Дом милосердия

«В последнее время я так часто оглядываюсь назад, смотрю на события прошлый лет, анализирую свои действия и понимаю, что значимость всех моих проблем была преувеличена в сотни раз. Только испытав и пройдя через настоящие трудности, ты осознаешь: все, что было до этого, — просто пустяки, которые не имеют никакого веса в масштабах твоей жизни.» — Именно за этими мыслями меня застала воспитательница, — или, как принято называть ее между нами, надзирательница — которая вошла в столовую, оставляя за собой аромат недорогих духов и дыма дешевых сигарет. Все дети в одно мгновение уставали на нее свои пустые глаза и боялись проронить хоть слово. Да что там слово! Никто не издавал ни звука, в нетерпении ожидая звучание ее голоса. — Дорогие дети, — наигранно ласково сказала женщина, хотя все знали, насколько сильно она нас ненавидит. — Быстрее доедайте — к вам пришли родители! Я лишь горько усмехнулась, увидев загоревшихся от счастья детей. Все мы прошли через это. Каждый, кто был старше лет семи, прекрасно понимал: мы никому не нужны и больше никто за ними не придет, иначе сделали бы это давным-давно, когда в нас еще горела та надежда, потерянная спустя года. Было очень тяжело смотреть, как эти люди, которых принято называть родителями, хотя они ничего не сделали, чтобы звать их столь громкими словами, просто выбирали среди нас самых лучших, словно товар на рынке. Однако еще тяжелее было смотреть, когда этих детей возвращали обратно и когда в них угасало все, что давало силы жить дальше. Они замыкались в себе, ища недостатки, и просто умирали на наших глазах. Сколько еще придет таких «родителей», которые просто играют с нами? Сколько из них вернут нас обратно? И у скольких мы останемся навсегда? Взяв пластмассовый поднос красного цвета с многочисленными потертостями и трещинами, я понесла его к столу. Мне не хотелось больше ни есть, ни делать домашку, да и вообще ничем заниматься, только в этом месте ты не можешь просто лежать на кровати и смотреть в потолок. Тебе всегда найдут занятие. Я знала, что наш детдом являлся одним из самых худших в округе, однако здесь все далеко не так плохо. Например, по средам нам давали булочки с сахаром, а вечер субботы предоставляли самому себе. Если говорить о людях, то они здесь разные. Почти все воспитатели грубые, жестокие и срываются на нас, а вот дети очень добрые и наивные, пока их не сломают. Иду по обшарпанным коридорам, где стены уже далеко не белые, а пол скрипит на каждом шагу. В этих коридорах нельзя ни бегать, ни быстро ходить, а говорить разрешается только шепотом и по необходимости. Иногда я думаю, что попала в тюрьму, в некий концлагерь. Я решила не идти к тем людям, пришедшим за «товаром» (другими словами, к родителям), а просто посидеть в своей комнате, пока воспитатели нацелены свадить очередное бедное тело и не следят за нами. В комнате стояло около четырех — пяти двухъярусных кроватей и два шкафа, пару небольших столов по середине, несколько стульев и два окна на стенах. Всё. Никаких игрушек, даже деревянных, хотя некоторые умудрялись хранить одну-другую в дырках за шкафами, где я и Женя хранили сигареты. Даже если ты не куришь, у тебя всегда должна быть хотя бы пачка, иначе ты будешь находиться в самом низу этой условной иерархии. И чем больше у тебя пачек, тем тебя больше уважают, потому что хранение сигарет в нашем детдоме карается несколькими ночами в подвале вместе с крысами и плесенью. Да, здесь всё жестко с этим. Я знала своих родителей, в отличие от многих детей, живущих рядом со мной. История классическая: отец был пьяницей и умер в тридцать, у матери не хватало денег, чтобы прокормить хотя бы себя, ведь работа швеи не предполагает мешки с красными купюрами. Так я и оказалась в этом месте и даже не жалею об этом, ибо у матери сорвало крышу после смерти отца. Она кричала каждый день, била посуду и винила в его смерти всех, кроме самого папы, который все деньги тратил на бутылку дешевой водки и закуску к ней. В один момент сердце остановилось, а его дружки просто убежали, испугавшись наказания. Мне не больно вспоминать это, не знаю почему. Мать я уже не видела около года: ей стыдно показываться мне на глаза, боится, что я буду винить ее в своем нахождении здесь. Не буду. Но и видеть ее тоже не хочу. Пусть катится куда угодно — мне всё равно. Поднимаюсь на руках к своей кровати. Специально выбрала верхнюю, потому что с нее проще смотреть в окно, да и тебя вряд ли случайно кто-то заденет, проходя мимо. Единственный плюс, который я нашла в этой комнате, —восточная сторона. Видели бы вы эти рассветы в четыре — пять утра. Ради них стоит просыпаться так рано. Ну, еще и ради ванной, ведь в такой час все спят и ты можешь спокойно искупаться, избежав постоянных криков и стуков в дверь. Все наивные ушли, остались лишь я да Женя, которая время от времени бросала в мою сторону взволнованные взгляды. Спустя несколько минут я не выдержала: — Говори, — спокойной и тихо сказала я. — Что? Ты о чем? — Либо говори, либо прекращай пялиться. — Просто ты выглядишь такой... Грустной. Что случилось? — в ее голосе и правда слышались нотки переживания. Эта девушка одна из немногих, кто несмотря ни на что оставался всегда чутким и добрым человеком. — Все в порядке, — я улыбнулась, глядя в ее голубые глаза, которые так часто успокаивали меня, когда мне это нужно было. — Покурим? И мы покурили. Вышли через окно, отойдя к огромному дубу, стоящему на этом месте более сотни лет. На него мы залазили, когда были немного младше, с него мы и падали, ломая то ветки, то руки. С Женей мы сдружились почти сразу, как попали сюда: подходили друг другу по темпераменту. Вот и общаемся по сей день. Иногда мне кажется, что она слишком хорошая для этого места и мира в целом. Странно, что её ещё не сломали. Мы курили и разговаривали о всяких дурацких вещах, пока из-за угла не вышла уборщица и не начала на нас орать, а после повела к директору. Я прикрыла Женю, пока Людмила Павловна что-то бубнила себе под нос, и подруга смогла залезть обратно в комнату, провожая меня взволнованным взглядом, на что мне пришлось уверенно кивнуть, мол, не в первый раз.

