Close Surveillance

       Когда его лучший друг приказал ему следить за девушкой, он наверняка не это имел ввиду. Он, скорее всего, не одобрил бы происходящее, хоть и не подал бы виду, скрыв недовольство ухмылкой и гневным взглядом; Мелло нравилось такое состояние. Нет, это не то, что имел ввиду Мелло, но Мэтту, честно говоря, было уже все равно.        В этом есть что-то пьянящее, в грубости, в шелковистой мягкости кожи девушки в его теплых, требовательных руках. Есть что-то в том, как она надувает губы, в том, что она сотый раз настаивает, что это последний, я имею ввиду это, Мэтт. Есть что-то в том, как ее щеки заливаются краской, даже когда она с готовностью садится к нему на колени, даже когда она оседлала его, даже когда прижалась голой кожей к голой коже. Она говорит ему, что они не должны этого делать — говорит каждый раз, словно мантру, выученную наизусть; она говорит ему, что любит кого-то другого. Она говорит это, а он кивает, затем она впивается ногтями в его лопатки и откидывает голову назад, стонет под его прикосновениями. Она не это имеет ввиду. Она не останавливается. Это не важно. Он тоже ее не любит. Но это, это как наркотик, это неправильно, недопустимо, как блеск алмаза в грязном переулке. Эти моменты, эти моменты — плоть и потребность, и капли пота, застывшие поцелуи, время, скрытое от других людей, которые зависят от них, неверно оценивают их, и принимают как должное. И, наверное, поэтому момент кажется таким реальным, думает Мэтт, убирая светлые, светлые, до боли светлые волосы с ее шеи для того, чтобы впиться поцелуем в бледную кожу, скрытую там.        Если иногда он подскакивает, шепча другое имя вместо ее, когда на самом пике она прижимается к нему... Это действительно не имеет значения. Потому что иногда она делает то же самое.