Напролом

~*~

      Даже непонятно, что здесь абсурднее: ныне мать-одиночка, которую Джексон вынудил вновь держать надменную харизматичную улыбку сутками напролёт, несмотря на страшные мешки под глазами с краснеющими участками лица от истерик и следующих за ними сбоев, или же бывшая первая-в-рядах-супергероев-отважная-мстительница, потерявшая три часа назад сознание прямо перед Марией, что не очень-то хорошо сказывается на «извиниться перед любимой немедленно». А ещё репутации. Но это-то теперь в последнюю очередь. После долгого расставания, вот, смотрят друг на друга, как в первый раз, только извращённо треснувшим сознанием вдоль и поперёк до обратного в эмоциях. Дина поджимает губы в неком страхе, пока две чернущие бездны демонстрируют спектр от обиды до горечи во всей красе. Без тормозов смотреть так на умалишённую маньячку — смело. В её стиле. — Я скучала, — единственное, что удаётся вымолвить этой самой маньячке в череду моментов до оглушительного хлопка двери. Элли дёргается, ослабшей ладонью прикрывая звенящее ухо, отшатнувшись назад. Ей незачем делиться огромным описанием своего вида в данную секунду — растрёпанная, иссохшая, как вырванный в грядке сорняк; пустая в душе, со стеклянным взглядом прожигающая тёмное дерево перед собой, что ограждает от последней крупицы возможного счастья. Не хватило сил на повторный стук, не хватило мозгов не поддаваться мудаку Миллеру. Она в курсе. По ту сторону раздаётся стон неопределённой эмоции; резко, на выдохе. Громче нельзя: Джей-Джей слишком проницателен о состоянии матери, и всегда перманентно рыдал, когда та уходила, видимо, за радиус его восприятия. Не удивляться нельзя было, а очень хотелось. Всё-таки, Элли уже нихуя не помнит, каково это — называть кого-то «мама», «папа», «Джоэл» — и вспоминать также не в состоянии, но эти циклы мировой обиды совпадают с её нескончаемым максимализмом. Главное: в данный момент волнует отнюдь не то, что она на грани панической атаки, повторного обморока, или из-за тотального отсутствия влаги с пищей в организме её способно убить одно лишь ожидание хоть какой-то реакции на происходящее — нет, никто не мог удержать её в медпункте, как бы ни старался — Уильямс более всего коробит с того, что её, блять, вновь окунули в собственное дерьмо под завесой истинного образа мести. Суровой, посредники которой сгубили в ней любое желание отличаться от малолетней себя меньшим количеством веснушек и уставшим прищуром глаз. Она льстит себе, добавляя к этому списку небольшую, но весьма ощутимую грудь. Реальность виновата, а Элли — никогда, ни разу. Её на всё принуждают, а так она за мир во всём мире, мечтает возродить хиппи и трахаться ради девственности. Несомненно. Никто не способен повернуть время вспять, потому научить себя не жалеть вообще ни о чём — почти умно, если бы не физическое ощущение того, что твоего ухода ждут, как собственный здоровый сон. Впрочем, она питала такие же жажды к своей голове. Но где-то живы сомнения? Потому Дина и стоит. Ждёт, вслушиваясь в ветер за дверью. Надеясь на тишину, хороший ужин, чистоту детской кроватки, наличие косячков на месте их первого раза, чтобы не жаловаться на красивое провокационное «шесть»: очень много хочет, и в этом её упрекать нельзя. Она из тех, кто живёт надеждами, зачастую появляющихся благодаря другим, умеет находить в себе огромные силы идти дальше, чтобы кто-то по итогу помог и ей. Этакий умный паразитизм. А ты, эгоистичная лесбиянка, решила, что с поличным свалить под шумок и ловить грязными соломенными прядями первые дождевые капли спустя несколько месяцев — отлично, замечательно, Дина точно кинется тебе в пороге на шею, расскажет о трудностях переезда с ребёнком на руках с гущей подробностей за бутылочкой чего спёртого. И как этот ребёнок скулил по второй матери, неуклюже напевающей несуществующие детские — по старой напрочь стёртой памяти — глупости, да ласково чмокающей его в лоб, называя «картошкой». Элли держится, чтобы ещё и не сблевать до кучи им под дверь от слабости. С другой стороны, и нечем, но запах откуда-то