Мотылек

Когда Кисе увидела Аомине в первый раз у нее перехватило дыхание. На дальний план отошли разговоры, крики, краснеющие парни из-за прелестной девочки-модели. Перед золотистыми глазами был лишь азарт, сила и, Ками-сама, как же это было красиво. Дайки улыбался, он взлетал и парил, оставляя всех за собой, чтобы смотрели снизу вверх. Он посмотрел в ее сторону, засмеялся, что-то сказал девушке рядом с ней. А Кисе стояла на месте, пораженная громом, молнией или чем там еще. Низковатый для баскетбола паренек вывел ее из этого состояния, но Кисе запомнила все, что было секундой ранее. Это отпечаталось в ее сознании на часы, дни и года вперед. Восхищение переполняло, хотелось точно так же взлетать, играть, чувствовать. И Рета начала это чувствовать. Она жила игрой, новой семьей и друзьями, где был он. Ее свет, ее восхищение и вдохновение. Это было наслаждением и пыткой, наградой и издевательством одновременно. Аомине был простой, немного грубый, веселый, любил поспать, но сиял-сиял-сиял, созывая к себе на холодный синеватый свет мотыльков, таких как Кисе. И она летела навстречу. И врезалась в стену. Она хотела туда взобраться, прокричать на весь спортзал, что вот, она наконец смогла это сделать, она его догнала. Но Аомине был впереди на два-три-пять шагов, а Рете оставалось наблюдать за крепкой спиной с широкими плечами. Она избивала мяч так, как никогда в жизни, старалась, чтобы совершенствовать себя, чтобы исполнить единственную мечту: превзойти, догнать. Она сдирала ухоженные ладошки с нежной кожей о мяч и кольцо, оставляя синяки на предплечьях и приходя на фотосессии с бинтами на запястьях. Фотографы и менеджер злились на травмы, на опухшие глаза, потому что Кисе перестала спать. Она стала практически одержимой светом Аомине, его превосходством и мастерством. Но каждый раз лишь утыкалась ему в спину, вспоминала себя на полу, смотря на то, как он взлетает. Кисе часто называли яркой, но она теперь не согласна. Потому что свет, чистый, мощный, немного терпкий и отдающий свободой свет Аомине, заставлял щурить глаза и бежать-бежать-бежать к нему навстречу. Рета бежала, пожалуйста, подожди меня хоть секундочку. Она совершенствовалась, сама сияла все ярче, заставляя противников также падать ей в ноги. Пожалуйста, посмотри на меня, заметь меня, признай меня. Но Дайки смотрел на мяч, на корзину, на свои смуглые руки и команды впереди, не замечая девчонку.

***

Когда начался распад в их команде, Кисе не помнила. Она помнила лишь мрачного Аомине, его сгорбленную спину. И для нее это было началом конца. Потому что света не стало. И лететь уже некуда. Догонять бесполезно. Кисе говорит: посмотрим, кто кого одолеет. А внутри она распадается на части, потому что Аомине ушел. И дома, закрывая шторы перед сном Кисе на них повисает, почти в отчаянии сжимает в своих кулаках. Она плачет навзрыд, она смотрит на свои пальцы в маленьких ранках, прижимает их к груди. Сердце бьется-бьется, отдавая своим ритмом во всем теле. А перед глазами темнота, ни черта не видно. Хочется упасть туда. Рета не знает, что с ней происходит, но тренировки без Аомине — что-то похожее на извращенные пытки над ней. Нет азарта, нет того драйва, адреналина и мотивации. Дайки не ходит на тренировки, Кисе перестает появляться на них, но заходит на крышу. Аомине спит, он сейчас всегда, кроме игр, спит на крыше, под ясным небом. Юбка Кисе развевается из-за ветра, он уносит и молодые листья. Рета молчит, смотрит и молчит, запоминает, почти не плачет. Пожалуйста, вернись ко мне, вдохнови меня, удиви меня. Но Аомине просто открывает глаза, говорит, что не будет с ней больше играть. А у Кисе внутри что-то натягивается словно струна и падает вниз. Кисе считает его своей зависимостью, и рада совсем нет, не верьте ей, что избавилась от этого странного чувства потребности в ком-то, когда они расходятся в разные стороны.

***

Первый год старшей школы переворачивает всю ее жизнь с ног на голову. Рета забивает мяч за мячом с сокрушительной силой. И отчаянием, что сквозит во всех ее движениях. Касамацу волнуется, спрашивает. Кисе грустно улыбается и молчит. А потом почти плачет на игре против Тоо. И Касамацу все понимает, цокает и дает ей подзатыльник. Но Кисе легче не становиться. Ей рядом с Аомине впервые холодно до невозможности. А раньше было тепло. Рета обходит противников с ужасающей скоростью и ловкостью, затормаживая против Аомине. Тот не улыбается, угрожающе нависает над ней. И будто бы ни черта между ними не было. Кисе злиться, отчаянно, не жалея рук и ног, играет, копирует Аомине, становясь светом, которым так восхищалась. Забивает и забивает. — Ты сегодня проиграешь, Кисе. Она падает раньше него и смотрит-смотрит вверх. Мяч идеально входит в кольцо, ноги болят, сердце раскалывается. Она и вправду проиграла. Не в игре, не в матче. Кажется, Кисе просрала всю жизнь сегодня за этот час. Она не может встать, у нее по щекам катятся слезы, дрожат ноги и руки скользят по полу. Она унижена и проигравшая. Ей стыдно, ей отвратительно от самой себя. Она уничтожена изнутри. Закрывает челкой глаза, потому что нельзя, чтобы кто-нибудь увидел потухший в них свет. Ее поднимает с пола Касамацу. Кисе опирается на капитана, уходит с закрытыми глазами, чтобы не видеть жалости и удовлетворения в таких знакомых темно-синих омутах. Таких желанных. Поэтому сожаления она не видит. Идет, прихрамывая, благодарить болельщиков. А в раздевалке, когда последний человек ушел, она расплакалась. Она сжимала руки рядом с грудью, прижимала к себе ноющую лодыжку и скулила. Сердце взрывалось будто бы, заставляло ребра распирать грудную клетку. И Кисе отчаянно понимала, что из-за него. нет нет нет нет нет Кисе безнадежно влюбилась в человека, что растоптал ее гордость. Она возводит красные глаза к потолку. Хотелось объятий, утешения и понимания, хотя бы простого слова. Но было практически невозможно даже вздохнуть. Кисе проиграла не только в этом матче.

