Клин клином

Выбор был сложный. У той, что справа, была слишком крупная грудь, у той, что слева — вились волосы. У той, что стояла за ними, так светились глаза, что Гинтоки судорожно пытался вспомнить, не полная ли снаружи висит луна. — Никак не определишься? У Такасуги была такая манера: заставать внезапно, со спины. Гинтоки терпеть не мог ни её, ни его, ни. Чёрт побери. — А по-моему ты боишься, что она снова тебя не выберет, — продолжил глумиться тот. С улицы были слышны вопли и крики, взрывы петард — это наперегонки пытались отличиться Окита и Зура. Как Хиджикату там ещё удар не хватил. Гинтоки обернулся и посмотрел на Такасуги как на больного, но даже в своём случившемся и кончившемся посмертии тот был самим собой, и он всегда видел глубже. — И правда боишься, — выдохнул с изумлением и непонятно хмыкнул. — Тебе-то что? — огрызнулся Гинтоки. Не то чтобы он в самом деле боялся. Нет, тот случай в юности он ему бы всё равно никогда не простил, но дело было не в нём. — Накройте на двоих, — бросил Такасуги хозяйке с той властностью, которую Гинтоки в нём всегда терпеть не мог. — Какого чёрта ты тут распоряжаешься? — возмущённо вскинулся он. — Дай мне определиться в одиночестве. — Ты хотел сказать «опозориться»? Гинтоки закатил глаза. Упрямый, непрошибаемый, упёртый, как самый настоящий баран — даром, что волосы гладкие. Как он по нему… нет, не стоило сейчас об этом думать. Слуга проводил их в самую глубь дома. Шум вечеринки здесь был едва слышен, а сладость цветов проникала в комнату даже сквозь закрытые сёдзи. Такасуги как ни в чём не бывало велел пригасить свет до минимума. Затем опустился у стены и достал из рукава трубку. Позёр. — Какого чёрта? — поинтересовался Гинтоки, опускаясь рядом. Их колени соприкоснулись, и Гинтоки своё не отвёл. Такасуги, конечно же, тоже. — Захотелось продолжить вечер в более… –…приятной компании? — уточнил Гинтоки скептически. — В более тихой, — миролюбиво поправил его Такасуги. Наклонился вперёд, чтобы разлить сакэ — его дурацкая юката тут же распахнулась, являя миру всё и ещё немножечко больше. Гинтоки фыркнул себе под нос, но пиалу принял. Прежняя порция алкоголя успела выветриться, и они оба были возмутительно, почти неприлично трезвы, и это неизвестно отчего ещё больше усугубляло ситуацию. — Расслабься, Гинтоки, — кончиком трубки Такасуги подтолкнул пиалу, которую Гинтоки держал в руке, под дно, заставляя выпить. Потом заметил: — Первый раз вижу, чтобы тебя приходилось уговаривать. — Ничего подобного, — буркнул Гинтоки. Потеребил рукав на правой руке: сегодня он был в одной лишь белой юкате, и было непривычно. Такасуги, явно развлекаясь, тоже смял ткань в пальцах, мазнув ими по запястью. — Так чего ты на самом деле боишься? — поинтересовался он словно бы между прочим. Гинтоки вспыхнул. — Ты эту тему теперь не оставишь? Такасуги мягко засмеялся. — Ты бы оставил? — Из меня хороший друг! — возмутился Гинтоки. — Из тебя хороший тролль, — парировал Такасуги и добавил спокойнее. — Расслабься, я просто хочу помочь. — Не нужна мне твоя помощь, — буркнул Гинтоки и попытался отодвинуться, Такасуги опустил ладонь ему на бедро, удерживая на месте. — Твоя самооценка и не такое переживала. Не думаю, что это связано с тем давним отказом. Значит, что-то случилось позже. Твои друзья устроили мне краткий экскурс по твоей жизни, но там было слишком много ненужных деталей. — И когда успели? — подивился Гинтоки. Такасуги усмехнулся. — Ты слишком долго торчал в той комнате, — его ладонь, всё ещё покоившаяся на бедре, вдруг пришла в движение: сжалась, прошлась вверх-вниз. Гинтоки уставился на неё во все глаза. Пожалуй, даже объявись сейчас возродившийся в очередной раз Уцуро, он был бы удивлён меньше. В конце концов, Уцуро был злом знакомым, даже почти привычным. — Боишься, что они увидят? — спросил Такасуги; его голос, низкий, негромкий, жалил, как кислота, а дыхание обжигало ушную раковину. — Боишься, что прикоснутся? — Кто пишет тебе эти фразочки? — хрипло ответил Гинтоки. — Уволь его. Такасуги лишь рассмеялся и сел обратно. Вытряхнул трубку, забил по-новой. От дыма полумрак казался затянутым серой пеленой, нереальным, и так горчил. — Я всё равно узнаю, — сказал Такасуги. — Лучше скажи мне сам. — Нечего тут