возьмётся всё равно. Как люди живут со знанием того, что внутри них всё беспросветно воняет? «Ладно, ладно, я ухожу, — промаргивается, локтем оперевшись о стену и тут же чуть не соскользнув, — Спокойной ночи.» Пока до обеих доходит, что прошло порядка пятнадцати минут, одна уже разворачивается, а вторая в милосердном жесте хватается за ручку двери, как-то по-грустному жадно, вот-вот собираясь по привычке переступить через своё естество прямиком в яму драматических поворотов. Однако, она выросла из этого. Пришлось. Иронично, но они и впрямь какое-то время жили в сплошном театре во всех смыслах: и беременность, и любовь, и почти смерть как в культовых Ромео да Джульетте ( вроде бы, по пьяным пересказам взрослых, так и было ). Побочные эффекты, видимо. Как долго актёры вообще живут? Уильямс сжимает все доступные пальцы в полу-кулак, боясь за перенапряжение, бредя в тернистом направлении к родному домику на отшибе всего этого парада восстановленной цивилизации, ещё час блуждая по обставленному вдоль и поперёк пространству с целью поиска самого удобного уголка для сна помимо кровати — она слишком грязная, даже после того, как местные санитары промыли и перевязали ей последние раны —, а затем, полчаса размышляя, стоит ли откусывать сэндвич из предусмотрительно и вроде заботливо оставленного ланча Марией в прихожей, видимо, в момент её первой попытки увидеть, за что ей неплохо было бы быть не иммунной. За что неплохо бы умереть. Предусмотрительная женщина, которой, ох и ах, не шибко повезло с мужчиной в апокалипсисе. Нюанс: золото красуется при ней, так что, возможно, ей просто нужно время, чтобы тоже простить своего горе-мстителя. Однажды, Элли захочется с Миллер сблизиться, рассказать о семейных тяготах и расспросить о чужом подростковом периоде, тихо поинтересоваться, за какие грехи девушки вынуждены каждый месяц морально умирать в не всегда хороших условиях, в конце концов, провести параллели между ней и остальными, выставить себя самой лучшей. Так ведь обычно взрослые женщины развлекаются — сплетничают обо всём с устоявшейся точки зрения уставших стерв. А подростки это самое «всё» формируют тяготой к приключениям разных требований. Хотелось усмехнуться — несвойственно — таким глупым заключениям до того момента, пока это не перешло в резкую потерю кислорода, рвоту неизвестной желтоватой жидкостью, редкие, выдавливаемые до боли в висках слёзы. Выругаться по итогу желалось больше, но унести хоть что-то из этого набора выделений до ванной комнаты было важнее. Рана на лопатке от неудачного падения с холма перед Джексоном капризно разошлась, перебивая все ощущения омерзевшей железной какофонией. Блять. — Бинты, — в якобы доказательство своего адеквата выпаливает Уильямс, не совсем разобрав, что она подумала и что как данность сказала: мат или название одного из самых гениальных изобретений человечества после динозавров.

~*~

      Ничего в этой жизни не наладилось с наступлением рассвета, а худшее — Элли этого не понимает, не догадывается даже банально проветрить весь этот шлак. Ей удалось раздеться до одной майки и не находить в этом ничего странного. Ноги хотя бы были в состоянии стряхнуть с себя трусики, давно брезгливо указавшие бёдрам, что они любят дам с жопой побольше. Получающей заслуженные калории, как минимум. Что касается безвольного куска заметно потемневшей от многочисленной грязи ткани, как бы перепачкан впоследствие открытого пореза он ни был, не по силам наблюдать со стороны. И без него стало бы так холодно сидеть перед раковиной на маленьком коврике; подарке Томми на Рождество, потому что Уильямс терпеть могла всё, но холодный, пропитанный когда-то мхом кафель — увольте. Благо, к сэндвичам приложен разбавленный чай из местных выращиваемых и собираемых неподалёку трав, значит, можно прожить по меньшей мере три дня вдобавок к своим девятнадцати с парой-тройкой месяцев, явно уже твёрдо намереваясь лишить себя возможности ныть «я не прожила и одной пятой века, а всё моё тело в крови разных, абсолютно разных категорий». Скорее: «я прожила