х х х
Наша годовщина, мы сидим в комнате Лиама, пока внизу под оглушающие басы включенной музыки все напиваются в доме братства в последний раз. - Сложно представить, что уже два года прошло, да? - Через пару дней мы выпустимся из университета и перед нами откроется новая жизнь. - Не совсем, - он пихает меня в бок, отчего одеяло под нами сминается еще больше, - В нашей жизни останется прежняя часть в виде наших отношений, так ведь? - Конечно. Я не собираюсь тебя отпускать. Ложь, ложь, ложь. Мы долго сидим в тишине, нарушаемой криками в коридоре за дверью или нашими поцелуями. Нега после оргазма затапливается усталостью и каким-то особенным чувством, что скоро что-то изменится. И следующие слова, срывающиеся из уст Лиама, поглаживающего мое плечо, начинают этот старт. - Какое твое любимое число? - Не знаю. Пусть будет семь, а что? - Я хочу подарить тебе целое лето, после того, как мы уедем из студгородка. - Всего лишь лето?, - поворачиваюсь, наваливаясь на него сверху. Устраиваюсь у него на бедрах, наклоняясь, целуя. Он трется своим носом о мой, - Я думал, что ты мне подаришь целую жизнь, Лиам Пейн. - Она будет после того, как я подарю тебе лето. Как ты относишься к сумасшествиям после получения диплома?, - он всматривается в меня, пытаясь найти в глазах ответ. - Смотря что ты подразумеваешь под этим, детка. - Мы молоды и мы должны сделать все, что в наших силах, чтобы наша молодость не прошла зря. Я хочу всего лишь три месяца беззаботной жизни, перед тем, как мы переедем в Лондон с тобой. И будем искать работу. Как взрослые серьезные люди. - Ты? Взрослый? Заливисто хохочу над его губами, на что он обижается, строя самую недовольную гримасу. - Да, я стану взрослым в сентябре. Мы будем снимать квартиру, платить за аренду, ходить вместе в супермаркеты, покупая продукты по акции, потому что остальная часть денег будет уходить на смазку и твои холсты. - Звучит правдоподобно. Думаешь, живя под одной крышей, мы постоянно будем заниматься сексом? - Абсолютно. Иначе я не вижу смысла, чтобы делить с тобой территорию нашей будущей квартиры. Как будто подтверждая свои слова, он начинается тереться своим пахом о мой, чтобы я мог почувствовать его возбуждение. Спустя час после секса. - Ты невыносим. - Поэтому ты меня любишь, - он улыбается, увлекая меня в новый поцелуй, но потом резко отстраняется, переворачивая меня на бок. Мы лежим почти в кромешной тьме. - Ты знаешь, что взрослые мужчины не пересматривают «Историю игрушек»? Мультики – это вообще не то, чем занимаются взрослые. - Значит, пока у нас есть целое лето до взрослой жизни, я буду смотреть их до тошноты, чтобы потом мне не хотелось делать этого вовсе. За дверью слышится более отчетливый шум, чем раньше. После, раздается стук по дубовому полотну. - Эй, вы двое. Вы здесь? Я прикладываю палец к губам, приказывая своему парню молчать. Голос Найла по ту сторону стены становится более явным и громким. - Я знаю, что вы там! Ли, мне нужно в туалет! Открой, сволочь бездушная! Лиам, качая головой, все же меня не слушается. Встает, натягивая шорты, и идет в сторону двери. Я укрываюсь одеялом до плеч, оставаясь в кровати. - Боже, блять, аллилуйя! Ирландец залетает в комнату, сразу несясь в сторону уборной. Я гневно смотрю на Лиама, на что он пожимает плечами, подходя к туалету. - Найл, ты знаешь, что в этом доме есть еще общий туалет на первом этаже? А еще в комнате Остина? Сначала слышится тишина, после звук слива, а потом пьяный Хоран выползает с явно алкогольной улыбкой. - В общий очередь дальше, чем отсюда до Дублина. О, привет Зейн, - он замечает меня, взмахивая рукой. Улыбаюсь в ответ, - А комнату Остина опять занял Стайлс с Лу. Они такие же ебнутые влюбленные, как вы двое. - Ты бы видел себя с Лотти, идиот, - он закатывает глаза на мою реплику, - Все, вали, у нас был важный разговор. - Вы умеете говорить друг с другом? Серьезно? Я думал вы только сексом трахаетесь. - Хоран! - Да иду я, иду. Найл выходит за дверь, Лиам закрывает ее на замок и возвращается в постель. Ко мне под одеяло. - Я буду скучать по этому дому и этим вечеринкам. Это лучшее, что случилось в моей жизни, - он сразу прикусывает язык, - Ну, кроме тебя, конечно же. Не могу разделить его счастья, так как на тусовки я стал приходить только после того, как мы начали встречаться. До тех пор в доме братства я не был. Но для Лиама это был огромный кусок жизни на протяжении четырех лет. Команда университета стала ему семьей, так что после выпуска, я точно знаю, он будет собирать отсюда вещи, затапливая свою комнату крокодильими слезами. - К чему был вопрос про любимое число? - Хочу исполнить семь твоих желаний, раз ты назвал число семь. Считай это подарком на нашу годовщину. - Ох, если бы я знал заранее, я бы загадал желаний двести, - Лиам издает смешок, запуская руку в мои волосы. - Не жадничай, Зи. Что бы ты хотел сделать этим летом? - Для начала поехать в Париж. Кто бы мог подумать, что он серьезно. Что через четыре недели после этого разговора мы будем стоять в аэропорту Лондона и ждать перелета в столицу Франции. Мы составили список из семи желаний. Наших общих. Потому что было бы эгоистично, если бы он подарил мне лето, а я ничего взамен. Весь последний год мы откладывали стипендии на переезд в Лондон, но эти деньги ушли на то, чтобы мы спланировали самое прекрасное путешествие в моей жизни. И Париж стал первым пунктом. - Ну что, готов? - Да, готов.1. Франция.
