Paints

Лицо Юкио горело тёмно-серым, но Рюсуй знал, ощущал, чувствовал губами, практически видел, что лицо у Юкио красно-алое, цвета закатного солнца над Токийским заливом. Губами Рюсуй ловил лихорадочный, почти солнечный жар кожи земного воплощения богини солнца Аматэрацу. Губами же оставлял на тонкой, чуть — сильно — изрезанной связками, венами и артериями шее красные — тёмные — пятна, кричащие почти на весь мир, что это его, Нанами Рюсуя, человек, и только попробуйте сказать или сделать ему что-то плохое, очнётесь на дне черного океана без акваланга. Пальцами Рюсуй вырисовывал на рёбрах иероглифы-комплименты-признания, шепча их значения в самые уши, почти касаясь губами при каждом слове. «Красота» на четвёртом, пятом и шестом; «Добродушие» между десятым и двенадцатым; «Талант» прямо под ярёмной впадиной, между ключицами, более острыми, чем надо; «Любовь» рядом с бьющимся так быстро, будто от долгого бега, сердцем. Рюсуй повторяет его несколько раз, и готов повторить ещё множество, лишь бы Юкио понял, что Нанами хочет видеть его исключительно настоящим, что хочет, чтобы все свои проблемы и радости Юкио дарил исключительно ему, перемешивая со своей любовью. Потому что Рюсуй самый жадный в мире человек, и ему нужен весь Юкио, чтобы Рюсуй мог видеть рядом с ним все-все краски мира, такие недосягаемые, сколь сильно бы не старался Рюсуй их увидеть. Рюсуй жадно ловит прерывистый вздох, сорвавшийся с бледно-тёмных губ, так выделяющихся на фоне тёмной кожи, обхватывая ладонями за талию, настолько худую, что Рюсуй чувствует кончики пальцев рядом друг с другом. Радражение от этого Рюсуй выплёскивает укусом в плечо, прокусывая почти до кости и слизывая жадно-мягко, в знак извинения, тёмно-яркую кровь, такую солёно-железную, но сладкую, что хочется стать вампиром и высосать всё до последней капли. Но вместо этого Рюсуй лишь с нажимом проводит по спине, заставляя прогнуться под новые прикосновения, смущающие и возбуждающие настолько, что Юкио хотелось сгореть со стыда за столь жалкое состояние собственного тела, за то, что он буквально ничего не может сделать, кроме как лежать и плавиться, пока грубо-мозолистые, но такие ласково-осторожные ладони трогают его буквально везде, вместе с губами, чей шёпот почти перекрывает стук крови в ушах, из-за чего Юкио не совсем понимает о чём говорит Рюсуй, но иероглифы с рёбер сами всплывают в голове, стоит только пальцу прочертить последнюю черту, заставляя краснеть, словно клубника, любимая что Рюсуем, что Юкио. Юкио всей кожей ощущает, всем естеством, всей душой, что он принадлежит Рюсую на все сто десять процентов, и что его мысли о собственной ненужности, о том, что он не достоин быть даже самой дешёвой игрушкой, не оставляющие его даже сейчас, когда им совсем нет места, неправильны. Но Юкио не может прогнать их из своей головы, как ни старается, но немо просит об этом Рюсуя, зарываясь тонкими, ослабшими пальцами в пшеничные волосы и притягивая выше, чтобы прильнуть в отчаянно-просящем, насколько есть сил, поцелуе. «Выбей, слышишь, выбей их из моей головы. Ты же чувствуешь, видишь, какого они грязного цвета? Вытрави, вымой, выдерни, выжги их из меня, пока они не заставили меня причинить тебе боль, исчезнуть, пропасть.» Рюсуй слушает, заглушая раздражение на свою неспособность вовремя помочь, потому что оно сейчас может лишь навредить, и обрушивается со своей заботой и лаской сильнее, чтобы стать подобно тому морю и океану, в которое опускается солнце, чтобы отдохнуть, перед тем как вновь начать дарить свой свет остальному миру. Рюсую часто говорят, что он похож на солнце, но он лишь отражает его свет от своих волн, размножая на сотни тысяч миллионов бликов, поглощая своё божество в своей глубине, скрывая там, где совсем не видно красок. Где Рюсуй хочет спрятать Юкио, чтобы он светил только ему одному, только ему показывал такие недоступные краски всего мира. Чтобы он стал миром ему одному. Это крайне эгоистично, да, но Рюсуй же самый жадный человек в мире, ему можно. И эта жадность прекрасно вытекает сейчас через слова и прикосновения, поглощая Юкио, пытаясь заставить его вновь любить себя, как его любит Рюсуй. Рюсуй показывает свою любовь через прикосновения: к бёдрам, чуть нажимая на живот; обхватывая бока, до бледных синяков; поглаживая обтянутые тонким слоем мышц и кожи рёбра, оставляя на них мелкие царапинки и кровоподтёки простым нажатием; целуя буквально каждый миллиметр на лице, не игнорируя и долгие и мокрые поцелуи в губы, чтобы бледная кожа потемнела от крови ещё больше, стала серо-смуглой, почти того же тёмного оттенка, что и кожа Рюсуя, позволяя им на мгновения стать одним целым, позволяя… всё. Рюсуй шепчет на одном дыхании слова древней клятвы, мешая их со своим восхищением, потому что любой Юкио для него прекрасен и желанен не меньше. «До тех пор пока я живу, я буду любить, уважать и почитать тебя. Я обещаю быть честным и обсуждать все свои потребности и чувства, обещаю прислушиваться к тебе. Я буду верен тебе душой, телом и духом. Я обещаю принимать тебя таким, каким ты есть. И, конечно же, я обещаю любить тебя в радости и печали и отдавать тебе все, что есть у меня… полностью и всегда. Сегодня я даю эту клятву» Юкио ни в чём не клянётся, лишь старается меньше слушать людей, не пропуская их слова дальше головы, и вернуть себя, каким он был раньше. Юкио не клянётся, лишь принимает клятву, возвращая всё сторицей и не требуя кольца, потому что и так вверяет себя целиком и полностью. Но ночами он шепчет… «Обещаю всегда быть вместе в радости и горе, в бедности и богатстве, в болезни и здравии, пока смерть не разлучит нас. Клянусь любить тебя, пока ты в этом нуждаешься. Но даже если ты перестанешь нуждаться, я не смогу тебя разлюбить.» Рюсуй крепче сжимает тонкую ладонь, одаряя её поцелуем, шёпотом повторяя свою клятву, и засыпает рядом, чтобы увидеть красочные сны. Сердце замирает в последний момент…