neon purple

сонхуну кажется, что хисын слишком нереальный, несбыточный, не такой, как все остальные на этом бесконечном горизонте существования. сонхуну кажется, что хисын пробрался в кору его головного мозга ещё задолго до того, как сказал: «привет, давно не виделись». они оба совсем не поменялись с тех пор, как их познакомил джей во время совместной стажировки. хисын всегда был более уверенный, более занятой, более серьёзный. хисын записывал каждую минуту в свой ежедневник цвета слоновой кости, и проверял почту три раза в день в надежде увидеть письмо с приглашением на прослушивание в одну из компаний большой тройки. хисыну всегда хотелось больше, чем у него есть. сонхун же не понимал всего этого вычурного стремления быть лучшим и ограничивался запасами собственных наработанных за жизнь навыков. он жил в скорлупе, покрытой стальной медью, нерушимой бронёй, оболочкой из чистейшего хрома. сонхун никому и никогда не открывал своего сердца, не позволял чужим вторгаться в то, что он так старательно скрывал, зашивая в себе каждый день узлы новой партией бесчувственного волокна. но когда хисын невзначай пригласил сонхуна на кофе-брейк, чтобы пообщаться и познакомиться поближе — сонхун понял — что-то тут неладное. и дело даже не в том, что хисын разговаривал без остановки, попивая горький кофе из пластикового стакана, иногда вставляя в свою безразрывную речь «круто, да?» и «тебе точно интересно?», и не в том, что он часто улыбался, показывая, что обращается к зажатому и холодному сонхуну только с добрыми намерениями. просто сонхун давно заметил — рядом с хисыном жизнь будто обретает другие, совсем непонятные краски. будто на его собственной шкале жизнеобеспечения переваливает огромная доза серотонина; рядом с хисыном было бесконечно уютно, бесконечно мягко, бесконечно хорошо. рядом с хисыном узлы бесчувственного волокна потихоньку расплетались, но связывались вновь, стоило ему только отойти. это непонятное чувство, похожее на то, когда вам чего-то очень хочется, но вы остерегаетесь, потому что — а вдруг, это опасно? хисын и вправду очень много разговаривал, разговаривал, разговаривал, а сонхун слушал и ловил себя на мысли, что рассказ о разбитом окне в баре на хондэ — это довольно интересно. вернее, историю сонхун совсем не слушал — просто её рассказывал хисын — и это, пожалуй, было самой интересной частью. они сблизились довольно быстро, но сонхун всё ещё переживал. переживания вросли в него, как врастают ногти на пальцах — болезненно, почти что до крови. каждая кривая улыбка, каждый непринуждённый жест — сонхун сетовал на себя за то, что не в силе скрывать выпирающие наружу чувства. (эти чувства стали хроническими. и сонхуну это очень не нравилось.) хисыну с сонхуном было хорошо; он впервые подумал, что помимо бесконечных тренировок и вокальных уроков существует такая штука, как жизнь. и когда сонхун невзначай спросил хисына о том, что он делал на выходных, старшему захотелось увести сонхуна за руку на самый высокий этаж здания и рассказывать ему о каждой прожитой минуте воскресенья; и он бы рассказывал, чувствуя, как ветер колошматит чёрные волосы, как ростки лоз шуршат на облупленных стенах, как гудят под ногами вагоны поездов, и шумят вечно забитые улицы сеула; он бы рассказывал ему тысячи выдуманных историй, рассказывал бы про то, какой теории касаемо убийства кеннеди он придерживается и точно рассказал бы о том, что чувствует, когда смотрит в его глаза. потому что в его глазах — необоснованная ничем сказка, которую хисын хотел прочитать лично, без остановки, без чувства страха и сожаления. потому что: — мне с тобой хорошо. и потому что сонхун улыбнулся, когда хисын это сказал, спрятав покрасневшее лицо в рукавах своей толстовки. (у младшего тогда немного подкосились ноги, и почему-то с того самого дня хисын выгравировал себя в коре головного мозга сонхуна сургучной печатью). ;;; в их комнате — разбросанные по периметру тапки, куча журналов и смятые в большой клубок одеяла. в их комнате часто бардак, и сеон ругается, говоря, что здесь, вообще-то, круглосуточные камеры и большая фанбаза в интернете. сеон, в общем-то, часто ругается, но сонхун и хисын почему-то его не слышат. а когда сеон выходит из комнаты, чтобы принять душ перед сном, на стенах остаются только неоново-фиолетовые лампы и запах ванили из дозатора, который хисын откопал где-то в прачечной. когда сеон выходит из комнаты — в ней просыпается новая жизнь, в которой хисын не боится дотронуться до сонхуна и разглядеть в фиолетовом свете неоновых ламп напряженные после тренировки вены на его руках. в которой сонхун, улыбаясь, шепчет хисыну, что ему тоже с ним хорошо, зная, что слова растворятся в фиолетовом свете так же, как и ванильные молекулы, а хромовая броня разлетится на целостные куски вместе с распустившимися узлами волокна. а ещё, в свете фиолетовых неоновых ламп, на небольшом участке комнаты, что находится вне зоны досягаемости камер, хисын тянется к сонхуну и нежно касается губами его щеки — и то, до первой попытки остаться незамеченными, потому что потом было бы сложно остановиться. но если бы сеон это увидел, то он, наверное, не стал бы ругаться.