Мы лежали на поле, возле мерцающей ночными огнями Эйфелевой башни. Круассаны составили за эту неделю наверно 70% организма. Казалось вместо крови по моим венам течет клубничный джем и сливочное масло. Но мы были настолько влюбленными в это чувство шарма и атмосферы вина и выпечки, что несмотря на ежевечерние жалобы от мучных изделий, утро все равно начиналось с кофе и пары круассанов из самого воздушного слоенного теста в мире. Я отпускал свои мысли в неизвестность. Пусть и звонки от отца несколько раз в день не давали мне этого сделать сполна, но я так хотел. Мне нужна была только непокоренная Европа и Лиам, сопящий под боком в дешевом отеле. Все казалось возможным здесь и сейчас. В этом моменте, который я ловил за нас обоих. - Все хорошо? Под ногами трава. Теплый ветер. Город, переливающийся светом фонарей. Рука Лиама в моей руке. Этого было достаточно. - Да, прекрасно. - Люблю тебя. - И я тебя. Я никогда не верил в сопливую романтику Франции. Но здесь, у подножия ее центра, роняя заветные слова о чувствах, ощущалось, что они не улетают. Они задерживаются в воздухе, консервируясь и превращаясь в ленивые поцелуи. Любовь была здесь кислородом. - Через пару дней уезжать. - Так скоро. - Мы можем задержаться, если ты хочешь. Наши билеты можно обменять. Его глаза, полные спокойствия и обожания, смотрели в мои. Тени от крон деревьев рисовали причудливые узоры на его щеках. Мне казалось, что мы – часть вечности. И эта прискорбная ложь отравляла воздух. - Ну уж нет, - отгоняю все мысли и прокрадываюсь руками под его футболку, - Италия нас ждет, милый мой. Ты знаешь, как давно я мечтал увидеть Сикстинскую капеллу. - О да, - он потирает глаза, от солнечного зайчика, слетевшего с зеркальца проезжающего мимо велосипеда, - Мне кажется, если бы Микеланджело был жив, ты бы предпочел его мне. - На твое счастье, мы живем в 21 веке, где его нет. - Какая удача, потому что я хочу, чтобы ты был только моим. Всегда. Всегда – это в принципе то, что у нас осталось.2. Италия
Очередь. Все путешествие по Риму, Ватикану, Пизе – это очередь. Волны вспотевших туристов, литры выпитой воды из нагретых бутылок и терпеливое ожидание. Если в Париже мы не могли отлипнуть друг от друга, то в Италии нас солнце разжарило до безмолвных разговоров уставшими глазами. Но все равно это было необыкновенно. Каждый город, каждое место, каждую достопримечательность мы закрепляли своими признаниями в любви. Это была наша печать. След. Нестираемое клеймо двух сердец, которые просто хотели кричать друг о друге на весь свет. - Жду не дождусь, когда мы уедем в Испанию. Первым делом я поведу тебя в музей «Камп Ноу». - Звучит как месть, Лиам. - Мы ходим уже десять дней по архитектурным реликвиям. Малыш, я конечно очень сильно тебя люблю, но не забывай, что не я из нас двоих учился на художественном факультете. Лиам как обычно на взводе, пока я не дыша стою и рассматриваю потолок галереи Боргезе. Мы ждали четыре дня, чтобы купить входные билеты, и еще четыре до нынешнего посещения. Эта галерея является самой труднодоступной в мире, так как сюда пускают только определенное количество туристов в день. Здесь собраны работы великих мастеров, но Лиаму этого не понять. И я не виню его за это, потому что да. Из нас двоих только я учился на факультете искусств. И если музеях Франции он еще пытался меня слушать об истории зданий или произведений в Лувре, то теперь запас его концентрации истек. - Почему ты так долго пялишься на эту голую женщину с картины? Заставляет меня усомниться в том, что ты гей, малыш. - Это мое любимое полотно. Тициан. «Любовь земная и любовь небесная». Начало 16 века. Я все еще в восторге, как эти холсты сохранились до наших дней. Это же невероятно! Когда-то, к этому прикасалась рука великого художника. Слои красок ложились кистями, зажатыми в его пальцах. Он был таким же человеком как мы, Ли. И оставил за собой такой след. На который люди смотрят с восхищением по сей день. Это же просто…вау? Лиам кивает, но в его глазах все равно читается непонимание моих эмоций. Для него это просто картина с женщинами. Просто изображение. Для меня это история. Мне бы хотелось оставить после себя подобный след.3. Испания
