той ночью в одиннадцать вечера

Арсений пеплом у его ног рассыпается, потасканным Винстоном, что он так обожает курить. Январь на улице, холодно вообще-то, но Шастуна это, кажется, вообще не колышет, он смеётся хрипло, кидая окурок на землю. А Арсу холодно так, что иней на рёбрах фарфоровых стынет. Между ними сплошное «ничего» – дружба, основанная на детской привязанности. И от этого вьюга январская бушует, заставляя кутаться плотнее в свою старую куртку и тихо ворчать на этого придурка, который вытащил их гулять в одиннадцать вечера. — Зачем ты тогда вообще пошёл, если сейчас ноешь, как баба? — Без злости спрашивает Антон, улыбаясь и путая пальцы в кудрявых волосах друга. И от этого Попов плывёт, от этого перестаёт кожу морозить. Внутри что-то неисправно щёлкает, выдавая маленький секрет сердца, что так безбожно девятый год скулит по высоченному парню, его лучшему другу, мать его. И вот ответ на твой вопрос, придурок. Вот почему я вытащил свою задницу морозится в одиннадцать вечера, поругавшись в пух и прах с матерью. Потому что это ты. И всегда был ты. — Потому что мы лучшие друзья, как иначе-то. — Выдыхает Арс, плюхаясь на заснеженную лавочку, опасаясь, что его подкосившиеся от такой близости ноги подведут на скользком льду. Шастун смеётся, усаживаясь рядом, рассказывает об Ире – такой замечательной и нежной, что Попова ощутимо тошнит, но он кивает, улыбаясь. Если Антон счастлив – счастлив и он, таков закон дружбы. Но если я не хочу дружить? Оксана ведь ему давно говорила, что стоит уже во всём признаться, хотя бы чтобы спалось нормально. Девушке было попросту больно смотреть на друга, синяки под глазами которого стали часто путать с фингалами, полученными в драке. Да и мать волнуется – сын выглядит убитым и подавленным, но каждый раз заученно улыбается и отвечает, что всё нормально, а потом стремительно скрывается за дверью своей комнаты, едва помня, как дышать. Не нормально. Так не нормально, что хоть на стенку лезь, хоть зубами телефон грызи, потому что Антон сообщениями о Макарове заваливает. Потому что «Нам есть что обсудить», «Давай завтра погуляем, я с Ильей», «Ты был занят, и я позвал его». И от этих слов пурга в душе усиливается, ладони немеют, теряя способность двигаться, дрожь сковывает всё тело. Кровь на костяшках кажется спасительно тёплой, поэтому он нещадно срывает на кафеле всё, что вьюга с собой приносит, душу обжигая безжалостным холодом. Мать даже не спрашивает уже, откуда трещины на стенах. Понимает всё, молча глаза отводя. И Арсению вроде стыдно перед ней, но он упрямо уходит в свою комнату, не желая видеть сочувствующий взгляд, что жёг лопатки каждый раз, когда он хлопал дверью, избегая разговоров. Попов пар изо рта выпускает, вспоминая, как по-блядски красиво курит Шастун, и жалеет, что сам не начал когда-то дымить, оправдываясь больными лёгкими. Влюбляться в лучшего друга было изначально плохой идеей, но когда ему везло вообще? Если и мёрзнуть, то до конца, пока сердце не застынет, оборвав его на полуслове. И Арсений признаётся. Краснеет, теряется, но говорит-говорит, не смеет останавливаться. И про нешуточно-шуточный поцелуй в пятом классе, и про еженедельные объятия на ОБЖ, и про то, что вовсе он не был пьяным, когда после дня рождения Матвиенко писал, что любит его. Признаётся и ждёт, когда, ну когда же он уйдёт, забрав с собой маячивший на горизонте март, оставляя внутри лишь зимы вечные. Антон молчит, докуривая последнюю сигарету из пачки. Думает о том, что новые надо купить. О том, что Ире не звонил три дня уже, что по алгебре контрольная завтра, а он как всегда не учил ничего. Думает о всём, кроме того, что его лучший друг только что признался ему в чувствах. Антону жалко и по-детски обидно за упущенные из-за сомнений годы, а ещё дико страшно, потому что никогда в жизни он не был настолько близок к тому, что видел лишь в своих фантазиях поздно вечером, когда ложился спать. Только тогда он позволял себе подумать о несбыточном и абсурдном. Ведь какой нормальный парень будет думать о губах своего друга? Какой адекватный человек будет втайне хранить под подушкой однажды забытую после очередной ночёвки футболку? Да никакой, но Антон не стыдился этого. Он всегда знал, что любит Арсения. С самого начала, когда они маленькие стояли на линейке в дурацких рубашках и с букетами, практически закрывающими всё лицо. Он тогда, пытаясь отмахнуться от назойливых бантов одноклассниц, стукнул по плечу рядом стоящего мальчишку. Тот не возмутился, к удивлению Шастуна, а предложил поменяться местами, чтобы ленточки мешали ему, а не Антону. И в тот самый момент он понял, что это его лучший друг, его самый верный союзник и парень, который обладает самыми фантастическими голубыми глазами, которые ему доводилось увидеть. И ни одна девчонка не вызывала всевозможными касаниями тех мурашек, которые вызывал Арс простым взглядом из полуопущенных ресниц. И Антону в этот момент хочется кричать о любви, но всё, что он выдаёт: — Ну ты и конч, раньше не мог сказать? — И, не дожидаясь ответа, Шастун тянет парня на себя, а Попов и не сопротивляется – не для этого девять лет пиздострадал, чтобы сейчас от своих тайных грёз так просто отказываться. Антон целует сладко, нежно, словно тоже по ночам не спал, мечтая в кудрявых волосах навечно запутаться. Словно ждал всю жизнь, кажется, момента, чтобы наконец согреть мальчишку, потому что руки у него всегда ледяные были. Кожа Попова горела огнём в тех местах, где проходились длинные пальцы Шастуна, усеянные кольцами. И парню вдруг стало жарко, и январская стужа показалась ему такой сущей ерундой, ведь если есть горячие руки, крепко сжимающие тебя в своих объятиях – стоит ли бояться морозов? Арсений теперь смеётся по-настоящему, не вымученно, не искусственно. Арсений теперь от матери не бегает, не сбивает костяшки в кровь, не дрожит по вечерам. Арсению теперь никогда не холодно, ведь за рёбрами цветёт весна, которую Антон Шастун лично запустил ему под куртку той ночью в одиннадцать вечера.