***

Я знала, что меня запрут в том самом подвале, как минимум, на ночь, и эта идея меня, конечно, не особо радовала, однако я была счастлива, что Жене не досталось и что она сможет ночевать на относительно нормальном матрасе. Уборщица, пожилая женщина лет шестидесяти с заплетенными седыми волосами, всё ещё что-то говорила мне вслед, когда я без раздумий открыла тяжелую дверь кабинета. В глаза сразу ударил яркий белый свет, и я встретилась взглядом с директором. Первый раз мне довелось побывать здесь, когда Егор подкинул мышь в нашу комнату, а я — не знаю, откуда в тот момент во мне было столько уверенности и решительности, — просто ударила его, пока другие девочки визжали, прыгая по верхним кроватям. Честно, это был самый храбрый поступок за всю мою жизнь, поскольку я из тех людей, кто старается не влазить ни в какие ссоры и не создавать проблем ни себе, ни окружающим. — Что ж, Арина, присаживайся, — сказала женщина, пройдясь по мне своим хмурым взглядом. Никогда не видела Екатерину Николаевну с распущенными волосами: они всегда были собраны в тугой хвост где-то на середине медной головы. — С чем опять пожаловала? Снова курение? — Вы как обычно правы, — сухо отвечаю я. По правде говоря, эта женщина вызывала во мне положительные эмоции, в противовес всем предыдущим директорам, которых за мое пребывание в этом месте сменилось порядком двух человек. В самом начале меня встретил пожилой мужчина, прожигающий свои последние года в этом детдоме. Рассматривая его морщины на руках, в уголке глаз и около носа, проходясь взглядом по белой голове и бровям, тебе хотелось просто обнять его и сказать, мол, Аркадий Петрович, вам нужно отдохнуть. Его брюки всегда были немного грязные, а рубашка, обычно белая, часто мятая. Весь его вид говорил, насколько он устал и от нас, и от жизни. После его смерти пост директора заняла безмерно мерзкая женщина в розовом платье, в котором, казалось, она и спала. Мы даже имени её запомнить не успели: так быстро ей нашли замену. Замену, чей взгляд, наверное, уже сделал дыру в моей голове. — Сколько это может продолжаться? Я не могу постоянно запирать тебя в комнате для размышлений (так у них принято называть подвал с крысами, смешно), но ты не оставляешь мне другого выбора! — она плавно ходила вдоль стола от картины какого-то мужчины средних лет в черном смокинге до маленького грязного аквариума с тремя рыбками. — Сегодняшнюю ночь, Арина, ты проведешь там. И впредь, я надеюсь, этого не повториться. Мы обе понимали, что я не брошу курить, но делали вид, будто пять предложений со строгой интонацией в кабинете директора сыграют существенную роль. В ответ лишь киваю, через время послушно уходя за какой-то молодой девушкой в «комнату для размышлений», где мне предстоит провести, как минимум, часов десять, разглядывая грызунов и грязный пол, потому что спать там невозможно. Но кто бы знал, что в этом подвале меня встретят не только крысы, но и Егор. Жизнь продолжает смеяться надо мной! И знаете, наши отношения не из разряда «мы ненавидим друг друга, а в конце сыграем свадьбу». Конечно же, нет! Наши отношения из разряда «я буду тебя доставать всеми возможными способами, а ты старайся не реагировать на это». Думаю, у нас будет весёлая ночь, вот бы только он не убил меня ключом, висящем на тонкой верёвке вокруг шеи или, например, не задушил меня ею. Очень на это надеюсь.