Veo veo

И всё-таки это случилось. Кошкин письменный стол взял Вальдеса в плен. Конечно, если хорошенько разобраться, стол был не кошкин, а его собственный, но разобраться в нём с лёгкостью не смогли бы и подданные Леворукого, что уж говорить о подражателях. Веками наслаивавшийся хлам рвался из старых, но крепких ещё (за)стенок на волю с тем же неукротимым упорством, с каким показывает себя одышка после долгого боя и ещё более долгой гулянки. Ротгер взаимосвязь этих трёх зачарованных компонентов, составляющих его жизнь, замечал уже не раз, но так и не придумал, что ему с этим делать. Отказываться ни от чего не хотелось - разве что оставить письменный стол позади и белкой скакнуть по крышам в сторону Хербсте с парой бутылок в мешке за спиной. Кэцхен никогда не отступались от него, когда хотелось разделить хоть с кем мелкие, как море у берега, радости и глубокие, как самые тёмные пучины, скорби. Впрочем, печали Вальдес в самом деле предпочитал оставлять при себе. Вот и сидел здесь по-глупому, отослав даже фельпца, который со своей несчастной любовью то и дело вставал поперёк горла рыбной костью. Даже в обычные дни он, бывало, набивал оскомину, но уж такой ночью без драки бы точно не обошлось, а этого... не то чтобы не хотелось - хотелось слишком сильно. Вице-адмиралу Талига никак не было по сердцу обдумывать произошедшее, а череда вовремя подвернувшихся под руку глупостей казалась манящей лазейкой. Отколошматить правителя Фельпа, покутить с ведьмами так, чтобы порт вздрогнул... Ротгер в самом протестующем из жестов подтянул под себя ноги и глотнул из ополовиненной бутылки. Свечи горели неровно. Окна были открыты, через них не слишком-то старательно выветривались остатки понсоньи - благо, крышка содержащего её коробка захлопнулась достаточно быстро, так что двигаться не выходило явно не по этой причине. Скорее уж, дело было в дядюшке - в том, как старательно он не любил кутежи, хотя каждый раз наивно верил в приходящую после горных попоек к нему во снах Юлиану; и ещё в письменном столе, едва приоткрывшем пасть, но уже очевидно ненасытно голодном - или, напротив, готовом кормить плесневело-ядовитыми воспоминаниями, к встрече с которыми никак нельзя подготовиться загодя. Работа была только начата - и позорно брошена; комната уже казалась случайно попавшейся на пути буре - и такой беспорядок старина Везелли точно бы не одобрил, а впрочем, касаться его всё равно не хотелось и кончиком пальца. Вальдесу хватило времени, чтобы заприметить в бедламе вещи, способные задеть его глубже обычного, особенно с пьяных глаз. Однако и отступать было поздно. Позорное бегство? Такого не ждёшь от Бешеного. Даже ослабшего - не разбившегося, но треснувшего по краю. Впрочем, таким его видели только близкие, чаще - не замечали даже они. Ротгер считал компанию моря, кэцхен и корабельных сосен, тихо скрипящих во сне, всяко более целебной. Причины, по которым мысль о них так отвращала этой ночью, решительно не находились. Излишняя сентиментальность? Позорно, особенно когда нападает исподтишка, неожиданно, прокрадывается в твой дом ночью, а ты даже не предполагаешь, что она способна свести с тобой столь близкое знакомство - и, что хуже, не имеешь никакого отношения к артиллерии. Ну, может, корабельной. Вальдес всегда предпочитал абордаж и никогда не умел толком целиться - благо, помощников хватало. Но с письменным столом - и своими горестями - он всё же оставался один на один. Терять нечто настолько ценное любому нормальному человеку случается редко, а уж вице-адмиралу - так, кажется, вообще никогда. Ему положено находить: ресурсы, врагов, подводные течения, которых следует избегать, попутные ветра... Потери - даже нечаянные, тем более нечаянные - не могли не оставлять горечи на языке. Ротгер попробовал втереть её в дёсны, потом - смыть вином. Кошкина новость держалась крепко, разъедала нёбо лимонным соком. Бешеный как раз думал, с кем бы ей поделиться между делом, чтобы не вышло слишком уж трагично и невпопад, когда вошёл адмирал цур зее. Ну, или то, что от него осталось. В общем-то, самому Вальдесу придраться было решительно не к чему - разве что к мелочам вроде Эсператии у изголовья и отказу от долгих прогулок. Любовью к выпивке дрикс вроде как никогда не страдал, ведьм после всего произошедшего закономерно на дух не переносил, а и чем ему было ещё заняться во вражеском порту, кроме как читать и смотреть в окно? Хотя, конечно, мог бы поучаствовать в фехтовальной тренировке для приличия - вице-адмиралу жуть как не хватало соперников, достаточно настойчивых, чтобы сходиться с ним в схватке раз за разом и достойно принимать не укрощающие пыл поражения. Особенно теперь, этой ночью. То, что Кальдмеер вроде как просто заблудился, было даже обидно. - Извиняюсь, - он словно немного смутился, но не настолько, чтобы вышло сказать наверняка. Окинул комнату быстрым, цепким взглядом, замялся на пороге, не зная, выйти ему или войти. Какой там Ледяной - видимо, вправду оплавился со всех сторон, так, что едва ли остался стержень. Ротгер мог бы и отпустить его на все четыре стороны, но почему-то слишком разозлился. - Вам не за что извиняться. Не вы же убили моего дядю. Не вы? - Он погиб? - переспросил Олаф, растерявшийся, видимо, настолько, что даже не заметивший смешных подозрений. Была бы у него шляпа, он бы, несомненно, снял её и в до трогательного смешном жесте прижал к груди - или как там положено по этикету у дриксов? Бешеный упрямо не хотел знать, ещё меньше ему нравилось лишь слушать смятое: - Мои соболезнования. - С вас болезней хватит, - припечатал сурово, точно нож воткнул в столешницу. - Мои оставьте мне, так редко выпадает повод напиться... - то, что злоупотребляет вином он и без оного, можно было не объяснять. Бывший адмирал цур зее, почему-то утративший недавнюю спешку, продолжил подпирать плечом дверной косяк ещё секунд пять, прежде чем разродиться никому из присутствующих не нужным, но, тем не менее, поразительно душевным: - Это не обязательно. - Я не просил у вас совета, - Ротгер ещё действительно толком не был пьян, но уже нарывался. Схватить чёртова дрикса за грудки, вытрясти из него душу с тем же успехом, с коим этим занимался дядюшка в последний миг... Плевать, что не то и не те, всё равно, что со шпагой привычнее, а в глазах напротив нет ни злобы, ни даже вполне ожидаемого равнодушия. - Я не советую, - глубокомысленно ответил Кальдмеер, видно, считающий, что, стоит ему отойти от стены, дверной проём обвалится и никого будет уже не спасти. - Просто предлагаю. Скорбеть можно разными способами. - У вас в кесарии, как я слышал, предпочитают мой, - огрызнулся Вальдес; не со всей силы, скорее на рефлексе. - Но и ваш мне не по нраву - в Эсператии наверняка нет ничего такого, чего бы я не знал, как и в упрямой монашеской воздержанности перед лицом таких страстей. Год Излома... - не найдясь с продолжением, он глотнул вдруг показавшегося гадким вина и внезапно почувствовал, что задыхается. Виной тому, несомненно, были дядюшкины глаза, глядящие не то с упрёком, не то с любовью, а скорее, как обычно, и с тем, и с другим