Розмарин

      В его снах Оливер — живой, настоящий, с мягкими улыбками и томными взглядами, теплым дыханием куда-то в шею и поцелуями, перемежающимися со смешками. В его снах Оливер — с золотым ободком на безымянном пальце, вдумчиво вчитывающийся в написанные Шекспиром строки, насквозь родной и милый. В его снах никогда не существовало Энди — Энди с васильковыми глазами, исходящим от тела персиковым ароматом, кинутыми на стойку в прихожей ключами.       Реальность жестче. Оливера нет рядом — его половина кровати застелена навсегда, зубная щетка томится в ожидании хозяина, пропахшая горьковатой мятной пастой, рубашки смиренно лежат на полке, сложенные стопкой — Даллон гладит их пальцами, не решаясь отвернуть приглаженный воротничок и уткнуться носом в плотную ткань, вдохнуть до боли знакомый аромат одеколона. Оливера нет рядом — его надгробие на местном кладбище начисто вытерто, в маленькой вазочке чинно раскачивается мальва, повинуясь дуновению холодного ветра. Даллон кутается в шарф, натягивая его повыше, к покрасневшему кончику носа, когда спешит в редакцию. В замерзшей руке — телефон, прижатый к уху: человек по ту сторону сенсорного экрана бормочет что-то о том, что нужно подождать еще немножко — и книга с лаконичным названием «Часть меня» окажется на прилавках книжных магазинов промозглого города, может быть — всей Англии, может быть — всего мира. *** ı.       Энди обнимает Оливера со спины: кофе в турке причудливо «цветет», за окном — теплый, почти жаркий июнь, солнце настойчиво пробивается сквозь плотно задернутые занавески в крапинку, купленные шутки ради, но приевшиеся настолько, что руки мужчин не поднимаются их сдернуть и выкинуть в помойное ведро. Оливер сонно хмурится: пузырьки воздуха, выпускаемые кофе, завораживали его, еще не успевшего толком проснуться и уютно устроившегося в крепких объятиях.       — Ты мог сделать мне чай, — Энди смешно морщит нос, клюет Оли куда-то в шею сухими губами (сколько раз ему было сказано начать пользоваться гигиеничной помадой?) и расцепляет руки. Оливер что-то неопределенно мычит про утренние ритуалы. — Нет, серьезно. Пока будешь готовить кофе — я или усну, или убегу на работу.       И тихо смеется — смех его, схожий со звоном колокольчиков, эхом отдавался в голове Оливера. Худая рука ставит турку на плиту и включает самый маленький огонь, зажав пальцами кнопочку и повернув ручку. ıı.       Крокусы в горшках украшали подоконник. Энди сосредоточенно хмурится, отмеривая нужное количество воды — не хотелось, чтобы цветочные детки засохли через неделю после приобретения и поселения на территории уютной квартирки. Постельное белье на двухместной кровати скомкано — Оливер валяется, путаясь в пахнущих порошком простынях, и цитирует любимые строки из Шекспировских произведений. Энди слушает краем уха — нравится, пускай и особой любви не разделяет.       — Романтик ты, Оли, каких свет не видывал.       Оливер глухо смеется куда-то в подушку: на цветастой наволочке остается тонкая ниточка слюны, и эта деталь подмечается Энди сразу же, стоит ему повернуть голову и взглянуть на возлюбленного — с образом привыкшего к стерильной чистоте перфекциониста никак подобная деталь не вяжется. В уголках глаз, где-то там, где скопились микроскопические возрастные морщинки, собираются смешливые слезы; Энди подхватывает, разражается хохотом. Смех без причины — признак дурачины, ведь так? ııı.       Они были счастливы, танцуя под проливным июльским дождем. Босые ноги Энди осторожно ступают по мокрому асфальту, пачкаясь в грязи, царапая огрубевшую кожу пяток об острые углы камешков. Оливер морщится: заболеет, дурак, будет лежать днями и ночами в постели, удушливо кашляя в кулак, будет воротить нос от куриного бульона, приготовленного всеми правдами и неправдами, будет капризничать подобно маленькой девочке, недавно встретившейся Оливером у магазина со сладостями — она так забавно топала ножкой, обутой в красивенький розовый башмачок, поджимала губки, хмурила белесые бровки, что Оли даже мимолетно улыбнулся — и вмиг на красивом девичьем личике разгладились складки недовольства и злости.       Энди иногда — точно такой же: готовый простить все обиды возлюбленному за одну его улыбку.       — Оливер, — нарочито громко говорит Энди, топчась на одном месте. Промокшая насквозь рубашка прилипает к телу, очерчивает каждый изгиб, каждый мускул, каждую мышцу, — Оливер! Иди сюда, ну! — и вытягивает руки в дурацком жесте, приглашая в объятия. Оливер делает осторожные шаги — и оказывается в крепких тисках, трется своим носом о чужой, устраивает узкие ладони на пояснице. — И я все еще жду этот танец, — шепчет куда-то в изгиб тонкой, почти лебединой шеи.       Оливер хохочет, расслабляется, отходит назад, чтобы протянуть партнеру руку.       Их вальс неловкий — так танцуют ученики старшей школы на выпускном баллу, путаясь в ленточках на платьях и галстуках строгих костюмов. Женщина, высунувшаяся в окно соседнего дома, наблюдает за ними с улыбкой, наверняка вспоминая покойного мужа — когда-то и они были такими нежными, влюбленными до одури, но теперь любовь всей ее жизни — в плену деревянной труны, под слоями земли, увековеченный в надписи на каменном надгробии.       Возможно, она помолится за них, счастливых, влюбленных, поцелует нарисованного бога в район лба, попросит для молодых счастья, радости, никаких расставаний. Возможно, она помолится за них — но сейчас лишь закрывает окно, задвигает пестрые занавески, выбранные покойным мужем, и, пританцовывая под звучащую в голове музыку, бредет на кухню — яичница саму себя не приготовит. ***       На тусклой твердой обложке — переплетающиеся между собой красные розы. Вверху — лаконичная приписка с именем автора. Внизу — четкое пропечатанное «Часть меня». Внутри — посвящение: «Оливеру, наконец встретившему свою любовь».       Даллон грустно улыбается, оставляя размашистую, немного кривую из-за подрагивающего в руках маркера подпись на кремового цвета странице. Восторженная фанатка прижимает книжку к груди; за ее спиной — полчища людей, ожидающих встречи с любимым автором. Плакат во всю стену гласит: «Сегодня — единственная возможность встретиться с известным автором, новичком от мира литературы, уже составившим конкуренцию многим писакам-старикам!».       Даллон Уикс поправляет очки и открывает очередную книгу.