Испания стала той страной, которую мы хотели посетить больше всего. Но каждый по своей причине. Я – ради Саграды Фамилии, величайшего памятника Барселоны, а Лиам – ради музея «Камп Ноу», лучшего футбольного музея в мире, где можно полностью окунуться в мир Лионеля Месси. Кумира Лиама. Он, как ребенок, получивший в свои руки самую заветную конфету, вышагивал по коридорам между раздевалкой и выходом на поле, с открытым ртом и расширенными зрачками. - Офигеть, ты только глянь, Зейн! Целая стена кубков, подписанных бутс, футбольных мячей и фоток. Теперь я был тем, кто не понимал восторга. Но я любил Лиама, когда он был одержим чем-то, что делало его самым счастливым. И все время, проведенное здесь, а потом на матче между какими-то местными футбольными клубами, я просто смотрел на него. На то, что он испытывает безграничный восторг. Потому что когда он счастлив, то и я тоже. Всё просто. - Как тебе? Это лучший день нашего путешествия, однозначно! - Да, впечатляет. Я правда ничего не понял, но атмосфера потрясающая. Мы шагали по улочкам Барселоны в ритм с толпой, вышедшей со стадиона и скандирующей на испанском языке какие-то речевки. Калейдоскоп разноцветных флажков, улыбок болельщиков победившей команды, звуки трещеток и фанатских гудков. Весь город просто замер и стал местом, где нет ничего, помимо футбола. - Детка, ну сколько раз тебе рассказывать правила? - Это бесполезно, ты же знаешь. - Ты посетил все мои матчи в университете и так ничего и не понял? - Неа. Я смотрел только на тебя. Мне неважно за какую команду ты играешь, Ли. Я болею не за футбол, а за своего парня. - Это самое очаровательное, что я слышал от тебя сегодня. Он останавливает нас на секунду среди течения движения народа и целует. Быстро, коротко, но довольно смачно. Кто-то рядом начинает хлопать в ладоши, отчего я смущаюсь. Мы идем молча, вкушая какофонию звуков вокруг. А потом Лиам опять начинает разговор. - Нет, ты правда совсем ничего не понимаешь во время матча? - Кроме того, что гол – это когда мяч попадает в ворота, нет. - Ну ты же различаешь цвета форм футболистов? Я тебе всегда говорю за какой цвет болеть. - Я все равно плохо вижу то, что там происходит. Для меня вообще то, как дикторы следят за движением мяча – чудо света. - Тебе нужно обязательно сходить к офтальмологу, когда мы приедем. Твои бессонные ночи за холстами, красками и проектами в ноутбуке довели тебя окончательно. Нельзя столько времени в день напрягать свои глаза, тебя мама этому не учила в детстве? На самом деле, хорошо, что эта учеба в универе закончилась, иначе еще одна курсовая – и ты бы ослеп вовсе. Я хмыкаю с его бестолковой заботы и шутки, сжимая ладонь в своей крепче. - Ты бы любил меня слепым? - Что за глупый вопрос? Конечно, Зи. Я люблю тебя абсолютно любым, ты же знаешь. - Ну я бы не мог ничего видеть. Тебя в том числе. Я бы был неуклюжим и все ронял. А еще бы плакал из-за того, что не могу писать картины без зрения. - О, ну Бетховен оглох, и что? Все равно стал великим музыкантом, - мы наконец сворачиваем с центральной улицы, двигаясь в сторону нашего хостела. - Ого. Откуда такие познания в музыкантах, мистер Пейн? - О, у меня парень учился на факультете искусств, знаешь, он рассказывал мне много ненужной чепухи о великих маэстро. Тогда-то я и понял, что даже если у Лиама был скучающий вид при прослушивании моих экскурсионных рассказов, он все равно старался запоминать и пытался понять почему это мне нравится. И если я скажу, что после этого разговора не влюбился в него еще раз, то окажусь полным лжецом.4. Германия.
