Beautiful

      Хэзер Чендлер поняла, что сходит с ума именно в тот момент, когда не увидела в глазах Вероники Сойер восторга и зависти, который она видит у остальных. В глазах Вероники Сойер только мягкое довольство своим положением, облегчение, ощущение свободы от цепей прежней жизни. И Хэзер Чендлер поняла, что сходит с ума, потому что она хочет Веронику Сойер. Хочет с ней дружить. Хочет с ней переспать. Разок. Нет. Два. Три. Днями напролет.       Хочет любви — пошлой, грязной и сладкой, как газировка.       Это получилось само собой, но засело в глубине мозга, как плотоядный безумный червь. Грызло, волновало, будоражило.       «Ты прекрасна, Хэзер», — ровно сказала Вероника в ответ на спич о трахе с орлами, и Хэзер это запомнила, поглотила и подожгла этим хворост, которым была она сама.       «Ты прекрасна, Хэзер», — шепчет над ее ухом нежный голосок, чья обладательница носит самый холодный в мире цвет.       — Заткнись, — выдыхает Чендлер и смотрит на свое отражение в зеркале, упершимся рамой в пол. О да, она прекрасна — точеная кукла без изъянов, а внутри столько желчи, столько злости, столько дерьма, что ни одной очистной не переработать.       Но Хэзер плевать, ведь Вероника Сойер — самая честная лизоблюдка в Вестербурге сказала ей: «Ты прекрасна, Хэзер!».       Хэзер укладывается на кровать и стягивает с груди халат, обнажая идеальную кожу, достойной Хэзер Чендлер — самой прекрасной Хэзер в Вестребурге. Ладонь ложится на грудь, сжимает у основания соска. С губ срывается стон — самый прекрасный, самый достойный ярко-красных губ самой прекрасной Хэзер. Пальчики — самые прекрасные пальчики — выкручивает плоть соска — такого же прекрасного.       Но самой прекрасной Хэзер этого мало. Ей нужны другие руки — чужие, далёкие и столь желанные, самые достойные.       — Вероника…       Пальцы касаются набухшего клитора и водят круги. Этого недостаточно.       Хэзер отчаянно закрывает прекрасные глаза ярко-синего льда и представляет синеву пиджака, нежность ладоней, ловкость пронырливых пальцев, созданных выводить манифесты о безупречности Хэзер Чендлер, и любовь, нашептываемую ей на ухо, в губы, в шею, над грудью и точеными ребрами, поглядывающими сквозь блестящую фарфоровую кожу.       «Ты прекрасна, Хэззер… Ты прекрасна, Хэзер… Ты прекрасна, Хэзер… Ты прекрасна, Хэзер…»       — Прекрасна! — хрипит Хэзер. Ее рука — все еще идеальная, но не такая желанная, двигается быстро-быстро по мокрой скользкой плоти, доводит до дрожи, выпускает микро-бурю, ударившую в самый мозг, обездвиживая.       Хэзер стыдно за это — за жалость, за несовершенство. Совершенство берет то, что хочет, и никто не посмеет и слова сказать против.       Чендлер выводит грубым почерком: «Потолкуем в туалете наедине, после звонка с перемены» и бросает клочок бумаги Веронике. Потрясающе-синяя лизоблюдка, самая честная в этой школе, кивает, спрятав бумажку в карман.       В туалете Хэзер без лишних слов набрасывается на Веронику с поцелуями, даже не заперев дверь туалета. Сжимает, вжимает в стену и разводит округлым точеным коленом ноги, упираясь насилу в лобок. Вероника стонет и дёргает за волосы, пытаясь оттолкнуть.       — Хэзер! Это неприкольно!       Ее недовольно скривившиеся губы в алой помаде, внутри Хэзер бьется такой же огонь. Она целует еще раз, сжимая ладонями бледные щеки и сгорая от страсти.       Зацеловать.       Овладеть.       Получить касания достойных рук.       Вылюбить пошлой, грязной, бурлящей как газировка из Seven-eleven, любовью. С оттяжкой. Страстно.       До потемнения в глазах.       До потери сознания и мокрых трусов.       Прямо здесь.        Сейчас.       В школьном туалете гомофобного штата.       Сдуреть.       — Хэзер, ну перестань, я… — жалобно хлюпает носом Вероника, откинувшись на холодный кафель.       — Что «я»? Головка от хуя? — Хэзер хрипло смеется и давит коленкой еще сильнее, с удовольствием отмечая писк Вероники. — Помни, кто здесь хуй и получай удовольствие.       — Стерва!       Вероника опускает руки и прикрывает глаза. Хорошая девочка. Умная, честная лизоблюдка.       — Еще какая, Ронни, — мурлычет Хэзер. — Лучше поцелуй меня, раз все зашло так далеко.       Вероника смотрит на нее с укором, послушанием, но целует — очень робко, невесомо.       — Ронни! Ты как малолетка.       Сойер смотрит, как зверек, загнанный в угол и целует еще раз, но смелее.       — Хорошая девочка.       Хэзер видит борьбу в ее глазах, видит, как ускользают правила и рушатся в труху барьеры, за которые так держится глупышка Ронни. Хэзер распрощалась с ними, настал черед Вероники.       