с маленького, в ладони умещающегося портрета, в случившейся суматохе неведомыми путями оказавшегося на сидении стула, почти напротив лица. Ледяной воздержался от ответа, но всё-таки не ушёл. В такой момент легко было бы, забыв про стороны и державы, в самом деле счесть это за предательство. - В грусти нет смысла, - Ротгер, сам себе возражая, отставил бутылку подальше. - Я хочу вспомнить хорошее - так что, может быть, вы и правы. Я должен не напиваться, а разобрать этот письменный стол, хотя, с другой стороны, без алкоголя сладить с таким чудовищем... Вы поможете мне или как? - не нужно было видеть лицо Олафа, чтобы предугадать его изумление, да Вальдес и сам как будто не понял, что ляпнул. Поспешил исправиться. - Пару часов назад я чуть не рассыпал здесь понсонью. Не уверен, что теперь в этой комнате безопасно. - Смерти я не боюсь, - пожал плечами адмирал без флота, ещё на пороге, но уже куда ближе, чем всего пару мгновений назад. - Надеюсь, что и не стремитесь, - хмыкнул Бешеный и всё-таки потянулся за вином обратно. - А впрочем, если жизнь иногда не перчить, она станет пресной. Это понимал даже дядюшка. Вам налить? Кальдмеер помедлил, прежде чем выронить, видимо, тяжело давшееся ему: - Как скажете. Не стоит вам напиваться в одиночестве, в любом случае. - Ну какое же это одиночество - если вы последуете за мной и в это море, - Ротгер честно попытался оглядеться в поисках бокалов, но предсказуемо ничего не нашёл. В хозяйстве он всё-таки был диковат - корабельная привычка, алатский хрусталь не выносит штормов, а вот выносить его мелкие осколки на следующий день весьма неприятно, особенно если некоторые - в подошвах ног. - А если нам разделить ещё и бутылку? Или в кесарии так не принято, кесарь не погладит вас по головке? - Знать бы, кто он, - как-то совсем не по-ледяному, даже прямо-таки неодобрительно уточнил Кальдмеер, и хозяину дома внезапно стало стыдно за невразумительные попытки завязать грызню. Олаф был безупречно ни в чём не виноват и ещё более восхитительно за всё в ответе, по крайней мере, в последние месяцы. И пил по-честному, не мелочась, разве что слегка морщась с непривычки. "Слёзы", видно, горчили не только от дурных вестей - тем более тому, кто по северной традиции предпочитал сладкое. Когда бутылка заняла место на столе, в ней оставалась едва ли пара глотков, а Ледяной с удивительным бездумием расстегнул несколько верхних пуговичек на безупречной рубашке. - Хорошо, что вы отошли от двери, - одобрил совершенно не то Вальдес. - Убедитесь сами: талигойский косяк крепче, чем вы о нём, видимо, думали. И славно, что у меня в кабинете припасена ещё пара бутылок для особых случаев - только не просите меня посылать за тинтой. - Не буду, - Кальдмеер огляделся в поисках стула, а обнаружив, что он один и занят, со странной бесцеремонностью тоже присел на пол, на старые скрипучие доски, холодные от сквозняка, и деловито уточнил. - Приступаем к уборке? Достойная уважения целеустремлённость, Бешеному о такой только мечтать и доводилось. Впрочем, ему и не пришлось с самого низа пробиваться до должности адмирала цур зее - оный обязан был уметь действовать решительно, безотлагательно и строго по плану. Случайно столького не добьёшься - если ты не Вальдес и, возможно, не Фельсенбург. Малец в самом деле подавал большие надежды, но какого рода - затруднялся сказать даже его в последнее время сердечный друг. Впрочем, юноша скорее искал общества талигойца ради ведьм и приключений, чем по каким-то иным причинам. В таком возрасте не всегда о них задумываешься, да и опыт (или отсутствие такового) всё-таки способствует пролеганию непересекаемой пропасти между двумя людьми. Руперт видел легенду, с которой неожиданно оказался почти вровень. Ротгер всё ещё смотрел на едва оперившегося птенца - отважного и разумного, но толку-то. Ему свои первые падения пережить ещё предстояло. - Не скучаете по адъютанту? - Вальдес мог думать и говорить, но руки его работали безостановочно, освобождая ящики, быстро, но бережно откладывая в сторону безделицы вперемешку с важными бумагами. Возможно, где-то среди них затаилось что-то, что дриксу видеть было ни в коем случае не положено... Но, что ж, если оно могло пробудить в нём интерес к жизни и делам родной державы, вице-адмирал Талига готов был хоть на виду это нечто оставить, а самые интересные места трижды подчеркнуть. Хотелось моря, хотелось битвы... особенно в такой вечер, после начала распития второй бутылки вина. - Скучаю, - без колебания признал возящийся за спиной Кальдмеер. - Но ему здесь делать нечего - не потому, что надо быть в Дриксен, - ощутив, что его слова могут быть неправильно поняты, он поспешно исправился, - просто сидеть сложа руки - не для этого молодого человека. Ему надо быть там, где всё происходит, и раз на флоте сейчас заняться нечем, думаю, он без труда привыкнет к сухопутному образу ведения боя. - Это подаёт надежды, - неразборчиво фыркнул Ротгер, - и идеи, - признаться, он и сам застоялся в хлеву. Почему бы не последовать примеру амбициозного "гусёнка"? Он ведь тоже ещё вовсе не стар и на многое готов ради восторга сражения, скачки наперегонки с памятью и хороших собутыльников. Впрочем, Олаф последнему пункту вполне соответствовал - он напиваться не спешил, но и не отставал, насколько это было возможно. - А вам разве не хотелось бы снова ощутить восторг битвы? - Я могу ошибаться, - Ледяной, в этот раз вполне сочетаясь со своим прозвищем, деловито чем-то зашуршал, - но разве мы не находимся прямо сейчас в состоянии войны с вашим письменным столом? - неплохо отшутился, а всё же после стольких глотков уже хочется большего, более честного. По крайней мере, у Вальдеса было так. В прошлый раз, в прошлый плен возможности узнать адмирала цур зее поближе не выдалось, но и то, что находилось на поверхности, интриговало. Тогда им не хватило времени, теперь же впереди была целая ночь, которую вино вполне могло превратить в век. Однако на пути ожидало немало подводных камней, о которые может разбиться судно любой беседы. - И вам этого достаточно? - Я довольно долго смотрел на войну, и раз сейчас не имеется ничего, что было бы в моих силах... - нет, откровенничать он всё-таки не собирался, пусть и подошёл к этому достаточно близко, чтобы можно было ощутить голод по душевным беседам. К Олафу тянуло - они могли бы быть восхитительными друзьями, уравновешивающими и дополняющими друг друга. Дисбаланс чувствовался сейчас особенно остро - Кальдмеер бездействовал и собирался продолжать, а Вальдеса распирало от не по-хорошему лихорадочной жажды битвы. Он почти собрался это высказать, так, между делом, чтобы сделать ещё шажок ближе - но тут Ледяной задумчиво произнёс: - Он похож на ваши глаза. - Что?.. Резкий поворот привёл к головокружению, но определённые полезные плоды всё же принёс - по крайней мере, Ротгер удивился, что с ним не слишком часто случалось. Выгребаемый им из самых дальних уголков бардак в чужих руках превращался в образцовый, совершенно армейский порядок: стопка бумаг, горка перьев, горстка монет. Однако виновный в разрушении такого родного