились его родители — обычные работяги, — не пережившие голодомора и хаоса во время падения Марии. Отца пырнул ножом какой-то оголодавший до истерики молодчик, и его, истекающего кровью, доставили в переполненный госпиталь. Туда же незадолго до этого попала и его мать — с тифом. Выкарабкаться она не сумела. В бреду она гналась за мальчиком Майком — интересно, догнала ли?.. — и умерла с его именем на запекшихся губах. Молодая медсестричка рассказала об этом Майку, когда тот с опозданием появился на пороге. Вот так вышло, что почили его родители практически в один день. Жили они, правда, не долго и не счастливо. Иногда Майк брал Леви с собой. Они смотрели на неаккуратно вытесанный могильный камень, вдыхали терпкий запах камнеломки, слушали, как где-то недалеко кричит кукушка — Леви каждый раз подавлял внутри себя желание спросить, сколько ему осталось, — а затем шли в ближайший трактир и напивались. Вернее, Майк напивался. — Если быть откровенным, — начинает Эрвин, — то я до сих пор не могу в это поверить. Не укладывается в голове. — И у меня, — подтверждает Леви. — Это нелегко. Настолько нелегко, что после того, как Майк не возвращается в штаб, он еще пару ночей кряду на свой страх и риск выбирается на юг от Стены Роза, чтобы убедиться. Или, наоборот, разувериться. Как же ему хочется разувериться! Пожалуйста. Гарнизон всегда пропускает сильнейшего воина человечества без лишних вопросов — эти идиоты все еще наивно полагают, что существует брешь. Эрвин слишком занят, чтобы заметить его ночные исчезновения. У него до сих пор ноет бедро, но это пустяки. Он сможет драться. Ради Майка — раненого, искалеченного, но живого — он сможет все. Когда на горизонте показываются первые солнечные лучи, а сапоги начинают скользить по мокрой траве, он возвращается. От Майка не остается даже гребаной нашивки. Ни одной зацепки. Со слов его отряда, он вознамерился выиграть им время и отвлечь внимание гигантов на себя. Время он выиграл, а вот себя — проиграл. Леви думает, что в какой-то степени Майк тоже кончил в братской могиле — в местечке на юго-западе Марии, недалеко от деревни Рагако, где полегли абсолютно все. Тихая, лесистая местность, над которой особенно низко пролетают облака — здесь чуткое обоняние Майка точно отдохнет от городского зловония. Здесь душа Майка точно обретет пристанище — решает Леви в свою последнюю вылазку и отказывается от дальнейших поисков. — Мы познакомились в первый же день в Кадетском корпусе, — Эрвин встает со стула и идет к плотно занавешенному ночью окну. — Помню, как он обнюхал и сказал, что я приятно пахну. Меня это тогда сильно смутило. — Представляю, — Леви усмехается почти искренне. Он познакомился с Майком в Подземном городе. Тот летал так же быстро и проворно, как и капитан Легиона Разведки Эрвин Смит. А затем пальцы Майка вплелись в его волосы и, на мгновение потянув за них, с размаху окунули его лицом в грязную лужу. Так ему, воришке и крысе из подземелий, доходчиво объяснили, что такое военная дисциплина и кто здесь авторитет. Отплевываясь от сточной воды, Леви смотрел на натертые до блеска ботфорты Эрвина перед собой. Кто бы мог подумать, что когда-нибудь они будут общаться на равных? Потом, уже спустя много смертей и вылазок, Майк снова вплел свои пальцы в волосы Леви, однако в этот раз он ничего не имел против. — Как-то так вышло, что мы стали друзьями. Майк тоже был одним из тех немногих, кто не сомневался в своем выборе с самого начала. Разведка. Говорил, что у человечества будет шанс до тех пор, пока хоть один человек будет сражаться… Не могу поверить, — снова повторяет Эрвин и делает то, от чего у Леви сердце ухает куда-то вниз, в бездну, со свистом. Эрвин садится на подоконник, поникает, сутулит плечи, словно хочет спрятаться от всего мира, и… закрывает глаза ладонью. Он, конечно же, не плачет. Хотя мог бы. Впрочем, для Эрвина это уже крайняя степень отчаяния. — Эй, — Леви не думает ни секунды, его просто насквозь прошивает импульсом, и он спешит на помощь. Он никогда не был хорош в таких вещах, как поддержка и утешение, но всегда пытался поддержать и утешить. — Не время раскисать. Слышишь меня? Эрвин замирает, берет себя в руки, оттесняет печаль и поднимает сухой нечитаемый взгляд на Леви. — Он ушел с честью, выполнил свой долг, — рука сама ложится на плечо Эрвина, едва ощутимо сжимает его. Так даже самому Леви становится легче. — Теперь наш черед. — Ты прав. Извини за это. Я займусь похоронкой. — Хорошо. Леви бредет в свою комнату — его шаги эхом отзываются по пустому коридору. Он останавливается у одной из дверей — комната Майка, бывшая комната Майка. Руки сами собой сжимаются в кулаки. Леви припадает лбом к косяку, закрывает глаза и прислушивается в надежде услышать, как Майк ходит по комнате. Но вместо этого Леви слышит, как кричит кукушка.