одну пятую века, и как я уже заебалась». Невозможность умереть при всём желании. Первый признак показухи. Последний признак вселенской удачи. Как смешно. Как забавно. Почему нельзя было быть просто неудачницей, которую год назад никто никуда не отправлял из-за позорного похмелья? Почему нельзя было не знать, кого убивать, чтобы легче попадать под пули двинутых на том, и на сём? Так её месть имела бы смысл. Скорбный, грустный, но смысл. Пыталась — не вышло. Вместо этого — всё запорола к чертям собачьим, забыв про хронологию. Зато увидела в кои-то веки его живым. Весомая плата за жизнь, Эбби. «Ты вызываешь у меня более здоровые, чем до этого, флэшбеки. Уходи. Взрасти мальчика, как своего сына, забудь о моём существовании. Ты это дважды уже сделала, как-никак.» Уйма болезненных, близких к междометиям всхлипов повествуют о том, как Элли поднимается на ноги, смотрит на размытое засохшее кровавое пятно на стене, не торопясь вытирать, уходит поближе к кровати, посапывает, сидя возле, наконец-то проваливается в опасный проделками мозга сон. Непроглядная темнота дразнит и мучает однообразием, выжидает мольбы в свою сторону, чтобы эта неестественная тишина просто закончилась, не томила в подсознательном вожделении чувствовать боль как показатель «я существую», результаты которого ломают голову напрочь. Забвение давно наступило, а Уильямс просто не знает этого слова. А поймёт — слишком быстро смирится. Так нельзя. Нет, так нельзя. — Ты понятия не имеешь, что такое потеря, — твёрдо, морально сжав все её кости до хруста: правда, правда, правда. Ей некуда деваться. — Нет. Я не буду драться, — отчаяние накрыло толстой пеленой некогда полные агрессии глаза, когда-то сверкнувшие подвигом, неподвластным ей. Она устала и хочет удрать из треклятой Санта-Барбары под десятки арок. — Идём спать, — наигранно наивно, так сладко, что хотелось в ту же секунду сбросить толстую куртку вместе с рюкзаком, притвориться, забыться. Они семья. Она забыла. Что же ты делаешь позже, Элли? Слишком много времени ей требуется для пробуждения, и ещё меньше — вспомнить сон. Обрывки фраз вырезками из жёлтых газет перемешались до неотступного, исчезнувшего в пожаре протухшего масла. Жалко? Жалко. Но ей приснится сотня таких повторно, это нормально. Нормально. Внутри живота всё напрягается и сворачивается в трубочку. Нормально. Конечно, куда денешься. Элли со всей дури ударяется головой об без пяти минут мягкий матрас, разочаровавшись, что и сотрясения повторного нет, и все накопленные силы она спустила буквально в постель. Голова закружилась, весь мир потемнел, но этого мало. Проспала она, скорее всего, часа четыре, следовательно, лучше в местное общество не высовываться. Все проснулись, идут в дозоры, гладят по мордочкам лошадей, где-то краем уха слышат, что «дочурка Джоэла вернулась, а Дина нагло выставила её за порог», однозначно не жалея её, сочувствуя матери-одиночке, «доигравшейся со своей ориентацией». Ей-богу, лучше бы она и впрямь была натуралкой. Уильямс не за горло. Но за дочурку — ответите. Она в задумчивых повторяющихся движениях проводит пальцами правой руки по левой, с детским любопытством ощупывая неполноценные два, надавливая в самую верхушку, удовлетворяясь, как быстро лицо кривится в немом недовольстве. Долбанная мазохистка. Сомневаясь, действительно ли стоит заходить к Сету за какими-нибудь встречами или шовинистскими презентами, Элли, почти вслух повторяя все способы уговоров Дины поесть по расписанию вместе с их на удивление привередой малышом, доедает второй сэндвич, следом за обе щёки уминая увесистый кусок варёного кроличьего мяса, в какой-то степени радуясь усиленному урчанию желудка. Будь доволен, пока можешь. Небрежно — скорее, никак — уложенные волосы под каре почти касаются одеяла, когда приходится запрокинуть голову назад, всеми силами борясь за классическое переваривание еды, а не зачатки булимии. Глотка забивается кое-как разжёванными кусочками, и тогда становится слишком страшно. Громкий, режущий горло кашель до невыносимой истомы жгучести; сука, она и