хаоса волшебник в данный момент был занят немного другим - вертел в пальцах старинное кольцо с изумрудом, которое его, видимо, владелец легко выпустил из ладоней, а будь его воля и внимание к такой мелочи, и вовсе бы потерял. - Камень, - повторил Олаф, поворачивая безделушку так, чтобы в некогда, несомненно, тщательно отполированных гранях отразилось пламя свечи. - Красивая, качественная вещь. Если хотите, я мог бы почистить его для вас. - Я думал, вы сын оружейника, - Вальдес усмехнулся, по-птичьи склонив голову к плечу. Такого адмирала - зарумянившегося от выпитого, искренне увлечённого и в какой-то мере беззаботного - можно было тоже рассматривать как украшение. Всё равно он, кажется, ничего бы не заметил. - Так и есть. Но семья у меня была и есть большая, а помощников - не так много. Когда у отца кончалась работа, он отсылал меня в ювелирную лавку брата - так что я немного разбираюсь в этом. При дворе кесаря оказалось полезным, - Кальдмеер почти усмехнулся. В камне отразилось и это - и, может быть, жаль, что не осталось навсегда. Гладь моря - та помнит гораздо больше, а по-хорошему, и вовсе всё. Интересно, ей доводилось видеть довольную ледышку? Хотя бы вот эту... - Изумруд - не мой камень, - почти поспешно вывалил Ротгер, поймав себя на чуть ли не любовании и внезапно снова рассердившись. - Думаю, вы знаете, что он приносит целомудрие, а я в подобных подарках судьбы не нуждаюсь. Впрочем, кольцо мне презентовала не она - это всё дядюшка, он... - закрытые ладонью глаза - глупая привычка, доставшаяся от Рокэ. Просто на память, проявляла себя, как и прежний хозяин, в самые неподходящие моменты. Олаф, тем не менее, если что и заметил, не подал виду. В стёкла ломилась осень, дождём и ветром. Ранняя, как всегда на севере - Бешеный давно не помнил другой, так что сегодня заметил её угрюмость как будто впервые. Похожая, точно сестра или одна из девочек Хербсте, она стояла за его спиной и тревожно комкала собственные пальцы до хруста - тоже чья-то вредная привычка, запомнившаяся по глупой прихоти сознания. - Верно, - кивнул приятно понимающий Кальдмеер, ни словом ни обмолвившись о чужой слабости. - Вашим глазам, особенно ночью, больше бы подошёл малахит. Впрочем, о его значении я не осведомлён - на это моего образования не хватает. Зато я знаю сказку о хозяйке Малахитовой горы. Хотите послушать? Почти смешно и, опять же, до нелепости душевно. Хриплый, режущий уши вороньим карканьем хохот Вальдес сдерживать не стал - потянулся к бутылке, но она ручным зверьком жалась к коленям адмирала цур зее, жаждущего рассказывать детские побасенки севера в который раз пленившему его врагу. Хотелось спросить о причинах и последствиях, однако нужды в этом не было. Олаф вёл себя как настоящий друг, хотя стать им так и не успел, да и не должен был. Его всё ещё хотелось оттолкнуть, больше только - по наитию привлечь ближе и раскачать, словно младенца в колыбели или море лодку в шторм, сжав широкие плечи покрепче. Вывод: тоска пьянила больше вина, что уж там, Бешеный давно не чувствовал себя таким разбитым. - Я вам не Руппи, - только и заметил, а "Кровь" всё же перехватил за горлышко и отпил так, что осталась едва ли четверть. Ледяной не отстал, хотя секундное колебание можно ещё было уловить при желании (Ротгер желал, впрочем, чего конкретно ему представлялось довольно смутно) - глотал, теплел тем быстрее с непривычки и взгляд не отводил. - Мой адъютант меня слушать не стал бы. Особенно теперь, но не в последнюю очередь и потому, что он знает эту историю с детства. Однако, если я не ошибаюсь, у бергеров сказки другие. - Да. Про холодную воду, в которую превратился растаявший снег, и деву с золотыми косами - мечту любого отважного юноши, - Вальдес усмехнулся, не то чтобы горько или невесело, но точно без искренней радости. - Как видите, старые легенды не научили меня благоразумию - хотя у моих девочек волосы любого цвета, который мне приглянётся, - подчинившись внезапному порыву, он добавил. - Юный Фельсенбург сошёлся со мной на почве того, что его выбрала кэцхен. Видимо, обсудить это с вами ему не представилось возможным или удобным. К тому же, так вышло, что я знаком с ними ближе, чем кто-либо иной. - Утешение нужно этим вечером вам, а не мне, - Кальдмеер поморщился с неожиданной экспрессивностью. - Не жалейте меня. Я прекрасно знаю, что Руперту стало скучно, и мне не в чем его обвинить. Хотя присутствие в этой истории ведьм многое объясняет. Их чарам сложно противиться. - Звучит так, будто вы знаете, о чём говорите, - Ротгеру пришлось признаться хотя бы самому себе, что он снова удивлён. Он много говорил с кэцхен, особенно в последнее время, когда других занятий не осталось, однако об этом они ему не рассказывали. Интересно было бы узнать почему. - Ваши... девочки, - Олаф усмехнулся, что случалось с ним, видимо, редко, потому что в присутствии вице-адмирала Талига - никогда, - как оказалось, не боятся Эсператии у кровати, - заметив взгляд собеседника и, похоже, неправильно его истолковав, неожиданно уличённый в связях с нечистью благонравный дрикс добавил: - Не подумайте, я не ложился с ними. Хотя, признаться, возможно, пару раз... не совсем уверен, были ли это сны. Ложился... забавная старинная форма. Явно учил талиг по проверенным временем учебникам, особенно когда дело касалось столь деликатных вещей, в которых не стоит ошибаться; а впрочем, говорил на нём Ледяной всё равно удивительно складно - и такие странные вещи! Но слышать их было приятно, что ни скажи. Кэцхен не ходили к тем, кто им не нравился, а симпатичный им человек столь же очевидно не мог быть плохим. Впрочем, это Вальдес знал и так. - Да, девчонки любят пошалить, - хмыкнул он. - Так, выходит, вы с ними говорили? Кальдмеер кивнул. Подумав, прибавил: - Мне хотелось узнать о многом; к тому же, признаться, было немного одиноко, - и гадко на душе, но очевидное адмирал цур зее повторять не стал. Напротив, замолчал, словно погрузился в раздумья ещё крепче. Бешеному стало почти завидно - а и правда, чего стоило хотя бы раз поговорить с бывшим врагом по-человечески вместо того, чтобы верить Фельсенбургу? Что юнец может понимать о состоянии человека, потерявшего флот, боевых товарищей, веру в державу, да вдобавок ещё прошедшего тюремное заключение и пытки? Уж явно, что его не вином поили в Печальных Лебедях... - Приношу свои извинения как никудышный хозяин, - Ротгер с вполне искренним извинением развёл руками. - Конечно, мои девочки мне как сёстры, но... - Мне и нужны были именно они, - мягко перебил Олаф. С ним этого обычно не случалось - то ли за это, то ли за что-то ещё он обронил смятое, как ставшее ненужным письмо: - Простите, - и тут же объяснился. - Какое-то время, причём весьма долгое, мне действительно не хотелось никого видеть. Я никогда не думал, что кэцхен смогут вернуть меня к жизни, но, видимо, произошло всё-таки именно это... - большие, широкие, и впрямь ремесленные ладони - у сердца, смешно выглядящий с их участием жест скорее свойствен впечатлительным девицам. Такими руками мять глину или ковать металл, а впрочем, на штурвал им ложиться