Все началось довольно хорошо. Мы почти месяц провели в путешествии по солнечной Европе, но в Берлине нас ждали дни полные туч и ливней. Что явно было хреново, так как в первый день мы наплевали на непогоду и прогуляли сутки в дождевиках, а на второй день у меня поднялась температура, а мокрота явно засела в легких. Лиам ночь напролет просыпался от моего кашля, а потом все утро и обед пытался накормить меня супом и чаем, отчего меня к вечеру начало бесщадно тошнить. Он оставил меня одного на пару часов, уйдя в кафе, чтобы принести ужин и купить в аптеке что-нибудь от простуды. В тот день я впервые пропустил все входящие от отца, потому что не хотел, чтобы он волновался по таким пустякам, как разыгравшаяся ангина. - Хэй, ты как?, - я проснулся на третий день после нашего приезда, чувствуя себя немного лучше. Лиам целовал мой лоб, - Ты не такой горячий, как вчера. Легче? - Да, вроде бы. - Сегодня обещают солнце. Можем выйти гулять, если ты в состоянии. Он был замотан в вафельный халат, которые обычно висят одноразово в ванной. И все еще был немного сонным после пары ночей, когда волновался о моем самочувствии. - Прости, что испортил наши каникулы. - Эй, не нужно извиняться. Я сам виноват. Нам не следовало столько гулять под дождем, зная, как легко ты можешь простыть. Он поцеловал меня в губы, оставляя послевкусие кислого американо, чашка из-под которого стояла на тумбе у кровати. - Спасибо. - За что, солнце? - За то, что мне с тобой так повезло. - О, ну тогда тебе стоит благодарить моих родителей, потому что если бы они меня не зачали, ты бы сейчас страдал в одиночку, - он тыкнул указательным пальцем на кончик моего носа, - Я знаю что нужно сделать, чтобы тебе стало еще лучше. Хитрый-хитрый взгляд. Отдернутое одеяло, упавшее вскоре на пол. Мои боксеры, подцепленные его пальцами. Стянутое с моих ног белье. Его лицо в районе моего живота. О боже. Я его не заслужил. Горячий язык и дыхание, опаляющее полузатвердевший член. Сильные ладони, сжимающие мои бедра. Я в его рту, утопающий в возбуждении. Ритм, срывающийся каждый раз, когда из его уст вырывается стон, отчего у меня просто сносит крышу. - У нас еще осталась смазка? Мой сонный хриплый голос, потерявшийся внутри. Его кивок, в перерыве между ласками. - Хочу быть в тебе. Хочу заполнить тебя. - Чёрт. Торопливые неуклюжие движения, пока Лиам сползает с меня, вытаскивая из-под кровати наш чемодан. Рыщет по кармашкам в поисках бутылочки. Нетерпеливо вручает ее мне, ложась на спину. Нависаю сверху, раздвигая его ноги. Из-за болезненной слабости всё вокруг немного кружится, но я концентрируюсь на стуке его сердца и оборванных вдохах, когда моя рука с вылитой на нее смазкой, скользит меж его ягодиц. - Ты такой красивый. Его нежный-нежный шепот, отзывающийся так ярко в моей груди. Наклоняюсь, чтобы поцеловать его, одной рукой продолжая двигать, растягивая его, а второй развязывая пояс на его халате. - Люблю тебя. После этих двух таких простых, но таких важных слов ввожу в него третий палец, отчего он выгибается в спине, выталкивая из себя что-то вроде ‘ох’. Он разрушается подо мной, я дразню его, зная, что он готов кончить в любую секунду, но он терпит и ждёт, пока его тело будет готово, чтобы принять меня полностью. И когда я в него вхожу до конца, соединяясь с ним воедино, ничего больше не остается. Ничего, кроме нас. Кроме двух тел, стонов, вдохов. Он перекатывает нас, оказываясь сверху, объезжая меня, насаживаясь в каком-то беспорядочном темпе. Внутри меня царит хаос из любви и приближающегося оргазма. Полтора года назад мы оба сдали тест и после этого решили избавиться от презервативов. И я ни разу не пожалел об этом. Потому что сейчас нас ничего не отделяет друг от друга. И я чувствую его всего, до самых потаенных глубин, до его криков, когда мы ударяемся друг о друга тазовыми косточками, до синяков и засосов, рассеянных по моей и его груди после жаркого секса в последнюю ночь в Барселоне. В какой-то момент я задеваю его простату и происходит короткое замыкание. Он даже ни разу не прикасается к себе рукой. Просто в секунду насаживается до конца, задерживая меня в себе, будто в самой сладкой мучительной пытке, и кончает на мою грудь. - Еще раз, малыш. Давай. Его продолжает потряхивать от лавины ощущений и после очередного вверх-вниз я следую за ним, проваливаясь в состояние бездны. Галактика проносится передо мной, я извергаюсь всеми эмоциями, кончая внутри него, чувствуя это. - Боже. - Это было хорошо. Он облокачивается руками по обе стороны от моего туловища и втягивает меня в поцелуй. Долгий, теплый, как топленная карамель. Мне всегда этого будет мало.5. Австрия.