впрямь задохнётся, если не даст дерьму в очередной раз выйти наружу: но терпит, заставляет, хочет нести жертвы, о которых никто не узнает. Силой закрывает себе рот, глотает пять раз в двадцать секунд, прокашливается и повторяет, пока на очереди не чувствует знакомую, но уже насыщенную углеводами жидкость. По крайней мере, она всё ещё может есть. Что-то. Уильямс поздно замечает, что начинает истошно прикрикивать, вцепившись в постель до окончательного побеления костяшек, переходя на панику. Господи, нет! — Дина! — едва разборчиво, часто дыша, перед потерей контроля, щебечет, где-то внутри ожидая, что вот-вот, и услышит детский плач, глубокий взгляд, подрагивающие от беспокойства пальцы в такт её, но до губительной медленности. Почувствует запах сена, шерсти, невыносимую духоту. Чудес не случается с тех пор, как Джоэл отобрал её у Цикад. Она снова видит окровавленное родное лицо с гримасой смирения. Но в этот раз — её, едва граничащее с жизнью в должном понимании, отличающееся от тогдашнего прошлого глубоким порезом на шее. Эбби никто не остановил. Элли не может заплакать, и это усиливает панику. Уже мертва? Где закопана? Она превратилась в чудовище? — А-а-а! — голос начинает хрипнуть, былой в темноте еле видный румянец в прощании отливает кровью от всего тела, обтекая органы взрывоопасным образом: прикончить себя — так будет лучше. Она взорвёт каждую клеточку порочного, ведь ей страшно. Снова. Страшно. И наяву, и в пустом доме, наполненном криками призрака. Контрастные брызги небесной манной согрели щёки: успокоилась, осталось переждать мигрень. Капельки воды раздражают лоб и подбородок. История не закончилась, какими бы порывами она напропалую не продвигалась с места на место спонтанно да не очень. Покоя не найти никому, кто жертвой забытой человечности пал; и разве это хуже? Всегда найдётся инструмент, на котором не сможешь сыграть. И для Уильямс это душа, где никто и никогда не расскажет, какие струны зажать. Как непродуманно человечество сдохло. — Нужно проветриться, — с перебоем за пересохшее горло и три глотка воды заключает раз пять, по своему мнению, вслух, не желая признавать боязнь спугнуть живущий одиночества смрад. Элли наполняет старую флягу наполовину, накидывает первую попавшуюся рубашка, параллельно запихивая воду в карман куртки, вздрагивает от непривычного домашнего скрипа входной двери. Вокруг, даже по толком не вытоптанным дорогам, редкие взгляды впиваются в ходячий растрёпанный труп. И это она тогда отбила у парней первую красавицу Джексона? Дина всегда отличалась странными вкусами, что одновременно цепляло и заставляло тушеваться как в святые — сколько им там было с Райли? — моменты первых осознаний «я ведь не такая». А ещё Дина была неофициальной Уильямс. Джей-Джей, отчасти, тоже. На это все молчали. Элли, как и Томми, подсознательно знает, как выглядит золото. Её волосы, сухие, как солома, обрамляли контуры лица до более подчёркнуто округлых, а чёлка вилась из стороны в сторону, явно не определившись, в какую субкультуру на сегодня углубиться. Резинку она оставила гнить в раковине, так и не отмыв от противного грязного запаха, поэтому, от бытия фэшн-катастрофы никуда не деться. И злобно фыркающий на неё с редкой моросью дождя ветер словно пытался этому воспротивиться, оспорить. Не зря говорят, что внешность всегда отражает человеческое состояние. Вот Элли каждый день со всей вытоптанной необходимыми принципами женственностью зачёсывает чёлку с ближайшими передними прядями в аккуратный пучок, редко оставляя неловкие кокетливые по-милому пряди на свободе, а вот Элли забывает понятие причёски в принципе. И гигиены. Изо рта воняет, как выражались многие, если не все, «кошачьим туалетом». В значении этой фразы ей не сильно хотелось разбираться, поэтому, она просто поверила на слово. Уильямс отверженно отдаётся буйной природе, ожидая покоя и с её стороны, плетя максимально длинным путём к детской площадке, всматриваясь в любую встречную женскую фигуру смесью нетерпения с катастрофическим, бьющимся внутренним током, напряжением.