Чтобы подбодрить, Хэзер целует Веронику еще раз, еще раз, еще и еще — легко, подобно порханию крыльев мотылька, и Вероника сдается окончательно, отвечая.       — С этого стоило начать, — не упускает Сойер возможности прокомментировать.       — О, так ты не отрицаешь, — начинает Хэзер, но Вероника мягко целует ее.       Страсть все еще бурлит в теле Хэзер, рвется из-под пиджака и намокает в красных кружевных трусиках. И Чендлер слушается, опустившись на колени, как ее бывший квотербек. Она задирает юбку Вероники, чьи ножки-спички подкосились, смотрит синей лизоблюдке в глаза и отвечает на немой вопрос.       — Да, здесь. Тебе понравится.       Хэзер безапелляционна. Хэзер знает об этом все и даже больше. И, самое главное, Хэзер так хочет.       Она целует дрожащий живот, оставляя бледные отпечатки хищных губ, спускается к дешёвым трусикам (и сдерживается, чтобы не разорвать эту срань).       — Оу. Ну уж нет, Ронни. Не сегодня.       Хэзер, вернув резинку дешевых трусов на место, поднимается и, посмотрев с насмешкой в разочарованные глаза Сойер, уточняет с ухмылкой: — Не хочу возиться с твоими милыми зарослями. Когда разберешься с этим — тогда поговорим. А сейчас… Мы потолкуем на другом языке.       Хэзер жадно целует Веронику, ее ладонь проникает под серые трусы и находит клитор. Она двигается выученными на зубок движениями, прямо как с собой — прекрасной, идеальной и достойной лучшего.       Вероника постанывает в губы — уже почти бледно-розовые, а язык Хэзер хозяйничает у нее во рту, щекочет язык и щеки; а когда Чендлер отстраняется — уже шею, не сокрытую воротником. Ладонь Вероники сжимает пальцы на золотистом затылке Хэзер, прямо возле резинки.       А Хэзер упивается, двигая ладонью — опытно, даже любовно. Вот она: ее Ронни. Ее, ее, ее…       — Поцелуй меня.       Вероника целует, нескромно простонав. Хэзер знает: Ронни на грани. Она была точно в таком же дерьме. Она и сейчас в нем. Как же ноет грудь…       — Хэзер!.. — Вероника выгибается навстречу руке, Чендлер прижимается к ней грудью, стараясь урвать каплю плотского удовольствия, и почти рычит.       — Ронни, кончай уже, блять!       Вероника замирает, дрожа на своих ножках-спичках, только Хэзер со своей шикарной грудью не дала ей упасть на холодный пол школьного туалета. Чендлер утыкается ее в шею. У нее горит. Ей нужна разрядка. Ей нужен микро-шторм прямиком до самого мозга.       — Твоя очередь, — хрипит Хэзер и липкой ладонью берет запястье Вероники, прислоняет к животу. Та понимающе кивает.       Чендлер задирает юбку, показывая ярко-красные кружевные трусики. Вероника запускает ладошку и теребит — быстро, неаккуратно, вверх-вниз, целуя соленую щеку Хэзер. Та глухо рычит, думая о том, что отчитала бы эту лизоблюдку-неумеху, но сейчас и так сойдет. Все, что она делает — это хватает Веронику за запястье и мычит, подмахивая бедрами.       Сдуреть.       Микро-шторм достигает мозга, и Чендлер замирает с немым стоном на губах, моргает и грубым движением достает руку Вероники из промокших трусов.       — Умойся. Выглядишь так, будто сока обпилась.       Вероника ухмыляется в ответ, глядя на себя в зеркало.       — Или как будто сожрала кого-то.       Хэзер фыркает и поправляет прическу. Сожрала, как же. Твой удел, лизоблюдка, целовать мои ноги и радоваться, выжимая трусы, что я вижу в тебе что-то большее, чем в дуре МакНамаре и клинически жалкой идиотке Дюк.       Придирчиво посмотрев на остатки помады, она оборачивается и становится перед Вероникой на колено, задирает юбочку и смачно оставляет красный след на ляжке, прямо возле окантовки трусиков — мокрых и пахнущих женщиной. Вероника шипит, но Хэзер думает, что это остатки помады, а не гематома.       — Награда за старание, — поясняет она, поднявшись и одернув юбчонку, и отвернулась к зеркалу, прихорашиваясь.       Вероника тупит взгляд, поворачивается к умывальнику и умывается в ледяной воде. Поднимает большие темные глаза, смотрит на себя, на Хэзер в отражении, затем на Хэзер настоящую. В ее глазах нет былого спокойствия и довольства — только растерянность и борьба.       — Ты прекрасна, Хэзер, — улыбается Вероника, стараясь держать сдержанную улыбку.       Хэзер ухмыляется.       Ты тоже, синяя лизоблюдка, прекрасна в своей покорности.       — Это потому что я могу.       Хэзер целует Веронику бледно-розовыми губами и урчит, ощущая ладони на талии. Она трется грудью, с триумфом отмечая, как краснеют охлажденные щеки.       — Ты тоже, Ронни.             «Когда на своем месте» — заканчивает Хэзер про себя.       Совершенство знает, когда посвистеть кнутом, а когда приласкать сухим пряником.