***

Кисе красиво улыбается камере, ярко-ярко поклонникам и фанатам, благодарно своей команде. Рета по-живому и искренне смеется, когда Аомине проигрывает. Потому что Дайки тогда тоже улыбался. И он вернулся, вернулся его азарт и вдохновение. Кисе чувствует как ее распирает изнутри парящее желание прилететь к этому свету, не смотря на стену между ними. И потом, когда заканчивается день, когда Аомине выходит из зала она налетает на него, как хотела давным-давно. Как желала с самого первого дня, когда он взлетел над полом, забивая потрясающий данк. Она прижимается к нему, сжимает свои руки крепко-крепко, пытаясь унять свое же бьющееся сердце, что-то неразборчиво тараторит с придыханием на «Аомине-чи». Он странно хмыкает, чуть дергается, и обнимает в ответ. На самом деле Аомине стыдно, и немного больно от этих тесных объятий. Он смотрит на солнечную девушку, что искрит своим счастьем во все стороны и предлагает сыграть. Кисе радостно улыбается и тянет на ближайшую площадку. В ее золотых глазах блестит свершившаяся мечта. Они играют долго, до самой ночи, пока Аомине уже практически на ногах стоять не может, после игры с Сейрин и Тецуей. Кисе всегда была рядом, отражением ступая за ним. Он не помнил ни дня, когда эта девушка не предлагала ему очередной матч один на один. А еще переживала за него. Аомине не слепой — он все прекрасно видит. И ему кажется, что все это лишь мираж, его разыгравшееся воображение. Потому что Кисе слишком прекрасная, слишком искренняя, как будто звездочка, и не важно, что он прыгает выше. Потому что Кисе — лучшая.

***

Кисе счастлива была по-настоящему. Она не хочет ни о чем думать, когда снова бросается с объятьями к Аомине. Посмотри на меня, ответь мне, заметь меня, обними меня. Она смеется-смеется-смеется, пока не начинает задыхаться. Кисе становится по-настоящему одержимой, зависимой в этом свете, а потому звала Аомине на улицу чаще, чаще встречалась с ним возле школы, не смотря на разные префектуры. Аомине что-то мычал, но всегда раскрывал руки для Кисе. А она влетала туда, в свою персональную клетку, словно маленький хрупкий мотылек, врезалась в него и закрывала глаза. Потому что было тепло до мурашек и приятно. Она ему ничего не говорила. Они вечные соперники, где проигравший определен до начала. Они совсем чуть-чуть передрузья с недомолвками. И отведенными золотистыми глазами вбок. Кисе смеется рядом с ним счастливо-счастливо, заражая своими эндорфинами всех в радиусе пяти метров, а дома сжимается в клубочек. Потому что Аомине прямолинейный, немного грубоватый, и заботится обо всех. Кисе знает, что он давно уже догадался обо всем, но молчит. Кисе плачет у зеркала в тот вечер, и в вечер когда ей исполняется семнадцать она идет к нему в объятья. Снова и снова.

***

Кисе ничего не соображает, когда решается на безумство. Казалось, что за целый год намеков Аомине бы или ответил, или отшил ее далеко и надолго. Но ответа не следовало, все чувства сгорали в собственном огне. Она не ждала взаимности, не ждала вообще ничего, когда прижималась к нему, целовала, обхватив смуглое лицо ладонями и зажмурив глаза. Кисе смотрит в такие желанные синие омуты, ждет секунд пять, краснеет от смущения, от стыда и еще чего-то. Она отстраняется, думает убежать, потому что желание разрыдаться давит комом в горле, а слезы подкатывают к глазам. Кисе была счастлива целый год и в целом ей этого хватило. Передрузья и недосоперники, чей проигрыш предопределен. Нет, пожалуйста, пусть это не заканчивается, ей не хватило, у нее начнется ломка. Кисе не знает, услышал ли ее Ками-сама, а может это она была той еще дурой. Но ее хватают за руку, разворачивают и также резко, почти отчаянно целуют. Кисе зарывается руками в черную, вечно растегнутую куртку, прижимается к живому теплу поближе, слушает чужое биение сердца и плачет.

***

Она смотрит на него снизу вверх, как когда-то пять лет назад. Что будет дальше Кисе не знает, даже не догадывается. Но сейчас, когда фонари освещают темную улицу, она сидит на земле, а пот застилает глаза, Аомине кажется самым ярким, что она видела в своей жизни. Соленые капли стекают со лба, рук, спины и чуть-чуть глаз. — Я люблю тебя. — Прямолинейность не была характерна для Кисе, но она сказала, не подумав, не взвесив ничего. Просто так, чтобы знал, не надеясь на ответ. — Я знаю, — Аомине садится рядом с ней, легко бросает ей мяч. И она слышит, как в сумраке вечера шепотом проносится: я тебя тоже люблю. Им сейчас, на холодной земле, в свете тусклых ламп очень уютно.