и не приходилось - для этого существуют штурманы и самоотверженные адъютанты. Ожившие легенды тоже никогда не бывают лишними. - О чём вы говорили? Если, конечно, не секрет. - Какие могут быть секреты от... - Кальдмеер замялся, подбирая слово, которого либо не знал на талиг, либо его вовсе не существовало. Вальдес, примерно догадывавшийся, о чём должна была идти речь, склонялся ко второму и потому воспользовался молчанием, чтобы вставить беспечное, но искреннее: - Девочки - не моя собственность, даже если я иногда несу всякий бред. Тем более, они не девицы на выданье, чтобы я беспокоился за их честь и душевное состояние. Они сами в состоянии о себе позаботиться - и о вас, как видно, тоже. Так о чём? Или вы боитесь, что услышанное развратит мой рассудок? Извольте, я не держал в руках изумруд... Бешеный понимал, что настаивает, но ничего не мог с этим поделать. Любопытство губило не только кошек, а впрочем, бергерская вежливость служила ему хорошим противовесом - такая пробивная и неотвратимая, что выбора у её жертвы просто не оставалось. Адмирал цур зее с недостойной его неуверенностью пожал плечами и проронил: - Они рассказывали мне сказки, только и всего. - А вы им? - Да, - уже твёрже ответил Ледяной, и улыбка на его губах повергла бы в ужас человека, который в самом деле читал Эсператию перед сном каждый вечер. Ротгеру не хотелось позволить ей остаться без отражения в собственном лице, но радоваться он тоже не мог - помнил, кололо. Допили вторую бутылку, открыли третью, переворошили ещё пару ящиков. Удивительно, с какой слаженной чёткостью шла работа. Вице-адмирал Талига себя не обманывал - конечно, потом он должен был разделить бумаги на нужные и не нужные и решить, что делать с милыми сердцу и не очень безделушками, но главное, что дело сдвинулось с мёртвой точки, на которой оставалось годами. Из-за дрикса? Вальдес не считал себя гордецом - у него правда всё получалось лучше многих; но думать о том, что и такая ерундистика была бы невозможна без Кальдмеера, давалось с удивительным трудом. С его пусть не всегда видимым, но неизбежным присутствием в доме так легко вышло свыкнуться - после отъезда Джильди и возможного выкупа со стороны Дриксен это место должно было показаться просто невыносимым. Одиночество Бешеному всегда давалось с трудом - может, и корабли ему отчасти нравились за вынужденную сплочённость команды. Прямо как сейчас - без слов, просто безошибочное понимание. Хотя, судя по слегка застопорившемуся делу, порой и его стоило понукать, точно лошадь. - Что это вы делаете? - Ротгер ожидаемо обернулся, Олаф неожиданно смутился. В его руках детская, со старанием, но не слишком-то аккуратно сделанная книжечка из бумаги смотрелась как-то особенно мило. Когда-нибудь он с такой нежностью будет держать и творения своих детей... Впрочем, Вальдесу до этого как-то не приходило в голову думать о том, как его частый противник относится к созданию семьи. - Простите, - в который раз за вечер извинился дрикс, видно, по накрепко вбитой дворцовой привычке. - Не имею обыкновения читать чужие бумаги - просто сперва удивился, затем немного увлёкся... Я когда-то хотел выучить кэнналийский, но не нашёл времени. Или это марикьяре? Я не очень-то разбираюсь в языках... - Марикьяре - всего лишь диалект, - снизошёл до объяснений узнавший безделушку Вальдес. - Я владею им, но образованные люди в приличном обществе по ряду причин предпочитают кэнналийский. То, что вы держите в руках, являет собой попытку обучить ему дядюшку с тётушкой. Попытку, вынужден заметить, полностью провальную. Учитель из меня вышел ещё худший, чем ученик. - Жаль, - с неожиданной искренностью вздохнул уже какой-то совсем не Ледяной адмирал, в силу выпитого и душевности беседы с каждым мигом становящийся всё более родным. - Я подумал, раз теперь у нас обоих есть время... Но это всё глупости, - по выражению его лица легко читалось, что сам он думает не так, а руки всё ещё рассеянно разравнивали книжные страницы. Сложно было вспомнить, с каким трудом давалось кропотливое разрисовывание и правописание... Тогда это казалось таким важным, а теперь выглядело пустым и как бы не смешным. Сердце сжалось - словно его посадили в тесную комнатку, навесив задвижки на все окна. Немного забавным и немного неправым казался повзрослевшему Ротгеру и дядя. Так это было или не так - память могла подводить, а правда, как назло, отвернула уродливое по традиции лицо. - Я научу, - сказал Вальдес, хоть бы и чтобы заглушить препротивный голос в голове. - Правда, боюсь, от сидения за книгами вместе со мной никакого толка - я так объяснять не умею и просто злюсь, это на дядюшке Везелли уже проверено. Возможно, получится придумать что-то другое. Да что там, совершенно точно получится. Вы любите музыку? - Я? - Кальдмеер всерьёз задумался. - Наверное. Я немного умею играть на пианино, но лишь самую малость, правда... - Это вам не поможет, - обрадовал Ротгер и тут же, потянувшись, от души похлопал по затянутому тонкой, тщательно выглаженной рубашкой плечу, оказавшемуся на удивление холодным. - Не замёрзли? Думаю, окна можно закрыть - если понсонья не выветрилась, мы уже так или иначе обречены. - Я в полном порядке, не стоит, - Олаф посмотрел на руку на своём плече с лёгким недоумением - разница между Севером и Югом в чём-то отражалась и в частоте прикосновений. В Дриксен частый тактильный контакт принят явно не был, а Вальдес, как назло, вырос в семье, где детей обнимали три раза до завтрака и четыре - после, не говоря уж об остатке дня. - Так лучше слышно море. - Шум волн тоже можно назвать песней, - Бешеный всё же придвинулся ближе. Сдерживать дружественные порывы он был не намерен - и какой отрадой стало понять, что адмирал цур зее всё же скучает по своей стихии! Впрочем, как будто он мог без этого обойтись. Все страхи в конечном итоге ничего не значат, если плыть тебе суждено судьбой и без этого ты не способен представить себя, даже если в процессе пару раз чуть не утонешь. Да и как иначе научиться? - Если так, то да, я люблю музыку, - странноватый обмен любезностями, а впрочем, свечи - четыре - горели тепло и мягко, будто летний пух огромного одуванчика - солнца. Осень всё-таки осталась снаружи, напоминая о себе разве что отголосками шторма, приятно будоражащими кровь даже издалека. Третья бутылка кончилась незаметно, больше в кабинете вина не осталось, а спускаться за ним тянуло не более, чем звать слугу. Всё было и так нормально - к тому же, Вальдес всё-таки хотел помнить, а не забыться. Он тихонько завёл ужасно прилипчивую детскую песенку, популярную на Юге, которую когда-то пытался вложить в голову вечно занятому и сосредоточенному дяде. Курт правда старался, смотрел внимательно, повторял каждый звук, но на чужих, непривычных губах у сочных слов подламывались крылья. Сойку не научишь заливаться в трели соловья, но об этом в детстве тоже совсем не думается. Ротгер топал ногой и много смеялся - и ему всё равно нравилось, как дружно фальшивит дуэт Вейзелей за чаем после обеда, даже если Юлиана ужасно смущалась своих неудач, а Курта в дверях уже ждали... Притихший