Это не особо было нашей мечтой, но горы – это отличное разнообразие после Европы. Лиам обожает кататься на сноуборде, а я просто люблю созерцать величие заснеженных вершин. Инсбурк становится первым городком наших каникул, где мы разлучаемся на несколько часов. Ли уходит, чтобы покататься, перед этим долго уговаривая меня пойти с ним. Но, во-первых, я ужасно боюсь и не умею, да и вообще ненавижу спорт, а во-вторых меня ждет долгий разговор с отцом. Поэтому весь день и остаток вечера я провожу в скайпе, объясняя, что все в порядке и ему не о чем волноваться. Рассказываю о том, где мы были, какие места мне понравились больше всего, а в ответ получаю то, что он ужасно скучает и волнуется. Мы никогда не разлучались с ним на несколько недель, не говоря уже о том, что я в путешествии уже второй месяц. Мой папа для меня всегда был самым лучшим другом. Сначала я испугался, что он будет деканом университета, в который я пошел учиться, но, когда я признался ему в том, что мне нравятся мальчики, и он принял наши отношения с Лиамом, все изменилось. Я по истине был счастлив, возвращаясь после учебы не в комнату в общежитии, а в наш дом, который был недалеко от студенческого городка. Мы с ним против всего мира. С тех пор так и стало. Лиам находит меня в номере, где я усердно пишу в дневнике свои очередные мысли. Это мне нужно. Выговариваться на бумаге. Потому что только она может сохранить все мои тайны. - Ты очень сильно должен жалеть, что не пошел со мной, Зейн Малик! Он раскрасневшийся от эмоций, морозного горного воздуха и восторга, просто падает на меня сверху, ударяясь лбом о мои колени. - И что же такого я пропустил? - Я спустился без единого падения с самого сложного склона! Клянусь, ты бы мной гордился, если бы это видел! - Я горжусь тобой и сейчас, детка. Рад, что ты цел. Не хотел искать твое тело среди кучи сугробов, если честно. - Сноуборд – развлечение, а не смертельный спорт, - он переворачивается на живот, наблюдая как я убираю дневник под подушку, - Что пишешь? - Весь день сидел и писал, как скучал по тебе. - Ты такой дурак, - он лезет за поцелуем, который я охотно дарю ему. Его губы немного горькие и хмельные. - Ты голоден? - Ага, если честно. Пригубил банку пива, пока ехал в отель, но не ел ничего весь день. - Ну тогда поднимай свою задницу, и я отведу тебя в самый шикарный ресторан возле парка Хофгартен.6. Чехия
Первые недели августа мы оказываемся в Праге. Этот город почти сразу становится нашим. Потому что мы ходим мимо маленьких каменных домиков, представляя, что мы могли бы состариться здесь и завести детей. Лиам даже ни разу не возмущается, когда я вожу его по достопримечательностям, рассказывая о самых великих постройках и историю архитектуры. На третью или четвертую ночь нам приходится отменить переезд из столицы Чехии в небольшой прелестный городок Чески-Крумлов, потому что моя температура возвращается, а горло опять начинает саднить. Оно и не переставало с тех дней в Берлине, но за суетой дней в новых городах и улицах, я забывал об этом факте. Я забывал обо всем, кроме Лиама рядом. Потому что это сейчас было самым важным. Потому что вокруг нас продолжалось самое лучшее лето в жизни, мы дарили друг другу всё вокруг, но в этот вечер все приобрело немного другой оттенок. Оттенок, который я хотел выжечь из своей палитры раз и навсегда. Я лежу в кровати, как будто пьяный, после сильного обезболивающего, которое втихаря взял с собой, но не хотел к нему прибегать. Но я уже ничего не решаю в этой жизни. Кроме момента, что Лиам ничего не должен знать. Никто не должен знать, а он в особенности. - Смотри что у меня есть. Он заваливается в наш очередной номер очередного отеля с внушительным букетом ромашек в руках. Само очарование и невинность, но с толикой волнения в глазах. - Это мне? - Да, решил тебя порадовать еще чем-то кроме таблеток и еды. Он ставит пакет с ужином на столик у двери и вручает мне цветы, целуя в макушку. - Ты сегодня, будто белый принц на прекрасном коне, мистер Пейн. - Вообще-то прекрасный принц на белом коне. Ты когда успел напиться? Я хихикаю, на что он очаровательно улыбается, но удивленно выгибает бровь. - Я выпил таблетки, они очень сильные, но завтра я буду порхать как…птичка? Пчела? - Ты как будто обдолбан, малыш. Ты не переборщил с дозой? - Неа, спасибо за цветы. Люблю тебя. Я чмокаю его в губы, он хмыкает, желая сказать что-то еще, но потом передумывает и уходит в сторону ванной, чтобы наполнить графин из-под сока водой для ромашек. В ту ночь у нас был самый крышесносный секс на планете. Я взял его возле двери, на подоконнике, на тумбе у кровати, на самой кровати и мы закончили в душе. Это не было похоже на нас, но это было лучшее, чем то, что мы делали раньше. Грубое, необузданное желание с укусами, погромом, каким-то нетрезвым наваждением, выпирающим из всех щелей. На утро я проснулся