рассказывать, — огрызнулся Гинтоки. Стукнулся плечом о стену, садясь вполоборота — так, чтобы видеть чужое лицо. Такасуги приподнял бровь. — Как-то оказал маленькую услугу Ёшиваре… Такасуги на этом моменте выразительно фыркнул, чудом не подавившись. — Продолжай, Гинтоки, — попросил он, а под нос себе пробормотал что-то подозрительно похожее на «маленькую, даже микроскопическую». –…и в качестве награды меня позвала к себе их лучшая тайю. — И она была так ужасна? Или, — предположил Такасуги, подпустив в голос драмы, — у тебя на неё не встал, и с тех пор ты стесняешься? — И она была старше сэнсея до всех его перерождений! — рявкнул Гинтоки. — А потом её вставная челюсть чуть не оттяпала моего Гин-сана! — Значительная была бы потеря для мира, — согласился Такасуги, ухмыльнувшись. — И с тех пор?.. — И с тех пор не получается со всеми этими… — Женщинами, — закончил за него Такасуги. Он рассмеялся, откинув голову назад; по его горлу к ключицам сползала капля пота, и Гинтоки словно прошило током. Он не сразу понял, что Такасуги так и застыл в этой позе, прикрыв глаза. Лицо у него было странное, и Гинтоки уже даже руку занёс — пихнуть его да посильнее, чтобы не сидел тут с выражением, будто кто-то всадил клинок ему в бок да хорошенько провернул, но тут Такасуги разомкнул губы и выдохнул: — Надо же, столько лет, — и тон у него был такой, что Гинтоки замер и сам. Такасуги сейчас говорил не про его успехи в посещении весёлых домов, он мог поклясться. — Ты уже набухался? — спросил осторожно. — Если бы, — угол рта у него дёрнулся. Гинтоки явственно вспомнил, когда в последний раз видел эту кривую усмешку, и руки словно заново обожгло кровью. Такасуги повернул к нему голову, глянул из-под ресниц, настойчиво, жёстко, и будто разом расслабился. — Клин стоит вышибать клином, — сказал он буднично. Вновь вытряхнул трубку, небрежно отложил её в сторону, потянулся разлить сакэ. — Думаю, я даже знаю как именно. — Твои идеи никогда мне не нравились, — предупредил Гинтоки. От алкоголя телу разливалось тепло. — Я оставляю за собой право отказаться! И Такасуги вдруг оказался рядом, нажал на плечо, пока Гинтоки не упёрся в стену лопатками. — Я так не думаю. Его ладонь упала на пах — бесцеремонно, уверенно, а губы вновь приблизились к уху. — Просто не двигайся, Гинтоки, — прошептал он, — просто не двигайся и ничего не делай. — Это я хорошо умею, — согласился Гинтоки, зажмурившись, чтобы не выдать себя. Встал у него моментально. То, с какой лёгкостью Такасуги пробрался под слои ткани и обхватил его член, выдавало богатый опыт — или природное мастерство. Гинтоки не думал об этом или не хотел думать; Такасуги прижимался щекой к его волосам. Порой он говорил что-то — но Гинтоки не мог разобрать ни слова. Ни слова кроме своего имени, и это, и та интонация, с которой Такасуги его выдыхал, не позволяла отстраниться, забыться хоть на секунду. Гинтоки сжимал кулаки столь крепко, что костяшки ныли, а пальцы Такасуги доводили его до самого пика и не позволяли кончить, раз за разом, раз за разом, раз… Было так жарко. Такасуги, сползший рядом, лежал у него на плече и тяжело дышал. Тишина тянулась, и Гинтоки всё никак не мог подобрать слова. — Теперь, думаю, у тебя не будет никаких затруднений… — Лекарство, значит?.. Они произнесли это одновременно. Порой их синхронность и поразительное чувство друг друга только мешали. — Клин клином, — повторил Такасуги и рассмеялся — тихо, устало, почти неслышно. Гинтоки поднял его ладонь к своему лицу, поцеловал в центр, затем выше — там где под кожей, сильный и уверенный, бился пульс. Потом с карикатурной вежливостью вернул её к себе на бедро. — Сначала я набью тебе морду, — сказал он. — Потом я тебя поцелую. — У тебя были другие планы, — напомнил Такасуги. Его голос звучал мягко, и за каждой интонацией сквозило «подумай ещё раз». Как же это достало. Впрочем, Гинтоки обещал себе, что откроется — если чудо случится. И вот оно… — Я тоже, — перебил он, пока не пропала решимость. — Я тоже столько лет. Тебя. Такасуги приподнялся с его плеча. — Нужно понимать, когда лучше заткнуться, — усмехнулся он. И поцеловал, скотина, портя намеченный план. Гинтоки возмущённо замычал в поцелуй, потом вздохнул и приоткрыл рот. Так уж и быть, морду он набьёт ему позже.