Дождь, дарующий жизнь

— Гил, смотри, дождь! Энкиду шагнул из-под своды храма бесстрашно, с улыбкой подставляя лицо под капли. Первая дождинка скользнула по нему совсем неуверенно, робко, зато ее подруга с удовольствием упала на лоб и соскользнула по скуле вниз, мимолетно лаская. Следом и остальные присоединились, за мгновение вымочив юношу полностью от головы до пят, заставляя волосы и одежду прилипнуть к телу. Он даже не обратил на них внимания, лишь рассмеялся и закружился, раскинув руки в сторону. Лето в Уруке было как всегда удушливо-жарким. Казалось, стоит только выйти днем под прямые лучи и оплавишься как восковая фигурка, по недоразумению принявшая облик человека. Солнце нещадно палило с раннего утра и до вечера, освещая жизнь людей своей бескомпромиссной любовью. Оно щедро дарило себя, не слушая никаких возражений. Ни порывы ветра, ни одинокие облака не могли переубедить его, что земле не нужно так много внимания: почва трескалась, и степь превращалась в золотистую пустошь, усеянную почти засохшими растениями. Люди спасались как могли — в тенях домов, в плотных тканях, внутри зданий. В мире, где палящее Солнце царствовало большую часть года, дети погоды были даром, приносящим жизнь. Одним своим желанием они могли позвать дождь, и он приходил, даруя изможденной земле столь необходимую ей влагу. Конечно, люди привыкали жить в любых условиях, но рождение такого дитя было гарантией процветания города. Подобно жрецам богов, они столь же сильно были любимы. — И правда. Наконец-то, — проронил Гильгамеш и тоже шагнул под струи, позволяя каплям разгладить хмурую складку на лбу. Он вдохнул полной грудью, прикрывая глаза и наслаждаясь прохладой, опустившейся на плечи, постоял пару мгновений, а потом звучно гаркнул: — Сидури! Всем отдыхать! Распусти людей, пусть бросают дела и идут танцевать под дождь. Пусть славят богов за то, что родилось дитя погоды! — Да! — с широкой улыбкой воскликнула верховная жрица, нетерпеливо складывая таблички на стол. Царь махнул рукой, и слуги со стражниками высыпали на улицу, восторженно переговариваясь и счастливо жмурясь. С вершины ступеней зиккурата было видно, как далеко внизу забегали дети, встречая долгожданную небесную влагу и шлепая босыми ножками. Вода уходила в землю быстро, жадно впитываемая соскучившейся почвой, но даже так не успевала полностью исчезнуть и собиралась в пока что редкие лужи. Только на ступенях и крышах домов образовалось достаточно жидкости, чтобы она мелким водопадом стекала вниз, унося с собой пыль и грязь. Разгоряченные камни постепенно охлаждались и становились скользкими, так что Энкиду со смехом поскользнулся и растянулся на них, даже не попытавшись удержать равновесие. Он лишь шире улыбнулся на укоризненный взгляд. Гильгамеш подал ему руку, и юноша на секунду промедлил, раздумывая: принять помощь и встать или дернуть на себя и уронить друга вниз. Он посмотрел в алые глаза, безмолвно обещающие ему все кары небес, если Энкиду посмеет уронить царя в грязь на виду у подданных, и ухватился за руку, чтобы подняться на ноги. Энкиду с удовольствием потянулся и откинул мокрые волосы назад, попытался сдуть прилипшую челку. У него, конечно, не получилось, зато взгляд Гильгамеша смягчился: наблюдать за столь искренним ребячеством было удивительно умиротворяюще. В небе сверкнула яркая молния, на мгновение осветив землю, и следом раздался гром. Друзья посмотрели вверх, и облака снова разродились вспышкой. — Эй, Гил, — позвал Энкиду, — а если ты всех отправил отдыхать, значит и ты, мой царь, совершенно теперь свободен? — К чему ты ведешь? — поднял брови Гильгамеш. — Пойдем поищем дитя. Вряд ли в Уруке родилось так много младенцев за последний час, значит мы без проблем найдем его. Надо же поблагодарить эту храбрую душу, что своим появлением на свет подарила нам долгожданный дождь. — Энкиду с улыбкой окинул взглядом город. — Конечно, пойдем. В Уруке, где Солнце щедро дарило всем свою любовь, появление дождя посреди лета было благом, словно лучшее из праздников.