физически опустошенным, потому что каждая клеточка болела из-за ударов и падений на все плоскости нашего номера. Но морально я был живее всех живых. И несмотря на то, что мокрота просто сдавливала изнутри мои легкие, я разбудил Лиама минетом, просто потому что я знал, что если он дарит мне цветы и это лето, то я хотя бы могу подарить ему самого себя. В день перелёта в нашу последнюю седьмую страну мы впервые поссорились. Мы сидели в зале ожидания, прежде чем объявят начало посадки на самолёт. Я писал в дневнике, а Лиам напротив меня пил кофе и залипал в телефоне, выбирая какую фотографию из Чехии выставить в фейсбук. - Расскажешь мне, о чем ты постоянно пишешь? - Просто заметки из головы, ничего особенного, - отвечаю автоматически, не отрываясь от страниц. Он откладывает мобильный, всматриваясь в меня, - Что такое? - У меня ощущение просто, не знаю, что ты утаиваешь что-то там от меня? Я не претендую на его чтение, но просто если тебя что-то тревожит, то ты можешь мне сказать, ладно? - Это просто описание нашего путешествия, Лиам. Здесь нет ничего личного, окей? - Если так, то почему ты постоянно прикрываешь рукой то, что ты написал? - О боже. Почему тебя вообще внезапно заинтересовал этот вопрос? Все лето ты никогда не обращал на мой дневник внимание. - В последние дни мне кажется, что ты с ним разговариваешь чаще чем со мной. - Неправда. - Не ври, Зейн. - Я никогда не вру тебе и ничего не скрываю. - Да? А почему тогда ты не сказал, что твой отец ушел с поста декана университета по абсолютно неясным личным причинам? Блять. - Потому что это его дело. Я не обязан посвящать тебя в его жизнь. - У него что-то стряслось? Ты поэтому сам не свой? Я пытаюсь сказать нет, но кашель душит меня, и я отворачиваюсь, умоляя, чтобы все это закончилось. Ссора – последнее, что я хочу, когда дело касается Лиама. Когда я снова сажусь лицом к нему, его взгляд с гневного сменяется сожалением. - Прости. Кажется, моя ангина все еще не прошла. - Я рядом, ладно? И я могу выслушать тебя в любой момент не хуже, чем твой дневник. - Знаю, прости, - он берет мою ладонь, накрывая ее своей, протягивая мне кофе. Делаю глоток, - Кто сказал тебе про отца? - Луи звонил. Они с Гарри тоже хотят поехать в отпуск куда-нибудь в Европу. Спрашивал про цены и впечатления. Между делом упомянул Лотти, ну, которая его младшая сестра. Она ему рассказала, что на сайте университета сменился список преподавателей и декана Малика среди них больше нет. - Понятно. Ладно. - Ты не расскажешь мне? Никогда. - Как-нибудь, не сейчас. Как-нибудь это понятие растяжимое, так что по факту я могу молчать сколько угодно.7. Дания.
У нас осталось семь дней на седьмую страну из наших семи желаний. Я до сих пор думаю о том, как быстро пролетело время и не веря, что мы правда это сделали. Копенгаген завершает наш виш-лист, отчего нам становится немного грустно, когда мы гуляем жарким августовским вечером по центральным улицам, поедая сладкую вату. Руки Лиама в сахарных клочках, которые он не ест, а облизывает, внимательно наблюдая, как от соприкосновения его языка вата начинает буквально таять. Серьезно, иногда он не умнее шестилетнего ребенка. - Скоро мы станем взрослыми. Вернемся в Лондон и начнем серьезную семейную жизнь, Ли. - У нас еще есть одиннадцать дней, прежде чем начнется сентябрь. Я еще недостаточно насмотрелся мультиков, чтобы стать взрослым. И вообще, я не накатался в парке аттракционов, Зейн! Мы вообще провели лето не так, как хотели! - В каком смысле? - Мы решили завершить молодость этим трипом по Европе, а в итоге как пенсионеры ходим по музеям все лето! Нам нужно напиться! Сходить на вечеринку! Заняться сексом в клубе! Нам нужные новые 7 желаний на семь дней в этой стране! - Хор… - Зейн! - Что? - Мы прямо сейчас едем на самые старинные американские горки в Европе! Я читал про них, когда искал куда отправиться в Дании. Всё, я решил. Ты за? Ты просто не можешь сказать мне нет после тысяч картин в музеях, которые я с тобой посмотрел! - Я и не собирался говорить нет, дурачок. Парк «Сады Тиволи» в Копенгагене просто поражают масштабом и количеством разнообразных аттракционов. Лиам сразу же покупает билеты на американские горки, что кажется мне ужасной идеей, зная что меня всё еще мучает кашель и отдышка, но я не могу усмирить его энтузиазм. А стоило бы. Меня рвет сразу же, как наша тележка припарковывается после головокружительного, в прямом смысле слова, заезда. Удивительно, как меня не стошнило во время этого. Лиам видит мое абсолютно бледное состояние, подхватывает за талию и ведет в сторону туалетов. Я чувствую себя куском желе, которое поместили под радиационные волны. Когда становится немного легче после прекращающихся спазмов, мы сразу же заказываем такси в отель. Мне просто невыносимо хочется спать, болит голова и я не могу выпить даже глоток воды, потому что горло