Олаф слушал с тем же неподкупным вниманием, от которого при отсутствии выпивки могло бы стать и неловко. Когда закончилась песня и началась тишина, они немного помолчали, слушая море, забыв про письменный стол. - Вы красиво поёте, - кивнул Ледяной наконец, возможно, проведя перед этим мысленное сравнение между собеседником и волнами на пристани. Или кэцхен? - О чём это? - О ерунде. Дети Кэнналоа часто это поют, но я никогда не задумывался о смысле. Просто набор подходящих слов, - в первом же куплете среди них есть "любовь" и "прощание", но об этом вслух говорить не хотелось. Стальными тисками снова сдавило горло, перекорёживая любой теоретически возможный смешок. "Вижу, вижу", - говорилось в песне. Вальдес, кажется, тоже что-то видел. И решительно этого не хотел. Не в эту ночь. Кальдмеер попытался по памяти повторить первые слова, одни и те же в каждом куплете, и вышло это у него с такой же нетвёрдостью и неточностью, которую время сделало милой сердцу. - Это разговор. Вы произносите первые два слова - я подхвачу. - Первые два? Это... - Veo, veo, - пришёл на помощь Ротгер. "Вижу, вижу", выведенное с усердием ещё неверно перехваченным дрожащей рукой грифелем в маленькой книжице, нарезанной из чьих-то дорогих листов, которые сгодились бы для приказов и поздравлений. Дядюшка был очень польщён и пожал всё ещё перепачканную предгрозовым серым ручку, словно взрослому, - после этого мыть её не хотелось ещё больше. Адмирал цур зее послушно повторил ещё раз, но это стало внезапно слишком невыносимым, чтобы продолжить. Спохватившись, Вальдес убрал руку с чужого плеча и припечатал: - Мою поделку оставьте себе, хотя бы на время. Слова там есть, иногда они даже написаны верно. Не думаю, что в нашем состоянии от занятий будет большая польза. - Вы правы, - Кальдмеер всё же издал тихий смущённый смешок. Они были пьяны - не счастливы, но и не несчастны. Настоящим мужчинам, говорят, последнее не позволяется; а может, дело было и в чём-то ещё - в том, как они теперь сидели, почти соприкасаясь плечами, чувствуя тепло дыхания и странную неловкость. Что-то в этом всём было не так, и Ротгер, злой на самого себя от бессилия, не сразу смог понять, что именно. Ему хотелось петь на кэнналийском. Петь, как кэцхен, в парусах кораблей и в расшалившемся прибое, в горе и в радости, но громко и не умолкая. Что ж, почему бы и нет? Этот дом привык к бессонным ночам. Иногда им с Рокэ казалось, что на Юге не сочиняют песен, в которых хоть полунамёком не говорилось бы про любовь. После нескольких совместных попоек репертуар обоих был исчерпан, зато и новый вывод - достигнут: нигде - в Талиге и дальше - не сочиняли песен без мыслей о любви, пусть даже они разнились от страны к стране и от случая к случаю. Вечные чувства всегда уместны и ко всему имеют отношение - на то они и бессмертные, а в случае чего перерождаются, подобно опять-таки сказочной птице с огненными перьями. Ротгер перебирал и пел, забыв (так и не вспомнив) про смущение, да и про то, что в кабинете он был, в общем-то, не один. Хотелось вспоминать и думать - тянуться мыслями к месту на другом краю Севера, где тётушка в кровати баюкает нерождённое дитя с той же нежностью, что и страшные вести, все ужасающие вещи этого не слишком-то милосердного мира. Юлиане нравилось, как он поёт, но она никогда подолгу не слушала - не одобряла пьянство, но тихо смеялась, когда племянник котом растягивался вдоль кресла - у её ног – и, как в пять лет, клал голову ей на колени. Бешеного в детстве всегда любили - ругали и любили - и отвыкать от тепла ему так и не пришлось. Иногда они с тётушкой походили друг на друга больше, чем сами могли в это поверить. Вальдес думал об этом и пел; Олаф слушал, но где бродили его мысли, догадаться было не так легко. - Вы снова задумались, адмирал, - завершив очередной куплет, заливающийся соловьём талигоец огляделся в поисках чего-то, чем мог бы смочить жутко пересохшее горло, и с сожалением понял, что жидкостей любого цвета и вкуса в окрестностях не наблюдается. Кальдмеер, поймавший чужой взгляд и размотавший его, как нить, вьющуюся то ли от, то ли до спиц, негромко предложил: - Могу принести кувшин с водой из моей спальни. Он почти полон. - Нет, нет, - Ротгер суматошно отмахнулся. Теперь ему казалось, что стрелки часов всё же медленно поползли назад. Такая духота - должно быть, ещё лето и ничего не потеряно. Хотя бы на одну ночь всё лучше, чем могло бы случиться. - Никаких манёвров к отступлению! - шпага, как нарочно, была отстёгнута и унесена кем-то заботливым - возможно, Луиджи - ещё в начале вечера. Иначе ей стоило бы взмахнуть в подкрепление громких слов. - Вы останетесь и скажете, что рассматривали с таким вниманием последние пять минут своего драгоценного времени. Адмирал цур зее взглядом выразил вежливое сомнение по поводу последнего утверждения, но всё же ответил: - В этом доме сегодня почему-то всё наполнено музыкой. Мне на глаза попался лист с нотами - должно быть, это вальс. Я не слишком силён в музыкальной грамоте, но название мне знакомо, да и мелодию никак не выкинуть из головы. - Прелюбопытно, - Вальдес не слишком-то вежливо выдернул из чужих рук уже слегка помятый листок и, толком не осмотрев его, пришёл к скоропалительному выводу: - Это дядюшки Вейзеля. Конечно, на параде он, как положено порядочному военному, любил марши, но дома, в обществе семьи... Удивительно сентиментальный был старик. Впрочем, зачем я вам это рассказываю? - Потому что я слушаю? - подсказал Кальдмеер, удостоившись тем самым долгого, пожалуй, даже слишком долгого взгляда, закончив с которым, Ротгер всё-таки рассмеялся, а уж это точно было не к добру. - А ведь вы правы. Вальсы, понимаете, напоминали ему о тётушке и юности. Ну, и обо всём, что было дальше. Я не уверен, что они когда-нибудь переставали танцевать. Не раз и не два я заставал их в дальних комнатах... - распахнутая дверь гасила с яркой вспышкой пламя свечи; Юлиана тихо вскрикивала, Курт растерянно, подслеповато моргал, не выпуская её из рук. Двое - и тихая мелодия в голове, не слышная никому иному. Дядюшке очень хотелось, чтобы беспутный племянник это понял - он и в самом деле осознавал и даже представлял, но никогда не мог по-настоящему прочувствовать. Внезапно захотелось попробовать. - Под этот вальс? - Олаф как будто нарочно не отводил вежливо взгляд, а продолжал спрашивать. За одно это его хотелось закружить по комнате - Бешеному совершенно необходимо было этой ночью что-то рассказывать. Малознакомому дриксу, успешно справляющемуся с нелёгкой задачей по разделению чужого горя, но ещё больше - самому себе; ведь в повторении рождается истинное понимание. От выпитого забавные закорючки шли неровной рябью. Ротгер попытался понять их, но - совсем как в детстве - просто пожал плечами. - Мы можем представлять разные мелодии в голове. Только, учтите, вы ведёте - я во всех этих куртуазностях не силён. Возможно, если бы мы были на палубе корабля в штормящем море... - Вы приглашаете меня на танец? - с восхитительной невозмутимостью уточнил Кальдмеер. Только на дне глаз-колодцев блеснули не иначе