~*~

      Полюбившаяся здешнему месту лёгкая походка скрашивала — чьи угодно, кроме своих — будни, какой бы поникшей с текущими обстоятельствами Дина не начинала выглядеть под весом камней на душе. Булыжников. Трое из них имеют имена, а остальные принято обзывать памятью. Какая жестокая дискриминация. Однако, какая символичная внутренняя победоносная карма. Кудрявые чёрные локоны в мягком низком ленивом хвосте переменчиво грели смуглую шею, ничем не защищённую от сезонной непогоды. Зато тело прошибало волнами жара по полной: куртка-рубашка-водолазка, и всё ради долгожданной свободы, пусть малыш сопит под внимательным, пускай и снисходительным присмотром матери Джесси. — Ушла мать на блядки, — с непроницаемым выражением констатирует Дина, не особо желая думать о других формах лести в свой адрес. Да, ведь она, молодая мама, обязана посвящать всё своё время единственному в своей жизни отголоску «семьи» до поры его неблагодарности. Его рождение — вина. Порок. Единственно верный результат табу на естественную потребность юного организма. В какой-то степени имели место быть начала зависти Элли; ту никакие попытки не сломят в регулярный токсикоз через пару месяцев соития. Выкусите, мачо, поэтому ей легла честь стать главной вашей угрозой. Ужасно хотелось закурить, выпить крепкого и ругаться на заедающее в граммофоне буги-вуги на одном и том же моменте, как в старые добрые, пока её собутыльник спускает ей все неуклюжести в любование, будучи готовым выполнить любую неозвученную прихоть. Особенным — сказанную чётко, смакуя по слогам, прикрыв блестящие звёздным небом в кайфе глаза. На самом деле, чужое удовлетворение её волновало гораздо больше любого другого, ведь это давало мотивацию жить, зная, что она не останется последним человеком на Земле. Что кто-то передумает делать её последним человеком на Земле. И одна душа действительно передумала. Впервые ощутимо. Хорошо это или плохо — вот в чём вопрос. Дина не разводила истерик, просто поставила перед фактом, молча приняв всю «чистую» боль, в первые дни исцарапав и душу, и предплечья. Должна была остановить. Настоять. Молча готовилась к переезду, расточительно оттягивая в ожидании. С приходом заснёт на веранде, так и не решившись постучать в дверь, сложив ружья у лестницы, чтобы в относительном удобстве спокойно спать на рюкзаке. Проснётся с первыми лучами, высматривая их с Джей-Джеем в окнах, поцелует в шею, засыплет такими безразличными им обоим, но вежливыми извинениями. Переделает все дела по дому за неё, пока не дождётся тихого поощрительного: «Включи нашу». Коробки с прочим хозяйством помогли эксплуатировать знакомые за неделю, записка порвана и сожжена ( самокрутку в её положении сделать не удалось ), все ожидания похоронены с неизвестным количеством цветов в букетах. Потому что отрицать нельзя было — она простит. Через какой бы период не пришла, что бы не сказала, лишь бы теперь не горела желанием бросать её. Но этот пустой взгляд всё испортил. Дина поняла сразу. Опять ничего в итоге не вышло. Поднимает взгляд чуть выше тропы, медленно подступает, пускай и так знает, что никуда не убежит. — Стой, — просит, удивляясь, как легко удалось подойти к лёгкой на помине сбоку, — Я здесь. Уильямс, до этого витая в аду, потому что небеса ей давно закрыты, с известным лишь им обеим воспоминанием глядела на пачкающихся в грязи детей издалека, чтобы не пристали, боязливо покосилась: не привыкла ещё к романтическим сценариям. — Захотелось отдохнуть, — почти ядовито дополняет «от семьи» синдромом жертвы, вожделения ответить тем же, только прикусывает щёки изнутри. Сдержалась; не зря ли? — Ты заслужила, — Элли чувствует, как болезненно к щекам за самый короткий промежуток в жизни возвращается румянец. Целительница. — Хоть что-то из моих «нужно» превратилось в «заслужила», — да, ведь на ферме ей бы точно никогда и в голову бы не пришло сказать, что она отдыхает. Спасибо, что, фактически, заставила отдохнуть. Злость пробирала нечеловеческая. — Как ты? — неоднозначно. Она так и не решается отвернуться от Дины, которую явно было способно завести сейчас с полуоборота