воспалилось до предела. - Боже, с тобой точно все в порядке? Малыш? Ты сможешь дойти до номера? Киваю, опираясь на него рукой, а потом и всем телом. Как только мы заходим он сразу же достает из не распакованного чемодана аптечку, уже забитую разными лекарствами. Находя самое сильное мое обезболивающее, которое я принимал в Праге, когда мне стало хуже. Но то хуже не сравнится с нынешним ни на грамм. - Может врача? Мотаю головой в стороны. Нет, никакого врача. Я выпиваю таблетки, а по ощущениям вода в глотке кажется просто кипящей лавой. Через минуту меня тошнит прямо на простыни, но мне абсолютно нет никакого дела, потому что еще через мгновение меня клонит в сон. Я просыпаюсь от того, что меня кладут на холодный матрас. Всё вокруг кружится и плывет, а я тону в этом отвратительном ощущении. Замечаю, что постельное белье чистое, без рвоты на нем. - Детка? Голос Лиама удерживает меня в сознании. Кашель подступает, и он сразу же подносит к моему лицу пакет, если меня вдруг опять начнет тошнить. Отодвигаю его, беря трясущейся рукой стакан воды, чтобы смочить абсолютно сухую полость рта. - Мне жаль. - Не нужно извиняться, хэй, слышишь? Посмотри на меня. Я из-под приспущенных ресниц вглядываюсь в него. Его взгляд напуганный, истерический, что понятное дело, потому что неизвестно сколько я был без сознания и что вообще со мной случилось. - У меня, наверное, непереносимость американских горок, забыл предупредить. Пытаюсь пошутить, но выходит неудачно, потому что его уголки его губ не сдвигаются ни на миллиметр. - Почему ты мне не сказал? - Что? - Что ты болен, Зейн. - Откуда ты…? - Я звонил твоему отцу, потому что не знал, что делать, а твой телефон разрывался от его входящих вызовов. Он летит сюда. - Он что…? Резко встаю, пытаясь осознать всю свалившуюся катастрофу. Я планировал рассказать Лиаму всё как-нибудь, когда буду готов, но и то не полностью. Если бы моя история была айсбергом, то Лиаму я бы поведал лишь верхушку истории, но все пошло не по сценарию, и я сразу утащил его на дно. Решение подорваться с подушки было не лучшим, потому что голова начинает кружится еще сильнее, а легкие будто сдавливает от движения раскаленной кочергой. - Как долго я спал? - Шесть часов. Я попросил на ресепшн врача, он приходил, когда ты спал, но я не смог ничего толком ему сказать, потому что я думал, что у тебя простуда после того, как мы гуляли в Берлине, но оказалось, что я был дураком все это время. Как я мог не заметить этого? Почему ты ничего мне не сказал? - Не мог. И если до этого момента Лиам был обеспокоен и держал меня за руку со слезами в глазах, то теперь он встает с кровати и смотрит на меня в полном бешенстве. Все вокруг гудит и вибрирует, как будто меня засунули внутрь кипящего чайника. - Не мог? Блять, Зейн, мы спланировали целое лето в семи разных странах и в десятке разных городов! Это могло случиться в любой момент! Ты понимаешь? В любой! Врач сказал, что хорошо, что ты сразу выпил эти таблетки, потому что они прекращают спазмы внутри твоих легких. Но черт возьми, я думал это обычные витаминки или что там пьют, когда болеют ангиной! А это сильнейшее обезболивающее, чтобы приглушить симптомы для тех, кто... Кт-то… - Скажи это, Лиам. Давай, скажи! Для тех, кто болен раком, давай! Он молчит. - Я не могу. Шепотом. Ошеломляющим его, как будто небо только что рухнуло ему на голову, и он в полном непроглядном тумане. - Поэтому я не хотел говорить. Я хотел провести последнее лето, как нормальный человек. С любимым парнем. Посетив места, о которых я и не мечтал. А потом уже возвращаться в Лондон и уезжать на лечение. - Поэтому твой отец уволился? Чт-чтоб-бы заботиться о тебе? Я не хочу думать об этом. Не хочу говорить Лиаму ничего. Я хотел вернуться после каникул и бросить его, изменив с кем-нибудь. Я даже придумал план, что мы встретимся с его друзьями Луи и Гарри, и напьемся в каком-нибудь гей-баре, где я подцеплю какого-нибудь придурка и трахну его в туалете. Лиам меня бросит, узнав об измене, и я уеду на химиотерапию. Всё было просто. Но теперь это стало каким-то неконтролируемым пиздецом. - Я хочу, чтобы ты ушел. - Ч-что? - Мой отец приедет за мной, а ты уедешь в Лондон, найдешь работу, нового здорового парня и всё будет хорошо. - Нет. Жесткий окоченевший ответ, от которого чайки падают на дно желудка, а нос титаника ударяется в глыбу льда. - Я не брошу тебя, Зейн. Ты с ума сошел? Он все еще стоит у окна, смотря на мое дрожащее тело в кровати. - Я не хочу, чтобы бы был со мной. - Значит, ты хотел потусить со мной летом, а потом бросить, чтобы умереть одному? Таков был твой план? - Примерно, - прочищаю горло, снова тянусь к стакану с водой. Лиам оказывается первее, вставляя его в мою руку и помогая придерживать, потому что меня всё еще довольно сильно трусило. - Ты идиот, Зейн. Я обещал тебе, что я всегда буду рядом и я