как блуждающие звёзды. Поймаешь их отсвет – везение продлится тысячу жизней; Вальдесу, впрочем, и так везло прямо-таки по-кошачьи - впору было начать немного поддаваться судьбе, а то всё же дама, невежливо. - А я ещё это не озвучил? Как непредусмотрительно с моей стороны. Впрочем, теперь у вас нет возможности отказаться. Пойдёмте в центр комнаты - мы и так будем спотыкаться о всякое барахло, к тому же, я оттопчу вам ноги. Но, поверьте, всё это ради благого дела. Олаф не спорил. Может, с непривычки его сильнее ожидаемого повело от выпитого - не хотелось искать оправдания и объяснения, впрочем, кажется, обоим. Лишь окинув комнату взглядом с высоты собственного роста, Вальдес понял, как сильно прогорели свечи. Сколько же времени прошло? Часов в кабинете не водилось - между прочим, совершенно нарочно. И то верно, ночь заканчивать не хотелось, даже если она сама по себе близилась к утру. Ещё не всё было сказано и сделано, Ротгер ещё не успел почувствовать, каково это - вцепиться в кого-нибудь и просто кружиться вдвоём, не думая об отсутствии музыки или том, что в залу может кто-нибудь зайти. Впрочем, такие мелочи он редко брал в расчёт. Как и танцевал. Вальс? Вспомнить бы когда... Может быть, на одном из приёмов тётушки ещё в те времена, когда он был диковатым подростком и чувствовал себя неловко даже в северном обществе, далёком от столичного и придворного. Он тогда уже знался с ведьмами, но как вести себя с обычными девушками - не представлял совершенно, да и не хотел. Это не изменилось - твёрдое знание, что его жизнь тесно связана с морем и всем, что им уготовано, а кэцхен так и так не берут в жёны - не после того, как они гладили тебя, пьяного и уставшего, по взмокшим волосам, танцевали вокруг и поили вином, смешанным с солёной водой, из ладоней, как новорождённого ягнёнка. - Олаф, каким вы были в юности? Кальдмеер выглядел застигнутым врасплох лучшим из способов, но это быстро прошло - а задумчивость осталась. Кажется, ему не так уж легко было вспомнить - а ещё бы, какими когтями он выцарапывал себе звание, с каким усердием трудился? Все дни должны были слиться в один - и наверняка будущему адмиралу цур зее уже тогда было не до невест. Руппи вроде упоминал одну, но тоже бывшую - оно и славно, кэцхен соперниц не терпят. А впрочем, казалось, к Ледяному они (тоже) приходили не за любовью, по крайней мере, не только за ней. Им нравилось наблюдать за теми, кто принёс себя в жертву морю. Было в этом что-то гальтарское - но Ротгер слишком плохо знал историю, чтобы вспомнить наверняка. - Потерянным, - за мыслями разговор уже почти забылся. Кальдмеер вёл бережно и размерено - точно подстраивался под шум прибоя. Видимо, у него опыт в танцах всё же имелся, они даже умудрялись по большей части не натыкаться на разложенные по полу вещи, сколь бы ни были пьяны. Движения, исполняемые с привычной бессознательностью, в самом деле укачивали. Бешеный внезапно почувствовал себя обессиленным, что случалось с ним не так уж часто, причём рядом в такие моменты, как правило, никого не было. Положить голову на чужое плечо казалось самой естественной в мире вещью. - Я тоже. Сквозь пространство и время, куда-нибудь в юность... Так далеко, что невозможно найти. Девочки, вот, точно были где-то неподалёку - это чувствовалось как приближение бури, а впрочем, море, скорее всего, и вправду разбушевалось не на шутку. Ему не спалось спокойно в такие тоскливые ночи. Могло показаться, что оно чувствует настроение своих капитанов - да что там, оставив приевшиеся берега, оно медленно затопляло комнату. Сначала на уровне лодыжек, потом всё выше... Захотелось стянуть сапоги и почувствовать прибой. Было много способов... - Слышите пение? Это было предсказуемо - то, как приоткроется винный рот и язык шевельнётся к нёбу, чтобы породить смешное глуховатое "д"... Губы легли на губы, как ладонь в ладонь - просто и важно, с непривычки не совсем удобно, но даже в этой шероховатости было что-то настоящее. Кэцхен так не умели - они дарили идеальную иллюзию, поэтому запутаться не выходило даже в самые худшие дни. Вальдес ожидал, что его не оттолкнут, - это было странное, глубоко залегающее чувство спокойной, невозмутимой уверенности, которую он часто наблюдал в этот вечер напротив, но так редко ощущал в себе. Это было похоже на неосторожное погружение - море рвалось внутрь, заполнить лёгкие и трюмы, но обоим хватало опыта, чтобы выплыть. - Надо сходить за вином, - произнёс сквозь отступающий из ушей рокот Олаф, и Бешеный с внезапным желанием засмеяться понял, что они всё ещё танцуют. - Вас недавно мучила жажда, а брудершафт принято скреплять иначе. - Что вы говорили о вреде пьянства? А если не вы, то Эсператия? - Ротгер сжал его плечи, останавливая, не отпуская, не опуская взгляд. - Никто никуда не пойдёт, и будь я заживо съеден кошками и спрутами, если вам не кажется, что всё это уже было. - Ведьмы... - Кальдмеер поморщился с первым намёком на неизбежно поджидающую утром головную боль. Вальдесу было немного легче - он знал, что утро не наступит, пока он не разрешит. - Их здесь нет, о чём вы прекрасно знаете. - Да? Бешеный хотел согласиться со всем нетерпением, но его поймали на его же собственном трюке, перехватив готовое сорваться с губ виноградно-сочное подтверждение реальности происходящего. Всё это было: неподъёмное горе, шум моря, беспорядок с пустыми бутылками, догорающие свечи, чьё пламя трепетало от холода на сквозняке, и две тени, нашедшие приют в объятьях друг друга, соскользнувшие в них с такой простотой, будто это случалось не в первый раз. Всё должно было стать лучше. Светало. * Это случилось ещё не раз, хотя второй был, пожалуй, самым примечательным. Олаф (не опять, а снова) застыл в дверях, глубокомысленно уставившись на оккупировавшего его кровать вражеского вице-адмирала. Конечно, Ледяной и эту битву бы не выиграл - ему бы, может быть, сразу сдаться и отступить, но, рассчитывай Ротгер на это, его бы тут не лежало. А так он дождался желаемой реакции - тонкие, по-северному бескровные губы сложились в ниточку и: - Что вы тут делаете? - "Ты", - блаженно поправил пригревшийся среди одеял Вальдес. Адмирал цур зее оказался удивительным мерзляком, поэтому свить уютное гнёздышко из всех этих покрывал было легче лёгкого. - И снова ты. Не рассказавший мне сказку про Хозяйку Медной горы. Я был не настолько пьян, чтобы забыть, да и ты, к слову, тоже. Намёк жирнее сложно было бы выдумать. Кальдмеер, к его чести, не покраснел и не побледнел - единым движением подхватил аккуратно развешенный на стуле уже кошки знают сколько времени китель и даже изволил вежливо пояснить: - Мне нужно пройтись. К морю. Бешеный, подтверждая прозвище, шумно обрадовался: - Я с тобой! Давно пора уже, - и потом они действительно, как двое не умеющих говорить ни о чём важном, хоть и отчаянно нуждающихся в этом зелёных унаров, которыми оба, естественно, в жизни не были, но Рокэ многое рассказывал, спустились к воде, степенно, без лишней спешки, и долго бродили по каменистому берегу, кожей ловя солёные брызги, а уголками глаз - взгляды исподтишка. Слов не хотелось - Ротгер с разбегу постигал нелёгкую науку просто молчать и чувствовать себя хорошо рядом с кем-то. Им некуда было торопиться - хотя бы пока, хотя определённые виды на будущее у вице-адмирала Талига имелись. И - временно - они не были связаны с флотом. С армией и с Ледяным - две разбегающиеся в разные стороны, чтобы нескоро ещё пересечься, тропинки. Олаф заговорил первым. - Я никогда не думал, - начал он, но почти тут же оборвал себя - своевременно, ведь накатившая волна и так заглушила бы его слова. Море рвалось из берегов, точно хотело в объятья, на руки, подобно соскучившемуся ребёнку. Буревестники разрезали затянутое тучами небо с то ли испуганными, то ли торжествующими криками. Вальдесу на какой-то миг показалось, что он вполне способен понять сумятицу, царящую в их душах - вечно свободных и на столь же долгий срок связанных тесными узами с бушующими волнами. - Насколько я знаю, таких вещей и не принято ожидать, - отразись его улыбка в водной глади, она бы вполне могла показаться беспомощной, но мутное море ярилось и билось о скалы плечами до синяков. То, что случалось с ними со всеми, навеки оставалось в истории, отдавалось рябью и всплесками добрые (и злые тем более) тысячи тысяч кругов. - Вы замёрзли, - с неожиданной решительностью объявил адмирал цур зее, хотя губы подрагивали у него. Потянулся, чтобы стащить с себя китель, но был пойман - внезапно заморосившим дождём, узкими рукавами и чужими, отчего-то такими непослушными руками. Ротгер сам бы не сказал, лучше бы им было оставаться на месте или вправду пойти в атаку. - У этой проблемы есть несколько способов решения. Казалось, они могли бы простоять так вечность - наблюдая за тем, как бесконечные капли теряются в белой пене, вдыхая густой аромат волн и мокрых камней, чувствуя чужое тепло напротив. Просто чтобы потом, всё ещё не произнося лишних объяснений и обещаний, вернуться в дом в запоздалой попытке спастись от усилившегося ливня и, стянув изрядно промокшие вещи, согреться под горою из одеял и историй в удивительно трезвом виде. Ротгер уже знал, что Олаф слегка напоминает ему почившего так не вовремя дядюшку. Куда интереснее было бы узнать другое - кого Олафу напоминал он сам. Не может быть, чтобы только кэцхен - понятливые девочки заиграли Эсператию то ли под кровать, то ли на вершину Хербсте, словом, в абсолютно недостижимое место. Они теперь много плакали, ещё больше - рассказывали легенды, и сказки, и были. Тянулись, резко начавшись тогда, когда их не ждали, как это обычно и бывает, тяжёлые годы - а Вальдесу по-глупому хотелось улыбаться, особенно когда он слышал, как проходящий по коридору мимо его кабинета Кальдмеер непослушными, не для того приспособленными, кроме того, привыкшими к молчанию губами вышёптывает неопрятное, неумолимое: "Veo, veo". * Ротгер спустился в конюшни гораздо раньше, чем должен был, потому что надеялся, что его там будут ждать. Этой ночью Олаф предпочёл остаться в своей спальне - ему надо было что-то закончить, причём незамедлительно. Если бы Вальдес не был собой и не догадывался о приготавливаемом сюрпризе, он мог бы и почувствовать себя оскорблённым. В принципе, его нежнейшие чувства часто без их ведома задевались высокомерными столичными шаркунами - но сын оружейника, что в море, мундире и решимости умереть достойно, что в его кровати, слегка растрёпанный, большерукий, как ремесленные боги из древних легенд, и неумолимо серьёзный, ничего не мог с ними сделать, даже если бы постарался. На улице ещё царили тревожные и густые предрассветные сумерки, обещающие затянуться в связи с тем, что небо заволокло тучами. Не зажигая свечей, Бешеный едва ли не на ощупь нашёл подобранного ему коня - что-то послушное и с лёгким шагом, намешанное экспериментаторами-коневодами. Самое то для не слишком-то твёрдо держащегося в седле вице-адмирала. Зверь уже успел к нему привыкнуть - доверчиво обнюхал руки, фыркнул, не найдя в них ничего вкусного, и безропотно склонил голову, позволяя вывести себя из загона. Чтобы понять, кому принадлежат торопливые шаги за спиной, оборачиваться не было нужды. Как и, собственно, скрывать улыбку. - Успел, - успокоил Кальдмеера Ротгер, лихо взбираясь в седло (это оказалось не труднее, чем идти на абордаж, просто немного по-другому - щемящая сердце разница, которая никогда бы не позволила ему остаться в сухопутных войсках навсегда). - Поедешь верхом? - Выдавать военнопленным лошадей неразумно, - тихо хмыкнул Олаф. - Увы, ты бы с ней ничего не сделал, - Вальдес тщательно изобразил огорчение, а впрочем, в последнее время разобраться, существует ли оно ещё, становилось всё трудней. Адмирала цур зее хотелось видеть рядом - уютными вечерами - и напротив - в морских баталиях; вместе это сбыться не могло, а по отдельности, кажется, уже не хватало. Моряков, вечно попадающих в плен, рано или поздно меняют, какими бы хорошими они ни были. - Хочешь - садись мне за спину. Полагаю, он увезёт двоих. Ледяной похлопал по крупу, словно проверяя грузоподъёмность коня. Он и с лошадьми обращался лучше - всё те же придворные условности, без следования которым нечего было и думать о важной должности. Впрочем, Ротгера учил Росио - просто знания чаще всего не доходили до адресата, теряясь между пьяным хохотом и громкими песнями. Пожалуй, если бы двоим морякам пришлось скакать, они бы, как выражаются сухопутники, шли ноздря в ноздрю. Но Олаф отказался от обоих предложений: - Я пойду пешком. Если ты не будешь гнать, вполне за тобой поспею - этим мне в юности тоже заниматься доводилось. Вальдес понимающе улыбнулся и тихо тронулся с места. Говорить всё ещё не хотелось - тишина то ли царственно снизошла до них, то ли - скорее - просто по-хозяйски постучалась в двери и непрошеной гостьей присела посередине. И была она вечно молодой, словно кэцхен, и вечно счастливой. Когда так улыбаются, понимаешь без слов. За ночь подморозило, и окрестные поля покрылись тонким слоем инея, напоминающего на беду рассыпанную соль. Что ж, это, по крайней мере, было красиво. Кальдмеер действительно шёл быстро и ровно, не задыхаясь. Им обоим многое нужно было сказать, но почему-то не получалось, что не могло не злить. Тишина вдвоём - это, конечно, восхитительно; тем не менее, молчать на расстоянии? - Я буду писать тебе письма, - решительно заявил Ротгер, устав безмолвствовать. - Но ты тоже мне кое-что пообещай взамен. - Это то, что я смогу выполнить? - Более чем, - и додуматься-то было нелегко, а уж произнести вслух - тем более. Наверное, Вальдесу когда-то (так давно, что толком не помнится) приходилось признаваться и девушкам, комкать манжеты рубашек и кусать губы в злой тоске, до последнего не решаясь подойти; девочки не нуждались в подобных тонкостях, они видели тебя насквозь и - удивительно приятное сочетание - ничего не имели против пустых разговоров, серьёзных, вот, только не терпели. От них было так легко отвыкнуть... - Когда я вернусь, - слова дробились на тяжёлые камни и тонули, тонули в загустевшем перед рассветом воздухе, - тебя здесь быть не должно. Ты вернёшься в Дриксен - и там для тебя найдётся дело, не