Such great heights

      «Курьер просто невыносим» — уже в который раз убеждается Аркейд Геннон, из-под полуприкрытых век бросая застеленный туманной дымкой после непродолжительного сна взгляд на мужчину, беспорядочно снующего от одного походного рюкзака к другому. Недовольный внезапным вырыванием из пелены долгожданного сна, врач внимательно следит за чужими шумными действиями, обращая внимание на каждую деталь, дабы все же понять, что в конце концов произошло.       В открытый полог палатки едва проникает тусклый свет, исходящий от бледного серпа луны, самую малость освещая тесноватое пространство. Ночь выдалась холодной, как и большинство ночей в Мохаве, и Аркейд невольно поеживается от одной мысли об этом.       И действительно — характерные для пустоши жаркие дни, в центре которых неизменно находилось словно намеревающееся выжечь жалкие остатки цивилизации раскаленное солнце, не шли ни в какое сравнение с долгожданным — но лишь с одной стороны — периодом уже после захода белого светила. Некоторое время в самом деле было тягостно дышать из-за поднимающегося горячего воздуха с тлеющей земли, нагретой за целый день, но долго ждать не было нужды — температура с наступлением темноты, как по указке, стремительно падала, и порой этот контраст вызывал стойкое ощущение холода, будто бы забирающегося под обгоревшую бледно-розовую кожу.       Это было лишь одним из множества беспощадных условий выживания в испепеленной упавшими бомбами два столетия назад пустыне. Но в то же время у Аркейда создавалось впечатление, что ни одна из проблем, с которыми ему довелось столкнуться на протяжении всех лет своей наполненной теми еще неурядицами жизни, даже близко не поддавалась сравнению с буквально из ниоткуда появившимся излишне самоотверженным мужчиной, перевернувшим его спокойное и размеренное в последнее время существование с ног на голову.       Так уж получилось — но в жизни он оказался буквально точно таким же, каким Аркейд его увидел в их первую встречу, хотя и имел свойство ошибаться в людях, — бесстрашным придурком, всеми силами пытающимся заполучить все, что представляло для него хотя бы малейшую ценность, при этом от души рискуя и не придавая никакого значения вероятным травмам и прочим проблемам со здоровьем, негласно возложив эту обязанность на Аркейда собственной персоной чуть ли не с самого первого дня их совместного пути. И, хотя в начале это казалось вполне логичным ходом, по прошествии времени Аркейду стало яснее, чем полуденное небо: Курьеру, откровенно говоря, плевать на собственное здоровье. Казалось, выбравшись с того света после полученных двух пуль в лоб, теперь он искренне верил в свое бессмертие, и порой его готовность ринуться в бой с едва видной в прицел снайперки и никому не докучающей кучкой рейдеров, несмотря на собственные свежеполученные переломы в нескольких местах, сводила бедного Аркейда с ума.       Ему всегда было недоступным для понимания то, что творится в голове у Курьера — он насмотрелся на достаточно не поддающихся объяснениям действий и решений. И если раньше он был готов чуть что — укоризненно покачать головой и поплестись в направлении Фрисайда, сославшись на усталость от безумных выходок напарника, то в настоящее время он старался не допускать даже и мысли о том, что рано или поздно, но каждому из них предстоит пройти своей дорогой, хотя прежде всего это относилось, конечно, к непредсказуемому Курьеру. Но Аркейд не мог дать объяснения внезапно изменившемуся восприятию им напарника, при этом самонадеянно твердя себе, что не попался под его обаяние, вовсе нет. Он отчаянно оправдывал себя состраданием к человеку, частично потерявшему память, да и явно поневоле оказавшемуся ввязанным в предстоящую битву за дамбу.       Аркейд вздохнул с тоской в темноте, прогоняя упорно лезущие в голову ненужные мысли и возвращаясь в реальность, ожидаемо отмечая, как Курьер, наконец отыскавший, что ему нужно, спешно покидает палатку. Судя по всему, он не заметил, что разбудил своими шумными действиями напарника, и Аркейд, проводив расплывчатую темную фигуру взглядом, многозначительно хмыкнул и предпринял успешную попытку сесть на матрасе — сна уже было ни в одном глазу.       Бросив расплывчатый взор на уже погасший костер подле входа в палатку, он наощупь достал до очков, надев которые, сконцентрировался на еще поблескивающих углях. И вновь погрузился в себя, как в омут с головой, лавируя меж потока беспорядочных мыслей — о грядущей судьбе Нью-Вегаса, приближающейся битве за дамбу, о неизбежном вынужденном расставании с Курьером и о том, как он, собственно, до такой жизни докатился — ведь еще так недавно всем, что имело для него хоть какое-то значение, были лишь книги по медицине и исследования: ни намека на озабоченность политической ситуацией в пустоши и увлеченность кем-то.       