буквально всё. — Планирую выделить день для того, чтобы перетянуть с фермы что-нибудь к себе и при этом не разозлить непрошеную сожительницу. Во мне ей нравится всё, что касается консервативного материнства и молчания в тряпочку, — скрещивает руки на груди, принципиально напрягая боковое зрение ради каменной позы, — Мне в ней — возможность оставить Джей-Джея и ничего не давать взамен. Я как-то пыталась пристроить кого-нибудь из бывших ухажёров, как няньку, но, по итогу, был такой скандал. Шлюха, приучаю мальчика к множеству мужчин в моей жизни, не планируя закреплять понятие «отца»... — И, вообще, он уже гей, — несмело вставляет свои копейки Уильямс, наигранно саркастично закатив глаза. — Да, ты на него очень плохо повлияла, — цокает Дина. — Только ли на него? — вот она, яма, в которую стоит кинуться самой. Элли глубоко вдохнула, до хруста в шее резко повернув голову в противоположную сторону как-то интуитивно. — Не волнуйся, тебя я никогда не переплюну, — рука тянется на чужое плечо быстрее, чем находится тысяча причин этого не делать, — Вот, смотри, мы болтаем, как две свободные от дел подруги. — Но я так не хочу, — успевает накрыть её ладонь своей, пока можно. — Думаешь, — обрывается, с тихим ужасом заметив на две перебинтованных фаланги, — Думаешь, если с Джесси я заново сходилась за неделю, то с тобой и подавно сразу начну сделаю вид, будто ничего не случилось? Ты слишком мало знаешь о расставаниях, — Дина заключает без нужного напора, но с нужными словами. Это всегда не на шутку заставляло растеряться. — Я знаю о... — О расставаниях, в которых оба живы, — Уильямс почти физически понимает, как у неё всё сдавливает в гландах от такого напора на последнее слово. И из-за этого понимания к ней вновь накатывает рвота. Словно ошпаренная, Элли размашистым шагом отходит вправо от незаконченной трагедии, проходя через круг преисподнии сухим, враждующим со всеми без разбора, кашлем. Отпивает почти всё, что наливала во флягу, чтобы в следующий момент услышать виноватое: — Прости, — Дина всеми силами подавляет желание снова прикоснуться к возлюбленной, — Тебе лучше? — Хуже, чем тебе, по-прежнему, — фыркает, выпрямляется, однако, вплотную не подходит. Опрометчиво, да и привыкла она это делать со спины и с заточкой в руках. Что остаётся? Смотреть в спину. Во всех смыслах. — Увидимся, Элли, — произносится в воздух, уносится ветром. Дина ненавидит, когда у других играют гормоны. А Уильямс, как выяснилось, слаба перед ними. Отдаётся любому течению, посчитав всё это — зовом сердца, а себя — исключительной. Бесит.

~*~

      Джей-Джей хрюкает и булькает, никак не собираясь поддаваться мамочке в вечерней водной процедуре. Его смех — лестница нот в цикле, где количество веснушек на лице Дины совпадает с количеством брызг из импровизированной ванночки. А и без того промоченные в назревшей за время её прогулки грозе по пути домой волосы не спасал и тугой пучок, потому что меткость у этого малыша в крови. Генетическое в этом пиздеце воспринимается гораздо острее: твоя родословная решает за тебя несмотря ни на что. Вплоть до вопроса, как ты умрёшь. Второе на этом месте — твои поступки. И нужно очень постараться, чтобы они перекрыли всю биологию и на порядки больше голодных пастей. И, не стоит забывать, что все любят эти две вещи совмещать, с удовольствием играться с ними в угодную концу твоего существования сторону. — Кроха, мне осталось только смыть тебя, — Дина гладит малыша по голове, поддакивая всем его досадным бунтарским междометиям, — Нет, нет, конечно, милый, уже почти всё... Всё. Стоило ли это всех тех ругательств в её сторону? С ним не поспоришь, однако, навряд ли. А, может быть, и очень даже. Дети перестают быть детьми, так что, она никогда не получит точного ответа на все свои вопросы к грудничкам, живущих на одной интуиции. На дальнейшие махинации с пелёнками и спальным комбинезоном Джей-Джей поддавался с лёгкостью, по каким-то весьма сознательным соображениям протягивая нужную ручку и ножку, хоть и в не совсем ту сторону. — Мамина умничка потрудилась, — Дина чмокает его в лоб, прижимая к груди и