Токсичный антибиотик

Крис всегда знал, что Кейт опасна. C самого детства, с самого первого слова, которое она ему сказала. Кейт была хищником; доминирующим, властным существом, всегда готовым ударить и забрать то, что ей нужно. Самая что ни на есть истинная дочь Джерарда Арджента. С таким же врожденным талантом к охоте, которому даже диким волкам приходится обучаться. У Кейт было все и сразу. Возможно именно поэтому Крис боялся ее и обожал в равной степени. Она была яркой, как вспышка загоняющего фонаря, и каждое воспоминание о ней было слишком четким и ясным, будто бы не пылилось в памяти долгие годы. Они приходили внезапными выстрелами на охоте, перед сном, во время тренировок; дотошные, но практически незначительные: Кейт в белом платье у бассейна, болтающая ногами в воде, солнце отражается от ее грязно-светлых волос. Кейт, в том же самом платье, но с ужасающе въедливым лиловым пятном от виноградного сока на подоле — смеется, смахивая волосы с плеч, будто бы это безумно забавная ситуация. Кейт со своим первым пистолем напротив мишени; глаза слегка прищурены, плечи напряжены, челюсти сжаты в концентрации. Через несколько лет напряжение испарится, превратившись в легкую элегантность, и останется только одно напоминание — жаркий огонь азарта в ее глазах, но именно момент, когда сестра не кажется такой уж прекрасной хищницей, стоит в его памяти гораздо дороже. Крис помнит, как Кейт разрабатывала свои первые тактики, как училась и заполняла свою спальню десятками схем и вырезок из книг в хаотичном беспорядке. Помнит, как она улыбнулась в первый раз, когда ошметки мозгов оборотня окрасили бледно-желтые обои в бардовый, после точного выстрела в лоб аконитовой пулей. И помнит одобрительное похлопывание по плечу, когда он убил еще одного. Кейт жила ради острых ощущений и опасности, ради осознания того, что она — нечто за пределами обычного понимания. Ей нравилась грязная тайна жизни охотника, незаконная, внеправовая природа их деятельности, как и возможность взять мир в свои руки, вылепить из него свою собственную модель. Кейт не понимала, как следовать правилам, так же, как и весь кодекс охотников. Ее жажда крови порой ужасала даже; Крис не приветствовал любое убийство, даже если оно было необходимо. Крис охотился из чувства долга и чести, понимая, что отчаянные проблемы требуют отчаянных мер. Кейт охотилась ради удовольствия от хруста чужих костей. Но несмотря на все это, она все еще оставалась его сестрой, его кровью. И Крис любил ее так самозабвенно, как никогда никого не любил. Даже его Викторию; если спросите — промолчит. Кейт была для него загадкой, но лишь наполовину. Он порой не понимал ее решений и выводов, но мог предсказать их; знал, что делает ее счастливой, а что — злой. Она была провокационным секретом, тонким лезвием бритвы, по которому Крис был обязан пройти, рискуя изрезать ступни в мясо. Однако страх никогда его ни в чем не останавливал; он — охотник. Поэтому Крис смотрел на Кейт так же, как смотрел на все другие таинственные и опасные вещи — с осторожным восхищением и полной решимостью. С ней Крис не мог поговорить, не мог спорить и рассуждать; Кейт была не из тех, кто тратит время на пустую болтовню, и уж точно не станет поддерживать теплыми словами, которые считала ниже своего достоинства. Но Кейт жила той же жизнью, что и он, поэтому хотя бы понимала, что у них обоих есть какие-то проблемы, на которые лучше не давить, даже если притворялась, что это не так. И Крис где-то глубоко внутри — очень глубоко, скважины такие глубокие не копают — был благодарен ей за это. Ибо, хоть Кейт и высмеивала его за навязчивую идею следовать кодексу, но также знала, что лучше не лезть к нему после грязного рейда; какие-то границы у нее все же были, но до ужаса тонкие и прозрачные. Иногда она даже снисходила до сочувствия. Но даже сочувствие принимало в Кейт дикую форму: своего вид плотской, опасной, какой была вся ее жизнь, попыткой в чувства, сбалансированной где-то между гордыней и ужасом. И до тех пор, пока у него в груди бьется сердце, Крис будет помнить эту попытку; помнить, каково это — когда волосы Кейт падают ему на лицо, а ее губы касаются его шеи, опаляя тихим, спокойным шепотом. Когда у него на руках — чужая кровь, а перед глазами постепенно расплываются лица тех, кто принял свою смерть забитой в подворотне псины. — Мы очистили еще одну выгребную яму, братец, неужели это не прекрасно? — у нее руки холодные, бледные, будто бы с каждой отобранной жизнью отдает часть своей; и Крис понимает, что соглашается. Соглашается с тем, что они не могли иначе. Соглашается с тем, что может быть те оборотни действительно были опасны для общества. Соглашается с тем, что все так и должно быть, и даже сам до конца этого не осознает. А ведь они убили шестерых; четыре пули, два стрелы, три перерезанных горла. Шесть чужих, настоящих жизней, и даже срывающая всем крышу полная луна не смогла бы стать оправданием для того, кто их отнял. В любой другой день. Но, пожалуй, не сегодня. Сегодня бледный свет скользит по пыльному бардовому ковру, запах плесени перебивает кровь, и Кейт льнет к нему своим холодным телом, выбивая из головы все мысли о том, насколько же Ардженты мерзкие убийцы. Крис не отстраняется, не спрашивает, что и зачем она делает. Он перестает думать — этого вполне достаточно, потому что самобичевание будет гораздо хуже, чем все происходящее. А Кейт… Кейт редко поступала так, как ей полагалось — она в основном поступала так, как ей нравилось. И, видимо, ей это нравится. Кейт не обращает внимание на чью-то чужую грязную кровь на лице, Кейт прижимается губами к его губам, впитывая все его презрение и ненависть, и Крис впервые за неделю вдыхает полной грудью. Кейт — как бездонный колодец всех человеческих пороков, и ей что один больше, что меньше — плевать все равно. А ему почему-то легче, почему-то проще становится, и все остальное теряет значение. Кейт даже делает вид, что отдает ему контроль; на деле же — ни за что не стала бы. Ему понадобятся годы, чтобы оказаться на одном уровне с Кейт, но в этот момент он — просто ненавидящий себя парень, утопающий в ее животной страсти и своем собственном, кажется, настоящем желании, подобно теряющему рассудок в полнолуние волку. И в этот момент Крис з а б ы в а е т с я. Он понимает, в чем дело, и впитывает каждое касание, как единственный антибиотик от медленно пожирающего безумия. Кейт становится для него спасательным кругом в вязком море крови и осколков костей, и лишь благодаря ей он удерживает свой разум в относительном порядке и спокойствии, пока не добивается, вполне возможно, абсолютного безразличия. Пока его брак с Викторией не выставляет Кейт за дверь, а рождение Эллисон не забивает первый гвоздь в ее гроб. Она отходит на задний план, как утерявшая свои свойства таблетка, а Крис наконец вылезает из ее тени, останавливая свою бешеную гонку за вниманием сестры. Он все равно никогда бы ее не догнал — Кейт мчалась с головокружительной скоростью в кромешную тьму. И Крис уже не сможет последовать за ней. Да и не хочет, в общем-то. Но он готов поклясться, что никогда не сможет забыть, каково это — быть с ней и чувствовать себя самым настоящим оборотнем в полнолуние.