не собираюсь нарушать это. - Я тоже тебе это обещал, но тогда я не знал, что моё всегда – это примерно год жизни. - Значит я буду рядом оставшийся год. Его слова – подкованное железо. - Ты не имеешь понятия, о чем ты говоришь. Мне повезет, если я встречу рождество не в реанимации. Ты хочешь смотреть на это? На то, как мое тело предает меня, как я буду мучиться после химиотерапии, как я не смогу дышать самостоятельно спустя какое-то время? Хочешь подбирать куски моих легких, которые я буду выхаркивать каждое утро? - Я хочу быть с тобой. Мы справимся с этим. Некоторые люди, они же вылечиваются, я слышал об этом. Мы с твоим отцом… - Не неси чушь. Я не хочу видеть твои глаза полные сожаления. Хуже этого ничего не может быть. Я как сбитый машиной щенок, хозяева которого считают сколько ему осталось. - Но я…, - его губа дрожит, он закрывает лицо ладонями. Я отставляю стакан на тумбу, опуская одеяло на талию. Сожалея, что наша сказка закончилась. Но радуясь, что у нас было целое лето, полное восторга, любви и обещаний. Обещаний, которые никогда не сбудутся. А потом он начинает реветь. Не плакать, а взахлеб глотать свои слезы, которые безостановочно мочат его щеки. Из его носа течет, он вытирает лицо рукавом толстовки, смотря в потолок и пытаясь успокоить истерику. И я его не останавливаю и ничего не говорю. В него просто порция за порцией доходит то, что я скоро умру. Я провел много ночей в слезах, после своей первой ПЭТ, где мои легкие светились раковыми клетками, будто их обмотали самой яркой гирляндой. - Я так сильно тебя люблю, - он наконец смотрит в мои глаза, сглатывая комок своей истерики. Его карие зрачки, как омут, полный боли и безысходности. И мне ужасно это видеть. Я не хочу причинять ему боль, потому что моя болезнь неподвластна мне, и я не должен делиться этим с ним. Взгромождать на него этот ужас. - Я знаю. - Не смей меня отталкивать, - он прижимается к моей груди, я нахожу в себе силы, чтобы обнять его за плечи, отпуская руку в отросшие волосы, - Не смей, понял? Я буду рядом с тобой. Я не брошу тебя одного, потому что я не вынесу знать, что ты проходишь через это сам. Мне плевать, что говорят врачи. Если твой диагноз – это лимфома в третьей степени, то мой – это любовь к тебе в самой последней стадии, слышишь? Он поднимается, лицом к лицу. Его намокшие ресницы напротив моих, быстро моргающих, чтобы не выпустить подступающие слезы на волю. - Твой диагноз еще хуже, чем мой, Лиам Пейн. Он выдавливает из себя улыбку, роняя еще одну мокрую дорожку из слез, капающих на мою грудь. - Потому что мой диагноз, как и твой, неизлечим? - Потому что хуже диагноза, чем любить того, кто скоро начнет заживо разлагаться, не придумаешь. - Я все еще злюсь на тебя, за то, что ты мне ничего не сказал. - Я все еще злюсь на тебя за то, что ты узнал все, не дав мне шанса пожить нормально. Но с другой стороны, видя мое состояние, уже ничего не нормально, да? То есть я уже которую неделю блюю жидкостью из своих трахей и лучше мне не становится. - Если бы я знал, мы бы никуда не поехали, Зейн. - В этом-то и проблема. И он понимает это, забираясь на кровать и притягивая меня к своей груди. Покачивая в сильных татуированных руках, которые ощущаются будто крепость. Он знает, что если бы я сказал ему в марте, как только об этом узнал, то мы бы не лежали сейчас в Дании. Мы бы не побывали возле Эйфеля, не фоткались бы у падающей Пизанской башни, не ели бы жареные каштаны на футбольном стадионе в Барсе, не гуляли бы под проливным дождем у Рейхстага в Берлине, не занимались бы самым безбашенным сексом в Австрии, не мечтали бы на лавках Чехии о будущем, воруя друг у друга маковые крендельки из бумажных конусов. За это лето я сделал больше, чем за всю свою жизнь. За это лето, после того, как я начал умирать, я впервые почувствовал себя самым живым. - Спасибо что подарил мне эти семь желаний, Лиам. Это лето было лучшее в моей жизни. - Я собираюсь встретить с тобой еще одно, как минимум. Всхлип. Шмыгающий нос над моей макушкой. И мое молчание в ответ, потому что вряд ли. - Это будет возможным, только если ты украдешь мой труп и отвезешь его, например, в Стокгольм. - Боже, прекрати так шутить. Я не хочу думать об этом. - Жаль, что у тебя любовь ко мне в последней стадии, потому что я не прекращу об этом шутить до конца своих дней. Смех, переходящий в кашель. Его рука на моей спине, выводящая успокаивающие круги. Растворяющая меня в запахе отбеливателя, исходящего с простыни и одеял. - Тебе больно? Физически это больно? - Раньше было не так, как сейчас. Я думал, что продержусь до осени лучше. Мне все еще очень жаль, что я испортил наше последнее лето вместе. - Это лето было прекрасным лишь благодаря тебе. - Знаешь, мой рак – это теперь часть меня, так что получается, если ты благодарен мне, то ты благодарен и ему. - Нет, его я ненавижу. - Знаю, я тоже.