оставляя мыльную воду в одиночестве, — Мамина умничка помылась, — быстрыми шагами заходит в спальню, укладывая их обоих на свою просторную кровать, рядом с которой удобно ютилась детская, — Мамина умничка сейчас поест и ляжет спать, идёт? По всем заветам, её грудь во время беременности и после родов держала в себе весу на размер больше, но, как всегда, никто сразу не предупреждал о предназначении такого «подарка»: кормить ею было жутко больно, лежать на ней ещё хуже, а пытаться ублажить себя и вовремя вспомнить, что чувствительна она не в том русле — и подавно отнимается любое желание обращать какое-либо лестное внимание на неё. Не то чтобы на этих моментах вся жизнь полетела в тартарары, однако, близко к ним приземлилась уж стопроцентно. — Вот и всё, — через десять минут Дина устало медленно покачивала кроватку, переключая внимание то на ребёнка, то на потолок, — Мамочка отдохнёт и снова немного прогуляется, хорошо? Нужно удостовериться, что твоя вторая родительница не свернёт себе шею до того, как я приглашу её поехать на нашу ферму вместе. Ты же будешь рад её возвращению, Джей-Джей? У неё очень красочный домик, где так уютно. Ей в ответ шли приглушённые сопения, видимо, означающие полное доверие к её решениям. — Конечно тебе понравится, — тихо, нежно, в лёгком сонном трансе. Её минуты расслабленности — драгоценность. Джей-Джей спит крепко-крепко, весь в отца, когда тот тоже чувствовал полную безопасность и комфорт. Ради этого можно потерпеть раздражающий детский храп. Всё же, будь по-твоему, кроха. Как Дина дважды не повторяла, так и ею всё удачно воспринималось сразу же. Аккуратно поднявшись и освободившись из-под чарующих объятий одеяла, она практически бесшумно прошмыгнула из комнаты в коридор. И именно сейчас одна — видимо, никогда — не спящая душа сидела, кропотливо выжидая момент, чтобы застать её с поличным. Уже надевшую ранее используемую лёгкую куртку. Всё-то просчитала. — Далеко собралась? И куда в такую темноту? Мне казалось, что ты уже днём достаточно проветрилась, — тягуче, давяще на и без того растрёпанные нервные окончания. — А вы разве не слышали? Я за Элли, — опирается локтем о дверной проём, стараясь показать во взгляде всю живущую по сей день в ней уверенность. Порой ей хочется солгать, что она и впрямь коротать деньки с каким-нибудь юнцом, явно неровно дышащим к её неземному обаянию. Это и то легче объяснить. — Элли, — хмурый прищур сменился натянуто-материнским, — Дина, мы уже говорили с тобой на этот счёт. Она опасна. — Поговорим ещё раз, — она не хочет признавать любую крупицу правды, что откроется в чужих словах. — Уильямс — душевнобольной человек. Потерянный, не знающий, что ему нужно. А после смерти брата Томми... Тем более. Я слышала, в каком состоянии она была, когда вернулась. Я прекрасно помню, что говорила на этот счёт ты и как твои друзья тебя успокаивали, — рука на плече физически обжигает, затягивает в омут всесильной обиды. Дина молча и долго смотрит в глаза женщине, пока надежда в сердце не берёт верх. Легко, но настойчиво, чужая ладонь убирается согреваться в трепете другой. Она действительно переживает? — Когда мы жили с ней вместе, она не вредила ни мне, ни Джей-Джею. Она любила его. Любит меня. Ей было важно в первую очередь просто увидеться со мной. И, — подбор нужных слов, взгляд в никуда, — Она заслуживает семью после всего хаоса, что навели «Псы». Как и ваш внук не должен жить в подсознательной скорби по отцу. Он без ума от Элли с самого рождения, даже если та иногда пугает его. А теперь, я хотела бы проведать её, буквально на пару минут, перед сном. Скрип входной двери и нахлынувший свежий ветер заставили вздрогнуть. — Простите. И вслед ей послышалась неожиданное, останавливающее одной ногой на свободе: — Ты расточительна и наивна. Постарайся, чтобы Джей-Джей не перенял это от тебя, пока ты будешь с ней, — ядовито, несправедливо, но с уступкой. Так сильно ли нужна эта милостынь? Женщина фыркает, скрываясь за темнотой кухни. — Для Джесси я бы сделала всё тоже самое, — отрешённый хлопок, иной мир: в воздухе всё запах прошедшей грозы. И веры в любовь.

