дообещался.

Приходится закрыть мастерскую на час раньше, собрать бегом вещи и свалить нахуй из этой квартиры, свалить из этого ужасного места, пропитанного обманом, изменами, ложью, запахом тлеющих косяков и противного курева. Сторчится — вообще похуй. Лишь бы больше не приходил, не говорил, что любит, не клялся измениться, а потом снова трахался со своим новым дружком-дилером прямо под их окнами. Вообще похуй: не больно, не обидно, даже пока плакать не хочется. Он больше не тот человек, которого Эд любил, пытался отгородить от всего этого отвратительного будущего, пытался спасти, вытянуть со дна, но так и не смог. А потом смирился, когда Антон загнал себя в яму так глубоко, как только можно было, и как нельзя. Отпускать людей тяжело, невыносимо, и больно всегда. Но Шастун больше не человек. Обычный кусок мяса, которого не заботит больше, что есть, куда поехать на выходных: только доза-доза-доза, косяк, доза-доза-доза, и его любимый Арсений. А всё ведь так хорошо начиналось! — Куда едем? — низким голосом спрашивает водитель и Выграновский неопределённо машет ладонью, буркнув что-то вроде «За город». Тот кивает медленно, закрывая перегородку между задними сидениями и местами спереди. Эд бьет бессильно кулаком по кожаной обшивке, злобно рыча и скалясь на самого себя, будто это может что-то изменить. Он с самого начала их знакомства знал, что пиздец будет, а не отношения, потому что Антон и без наркотиков был взбалмошный, безумный местами, по-детски наивный и доверчивый. Так казалось. Шастун первый раз появился укуренным с полгода назад, когда они только съехались в одну квартиру. Эд списал это со счетов, закрыв глаза — отметил с кентами, может, побаловался чуток, мелкий же еще, и детство в жопе играет. Выграновский сам грехи за душой имел, когда в Великих Мостах ещё жил, умудрился словить передоз от сиропа с кодеином, в одного выжрав восемь бутылей. Тогда он молча впустил его в квартиру и на следующее утро просто и понятно вдолбил в голову, что наркотики никуда не приведут. Поставил в пример самого себя — раздолбай, хулиган и вандал, ныне владелец и по совместительству работник крупной ювелирной мастерской. А если бы Эд не отказался? Склеил бы лапти так же, как и многие друзья детства. Антон часто-часто кивал, говорил, что просто из любопытства попробовал, и что никогда не будет больше. Как же можно быть такой сукой и такой зайкой одновременно? Врать, не краснея, а потом ластиться под руки и целовать бледнеющими губами, играться, будто белка из ледникового периода с желудем, и в итоге выкинуть чужие чувства на помойку, приправить ещё сверху всё это щепоткой безразличия, повышенными до сотни шансами сдохнуть следующим летом — или вообще до него не дожить — в кубе со стремительно угасающей человечностью, живостью какой-то. Сейчас Выграновскому даже холодильник был роднее и теплее, чем Шастун. Тот отстранился уже совсем, стал черствым, леденяще грубым — кто бы мог подумать, что Эд будет жаловаться на грубость? — и вообще непонятно каким. Дома появлялся под утро, а то и не приходил вообще. И не писал больше, не звонил, делал вид, что е г о парня, как ни крути, не было никогда на свете. Иногда накатывал тремор от всего этого вперемешку со стрессом на работе и ювелиру приходилось срываться, выкуривать по пачке за раз, тонуть в дыме на кухне, заглушая чем угодно довольные смешки в историях Инстаграмма. Даже не скрывает, едва не на камеру трахается с ним. Попов был типом скользким — хотя это слово даже на половину не отражало его кошмарного характера — и всегда был знаменит в криминальном мире, как тот, кому лучше не переходить дорогу. А вернее белую дорожку из порошка. Как Антон на него вышел было непонятно, загадочно-странно, а самое страшное — больно. За окном мелькают деревья, машины, спешащие по шоссе к другому концу города. Вопросов в голове ровно столько же, сколько извилин. Первый. почему он выбрал его, а не Выграновского. И второй. как дальше жить? Нет, конечно, убиваться долго ему нельзя, потому что работу за него никто не сделает. Но ведь… В отношения было слишком много вложено: и сил, и денег, и нервов. Дорогие подарки? Нет проблем. Новая тачка на день всех влюблённых? Какого цвета только скажи. Отвезти к хахалю, когда ты уже укуренный в стелян и не можешь вести тачку?.. Эд трет глаза и смотрит в небо через окно. Обещает себе, что больше такого никогда не повторится, обещает, что никогда терпеть не будет, и жмурится устало, сгоняя влагу с ресниц. Обещает, что никогда больше его не повезет к кому-то трахаться, прекрасно понимая, что Антон едет не «забрать вещи», а реально трахаться, пока Эд в машине снаружи ждёт и локти кусает. Обещает, что больше не простит, что не хочет больше таких унижений. Обещает себе, что никогда и никому больше не позволит так обходиться с собой. Обещает, что разлюбит, обещает, что найдёт силы бросить это гиблое дело и уедет нахер, спрячется там, где никто не найдёт и никто не будет трогать. Где никто не ранит, не предаст, не изменит. Обещает и понимает: пока любит, уйти не сможет. Ну это же надо быть таким долбоебом, чтобы продолжать испытывать чувства к тому, кто этим чувства на хую вертел и абсолютно ни во что их больше не ставит? Как, блять? Сейчас бы пальцами запутаться в чужих светлых волосах, а не вот это всё. И целовать до красных губ, до блеска нездорового в нездоровых глазах. Целовать и понимать, что ничего не вернуть. Что он ему чужой, и лезет, стаскивая джинсы дрожащими бледными руками, потому что представляет другого на его месте. Потому что в угаре своем мало что понимает, и только трахаться хочет. Последний раз было вроде две недели назад. Выграновский уже подумал, что отпустил, к тому времени, но когда Шастун ввалился в квартиру почти трезвым, с порога жалобно глядя остывшими бледнющими глазами в прозрачные голубые, стало понятно все сразу без слов. Он заснул тогда под боком, дыша едва слышно. Эд смотрел в потолок, бессильно поглаживая его по голове и закрывая глаза. До сих пор не верит. До сих пор хочет думать, что всё хорошо, что это просто страшный сон и он проснется скоро, обнимет своего солнечного, жизнерадостного Антошку и улыбнется, усмехаясь, когда тот будет вставать с кровати, запутываясь в пододеяльнике ногами. Носом уткнувшись в ладони, он жмурится снова, качая головой. Обещал себе в прошлый раз, что больше этого не будет. Обещал месяц назад. Обещал два. Обещал, обещал, обещал, обещал, снова обещал, прощал, принимал, любил, о б е щ а л. Дообещался, блять.