сомневайся. - Разумно, - кивнул Олаф, не сбиваясь с выбранного темпа шагов. В его голосе слышался разве что отголосок одышки - и никаких сожалений или вопросов, но Ротгер был должен это сам себе: добавить, тяжело и веско, до самого дна, чтобы расходились круги и до самого дня звенели над опушками отголоски. - Если не уедешь, я тебя больше не отпущу. Вот было бы неловко, правда? Кальдмеер улыбнулся уголком губы. Его хотелось, глупого по-своему, дёрнуть за отросшие волосы, будто нарочно забранные сегодня в почти кэнналийский хвост, а не в верноподданическую дриксенскую косицу, а потом обеими ладонями повернуть к себе лобастую голову и долго целовать, забыв обо всём на свете. Но, ощутив любовь, Вальдес только больше рвался распробовать вкус войны - и, возможно, в чём-то это было бегством. Глупо ведь надеяться, что одно сотрёт другое - убийство и нежность чаще, чем следовало бы, идут рука об руку, и неизвестно ещё, что порочней, когда всё кругом горит огнём и корчится, залитое зелёной гнилью. - Это не шутка, - подумав, уточнил Бешеный. Ледяной оставался невозмутим даже в сердечнейшем из порывов: - Я знаю. Они шли по земле, такой мягкой после дождя, что не было слышно цокота копыт; по густой, ещё мокрой от росы - пролитых во сне слёз - траве да сквозь густой туман, и если бы Ротгер не был знаком с кэцхен, он бы, пожалуй, поверил, что именно в такую погодку, когда ещё толком не рассвело и всё нетвёрдо, всякая нечисть и дурачит одиноких путников, отнимая у кого-то кошелёк, у кого-то - радость, у кого-то - жизнь. И всё-таки их было двое. Олаф ненавязчиво держался за поводья, легко шагал и тихонько пел что-то на дриксен - вроде бы про мечты и реальность, отстранённость и решительность... у него оказался на удивление красивый голос, а Вальдес не разбирался в музыке достаточно, чтобы критиковать или слышать фальшивые нотки, хотя Рокэ бы наверняка поморщился. Рокэ вечно морщил нос на самые щедрые подарки судьбы - и потому, сколь бы ему ни везло, чаще всего он оставался один. Вспомнить хотя бы того никчёмного, запутавшегося мальчишку... Бешеный, даже уважая друга всем сердцем, последовать его примеру в этом и упустить свой шанс не был готов. Ему просто нужно было ещё немного послушать и посмотреть. Всего несколько мгновений. Мечтательные, тихие строки сменились чем-то почти в ритме марша, но Ледяной всё ещё не повышал тон, да и на собеседника старался не смотреть, будто всё же чувствовал неловкость. К концу песни он, к тому же, немного, но запыхался - и замолчал обрубленно, так, что невольно хотелось продолжения. Восхищение не выходило - восхищаться было особо нечем; оставалось только натянуто улыбнуться: - Думаю, ты не забыл, что я понимаю дриксен. - Это висело на мне почти как долг, - Олаф коротко пожал плечами, видно, восстанавливая дыхание и не желая тратить его на пустые любезности. Подумав, он всё же прибавил: - Так пели там, где я вырос. Я бы лучше ответил тебе на кэналлоа, но не успел ничего выучить. Языки мне не очень даются... - признание в слабости перед вражеским вице-адмиралом? Впрочем, титулы остались где-то позади, в густом молочно-сизом тумане - так ящерицы отбрасывают хвосты, чтобы спасти самое главное: самих себя. Всё, чем они являются и ради чего бьётся сердце. - Ещё успеется, - беззаботно отбил Ротгер метящую в сердце искренность. - Когда-нибудь у нас ещё будет время, к тому же, я не привык не исполнять данные обещания. - Обещание, данное противнику в хмельном бреду не должно многое значить, - в лице Кальдмеера мигом что-то оборвалось и ожесточилось. Только в это мгновение Вальдесу стало понятно: он смотрел, должно быть, не отрываясь. - Это было славное время, но вы правы: оно должно рано или поздно подойти к концу. Скорее всего, это произойдёт сейчас, хотим мы того или нет. - "Мы" и "вы" в одной реплике создают путаницу, - Бешеный делано поморщился и мгновенно поймал себя на этом почти-кривлянии. Он практически успел забыть, как строго звучит официальное обращение из этих неподатливых, обветренных губ, которые за последние дни изучил почти как свои. - Прости за каламбур, но не гони коней. Как-никак, брудершафт случился - и я думал, что в Талиг и Дриксен на этот счёт единые правила. - Без вина... - Олаф явственно колебался. Они оба знали, чем это было: просто-напросто поцелуем; но произнести вслух? Им всё ещё не хватало смелости или, может, юности обсудить это. Кружили напротив, не выпуская друг друга, но и не сближаясь, как в корабельной баталии, как привыкли, глупые по-своему капитаны без кораблей. Кто-то рано или поздно должен был поставить всё на кон и пойти на абордаж. - Как бы то ни было, от брудершафта можно отказаться - я слышал и о таких случаях. - Вероятно, - Ротгер всё же остановил коня, даже спешился - видимо, от волнения, ведь это произошло как-то случайно и совершенно само собой. Было безымянное поле, затянутое туманом, лужи, в которых уже отражалось беспросветно-серое небо, и абсолютная тишина, тяжёлая, как ватное одеяло. Сапоги вязли в добротной густой грязи даже просто от стояния на месте - ни следа сверхъестественных сил, да и вообще ни следа, кроме их собственных, которые на этом безлюдном просёлочном тракте, скорее всего, останутся до следующего дождя. Дураки, оба смотрели не в глаза, а под ноги. Что ж, это хотя бы было единым порывом. - Но нельзя же отказаться от любви, - выронил Вальдес, тут же мысленно отвесив себе щелбан и за слишком долгую паузу, и за слишком взволнованный тон. Олаф, в которого он верил, не мог не понять - так что, ничего не ответив, он кивнул и полез в карман. Кольцо с изумрудом действительно теперь выглядело как новое - кристалл отполирован, ободок очищен от патины. Из зелёного, как глаз Леворукого, камня смотрели на двоих путников их обезображенные, испуганные, изломанные отражения, будто из какого-то другого мира. - Да, - Кальдмеер вложил драгоценность в чужую ладонь. - Но нам давно пора возвращаться. Вас ждёт долгая дорога, вице-адмирал Вальдес. Мне будет очень досадно, если вас прикончат на суше, поэтому сберегите себя - и Талиг, если это возможно. Я позабочусь обо всём остальном. Глупая детская песенка всё ещё лезла на ум - в ней всё это было: и любовь, и прощание, и радость дружбы, и столько всего ещё, что не уместилось бы не то что в поэму - ни в одну увесистую повесть Кэртианы. "Вижу, вижу" - и да, это правда не вышло бы скрыть: то, как они стояли то ли напротив, то ли плечом к плечу, злые, и растерянные, и такие беззащитно-счастливые перед лицом, впрочем, безликой зелёной чумы и бесконечной войны, в которой наверняка не останется виноватых и правых. - Ты такой дурак, - пробормотал Ротгер и всё-таки запустил пятерню в отросшие светлые волосы. Ему нужно было на прощание что-то ещё - более весомое, а может, наоборот. Даже так: он нуждался слишком во многом, но и одного поцелуя почти хватало, чтобы перекрыть эту пустоту. Обратная дорога показалась обоим куда короче. Так всегда и бывает, когда не хочется отпускать, пусть без этого никуда. Тётушка понимала; уезжая и не оглядываясь, Вальдес вдруг подумал о ней с куда большим уважением, чем прежде.