~*~

      Она идёт то слишком медленно, то слишком быстро, смазывая следы до неузнаваемости и местами чётко обозначая свой путь. Джексон не слишком стеснялся показывать свою ночную жизнь, поэтому заплутать в неразборчивости дороги выходило слишком редко, ибо куда не доставали фонари с гирляндами, там соседи незатейливо осветляли свой участок, в полудрёме потягивая кофе на балконе или у открытого окна. Кто-то и вовсе занимался приготовлениями к дежурству, потому на всех прохожих устало фыркал. Всё не так уж и плохо, если знаешь, где пережидать апокалипсис. Задней мыслью веришь, что, однажды, все смерти закончатся. Заражённые перестанут существовать, споры рано или поздно бесследно пропадут, а, может быть, и вовсе станут уязвимы к чему-то медицинско-дорогому, но вполне осуществимому. Кто знает? У людей впереди вся вечность, чтобы понять наверняка. Дина заправляет спавшую на веки прядь за ухо, улыбаясь такому оптимизму. Не ей эту жопу разгребать, однозначно, так что, мечтать не вредно. Домик Уильямс в паре минут ходьбы по курсу стоит одиноко, с одним приглушённым светом ночника, без явной тени хозяйки такой интимной идеи. Ясно точно: она дома. Элли всегда чётко следит за экономией энергии в любом сознании, в этом её не упрекнёшь. — Моя очередь стучаться, — короткий смешок с горстью печали. Как жизнь иронична. Ответа Дина ждёт буквально минуту, отчётливо слыша где-то возле её постели сначала испуганный свист, затем тяжёлые шаги, и только потом — боязливо вытаращенный на неё голубой глаз. Вот-вот, и потечёт от переизбытка эмоций. — Дина? — несмотря на промедление, Элли достаточно быстро и учтиво открывает дверь шире, впуская названную внутрь, — Что-то нужно? Она позволяет себе глупую усмешку над её тушеваниями. Никак не меняется. — Да, — растягивая гласную до того момента, пока не разуется и не выпрямится перед ней, — Ты. Проницательность у Уильямс штука абсолютно неконтролируемая и спонтанная, потому она не успевает заметить, как ловко обнимает Дину, позволяя положить последней голову ей на плечо, а самой прижаться виском к её затылку. Влажные спутанные прядки щекочут нос, на что торжественно можно в данный момент и забить. — Как же с тобой спокойно, — мурлычет где-то за спиной и одновременно у самого уха, не спеша отстраняться. — Я скучала, Дина, — сухой всхлип, — Очень скучала. — Знаю, — её доверительный поцелуй в основание шеи, — Прекрасно знаю. Она не даёт возлюбленной времени на ответное трепетное касание губ, со всей мягкостью и природным изяществом пересев на постель. Холодная и практически нетронутая. К её приходу готовились, или? — Почему так поздно? — Элли встаёт возле неё и случайно не даёт ей рассмотреть заданный вопрос подробнее, переключая внимание голосом сонным, хриплым от многочисленных терзаний горла во всех смыслах. — Как уснул Джей-Джей, так и пошла к тебе. Правда, мать Джесси немного задержала. Лучше бы я была блядиной. — И гетеросексуальной. — Тебе бы тоже не помешало. Обе бы соперничали за Джесси. А потом ненавидели бы друг друга из-за того, что он любит нас обеих, — Дина заливается лёгким хохотом, — Грустно. — Очень грустно, — в неизвестную сторону произносит Уильямс, почему-то не сомневаясь в точности своих слов, параллельно присаживаясь рядом. Несмотря на эти бесконечные перепалки, им всегда находилось, о чём помолчать. Они просто сидели бок о бок, уперевшись взглядами кто куда, до тех пор, пока не пересеклись ими в точке невозврата. У Элли цвет холодный, неподвластный, но такой тёплый и виноватый. У Дины целая тёмная бездна, с непроницаемой надменностью и заботой изучающая такую же ненормальность. Она умело и не глядя хватает свою горе-героиню за руку, переплетая пальцы, не прерывая контакта. Уильямс было наклонилась для соответствующего ситуации действа, но ей на сухие тонкие губы легли две мягких — не то что её, мозолистых от гитары и оружий — подушечки пальцев. — Прости, — видимо, за всё, ведь она и в их прошлую встречу наломала дров. — Как ты смотришь на то, чтобы поехать на ферму со мной? В одиночку так скучно, да и много не утащишь, — её воистину материнский тембр расслаблял, отпускал все тяжести на душе. — Буду рада. Дина улыбается краешком губ, огладив чужие розовые контуры перед тем, как заговорщически потащить Элли обратно в прихожую, расцепив руки на пороге. — Спокойной ночи? — разочарованный кратковременностью встречи вопрос. — Спокойной ночи, Элли. Она снова кладёт ладонь на её щёку, чтобы притянуть к себе и растянутым, наполненным тоской, нежным поцелуем попрощаться чётче, красивее. Дина чувствует, как её провожают взглядом до тех пор, пока она не скроется за другими домиками. Слабость? Нет. Ей очень нравится смотреть, как она краснеет и улыбается.

~*~