Внезапно охладил голову, будто сбрасывая внутреннее напряжение, порыв сухого ветра, обдавший освежающей прохладой вперемешку с мелкими крупицами песка неспокойное лицо Аркейда, выглянувшего из палатки. Невольно засмотревшись на лунный пейзаж, он покинул ее окончательно. Не так давно появившаяся привычка все тщательно обдумывать отнимала много энергии и чаще всего доставляла одни неприятности, выявляя лишь новые поводы для беспокойства.       Курьер обнаружился — неожиданно — на крыше одного из находящихся неподалеку зданий-складов примостившимся на ее краю с прижатым к груди коленом. ЭД-Э слонялся у его плеча, подобно преданной собаке: словно он не был частью технологических разработок фашистской военизированной организации, которая могла бы запросто направить роботу сигнал с приказом убить их обоих, узнай об этом кто-нибудь в Анклаве — Аркейд не сомневался. Но сейчас безмятежное лицо Курьера, державшего в руках бинокль, было обращено к ночному небу. Здесь, в Мескитских горах, в дыхании чистого прохладного воздуха, вдали от яркого сияния Нью-Вегаса, открывался восхитительный вид на естественное мерцание неба, украшенного целой россыпью звезд, походивших в контрасте с темным покровом ночи на брызги белой краски на холсте. Млечный Путь тянулся через весь небосклон, будто оставленный кистью след.       Аркейд не назвал бы наблюдение за звездами развлечением, стоящим риска для жизни и целостности рук и ног, но приоритеты Курьера всегда оставались для него загадкой.       — Что, внезапная встреча с касадорами была недостаточной опасностью для одного дня? — с недоуменной интонацией прокричал он. И сразу понадеялся, что недостаточно громко, чтобы разбудить уснувших мохавских тварей. По его же мнению, с его стороны было бы преступлением разрушить выдавшуюся относительно умиротворенную атмосферу, которая отныне была редкостью в его переставшей течь размеренным темпом жизни и наступала преимущественно в ночное время.       В следующее мгновение обескураженный Курьер поднялся, недолго повозился с биноклем в одной руке и в конце концов зацепил его за перевязанную руку, бросив при этом пару острых словечек, после чего повернулся к ЭД-Э. Аркейд не мог разобрать, что именно говорил роботу Курьер, но готов был поставить Фрисайд, что тот извинялся перед ним за ругательство. Он заставил Кэсс сделать то же самое на прошлой неделе. Обычно молчаливый и задумчивый, перебирающий в голове дальнейший план действий и новые варианты тактик, сейчас Курьер, судя по всему, был в приподнятом настроении.       Надежно закрепив бинокль веревкой на шее, он переклонился через край крыши и слишком серьезно посмотрел на сложившего руки на груди Аркейда.       — Чего тут опасного? Я просто залез туда, — взгляд Аркейда проследовал за чужим пальцем, указавшим на железную лестницу, что закреплена на стене смежного здания, — и потом перепрыгнул сюда.       — Со сломанной рукой, — понизив интонацию, понимающе покивал Аркейд. — Вообще, знаешь ли, с точки зрения врачей, это действительно может быть опасно, — иронически процедил он.       — И этим ворчливым недовольным врачам не удастся увидеть Сатурн, — улыбается как-то по-доброму, что становится различимо благодаря подсветке Пип-Боя.       — Действительно, ведь невероятная разница в двадцать футов бесспорно имеет значение, когда что-то находится за сотни тысяч миль, — быстро парирует Аркейд.       — Полтора миллиарда километров. И снизу его не видно из-за холмов, — он пожимает плечами, будто задумываясь на секунду, и затем в приглашающем жесте машет напарнику, предлагая присоединиться к нему. — Поднимайся, ты должен это увидеть! Это невероятно. Я никогда раньше не видел этих колец.       Его лицо вновь затушевывается темнотой ровно перед тем, как Аркейд успевает заметить загадочную улыбку, мимолетно, но при этом достаточно долго, чтобы она отпечаталась в памяти. Этот человек, только на памяти Аркейда, принял по меньшей мере сотню сомнительных решений, ввязываясь в различного рода неблагоприятные ситуации. И все всегда начинается именно с этой улыбки и обычно заканчивается тем, кто-то нуждается в медицинской помощи.       Сегодня, как и в большинстве случаев, это был сам Курьер — отчаянно бросился на ничего не подозревавших рейдеров с трещиной в локтевой кости после далеко не равного поединка с касадорами. И вот сейчас он со своим переломом на крыше довоенного здания, а Аркейд поднимается к нему. В масштабах маловероятных действий, которые врач предпринял за последние несколько месяцев, это совершенно точно должно войти в тройку самых безрассудных.       Когда он совершает небольшой прыжок с лестницы у соседнего здания, Курьер поддерживает его за локоть, готовясь поймать в случае чего, а лицо его буквально отражает непоколебимую уверенность в себе.       — Я же говорил, безопасно, — мягко произносит он, а ЭД-Э согласно щебечет — он всегда принимает сторону Курьера.       Под ногами хрустит обшарпанная краска, а небо заполняет большую часть поля зрения и будто бы оседает, становясь ближе. Аркейд садится бок о бок с Курьером около края крыши, но жалеет ровно через секунду, когда понимает, что эта близость заставляет растеряться и почувствовать себя странно, опасаясь сделать лишнее движение или произнести лишнее слово. Но Курьер как ни в чем не бывало бережно снимает бинокль с шеи и так же осторожно протягивает Аркейду, наверняка, думается тому, боясь сбить настройки.       — Сними очки, здесь можно настроить диоптрии.       Коротко кивнув, Аркейд кладет очки подле себя, вспоминая, что так до сих пор и не нашел пару, которую потерял в Лаки 38, и берет бинокль, припадая к окулярам и подкручивая механизм, пока мир не отобразится в остром фокусе. Теперь ему кажется, что он может подсчитать царапины и трещины на стенах редких зданий вдалеке, различить крохотные растеньица, что изо всех сил пытаются пробиться во внешнее пространство из-под иссохшей земли, на которой различимы даже отпечатки следов, оставленных тяжелыми шагами вьючных браминов. И тогда к нему приходит понимание, почему Курьер с такой заботой обращается с этой штукой — ведь это не только бинокль, но и переносной телескоп. Нелегко найти нечто подобное в мире, где от довоенного прошлого в основном остались лишь жалкие ошметки.       Аркейд не успевает опомниться, как Курьер с мягкой негромкой усмешкой накрывает его руку с биноклем своей, немного грубой и мозолистой, но теплой, и поднимает в определенном направлении, указывая на небо и, кажется, приостанавливая поставку воздуха в легкие Аркейда.       — Сатурн там, — объясняет он чуть севшим голосом. — Видишь эту линию из трех звезд? Смотри вниз от последней и потом немного вправо. Такой, ярко-желтый свет.       — Я вижу, — нотки восхищения в голосе. Планета — будто отлитый из золота диск, окруженный бледными плоскими кольцами. Постоянная точка света на фоне неизменной бесконечной темноты. Она выглядит настолько маленькой, хрупкой даже, хотя может вместить сотни планет размером с Землю. — Ты был прав, — тихо говорит он. — Это невероятно.       Курьер продолжает давать направления Аркейду, показывая яркий Сириус, голубоватый Ригель среди пылевых облаков, отдаленную туманность, образующую центр меча Ориона, горящий красным Марс. По словам Курьера, сегодня планета находится на наибольшем возможном расстоянии от Земли. Аркейд не интересуется об источнике таких познаний, но лишь задумывается о том, что если бы был склонен верить в предзнаменования, то решил бы, что это к лучшему.       — А чуть выше туманность Бетельгейзе. Это была звезда, и она взорвалась в сверхновую перед Великой войной. Теперь это все, что от нее осталось, — Аркейд буквально слышит улыбку в его голосе, и тогда он опускает бинокль с глаз.       — Люди практически уничтожили жизнь на Земле, но остальная Вселенная осталась прежней. Несмотря ни на что, звезды существуют и самоуничтожаются, и что-то в этом есть.       И сейчас Аркейд думает, что жизнь небесных тел в Млечном Пути среди сотен таких же звезд видимой величины — больших и крошечных, сверхновых, переменных, имеющих планетные системы — кажется такой недосягаемой, но все же правильной, в отличие от подобия жизни здесь — такой хрупкой, что, кажется, даже в руках не удержишь — разобьется.       Так же, как разбивается что-то внутри, когда Аркейд совершенно явственно ощущает, как Курьер укладывает голову ему на плечо; он один из немногих людей выше него самого, которых когда-либо встречал Аркейд, и для удобства ему пришлось даже отодвинуться. Разрушить тишину стало жизненно необходимым.       — Из Фрисайда звезд не разглядеть так отчетливо, — заговоривает Аркейд в попытках не допустить неловкого молчания, — из-за ярких огней Стрипа. Все размывается. И глаза слепит так, что ночью лишний раз поднимать голову не хочется, — не надевая очки, он снова обращает взор на небо, невольно вспоминая о своей жизни до так любезно принявших его Последователей. Хотя в том прошлом место для звезд находилось, вспоминать о нем совсем не хотелось, но его отголоски все еще часто преследовали Аркейда в сновидениях, как бы он себя не убеждал, что сейчас ничего из этого не имеет значения; и каждый раз, когда Курьер задавал ему вопросы, ему удавалось уклоняться от ответа. Хотя прошлое Курьера его тоже сильно интересовало, он не знал о нем ровным счетом ничего и даже не был уверен, помнил ли что-то сам Курьер. Но они встретились здесь, в настоящем, и не знать ничего друг о друге из прошлого, по крайней мере, было справедливо и как-то по-особенному интригующе.       Курьер на время замолкает, все же заставляя мир окунуться в первозданную тишину, но совсем скоро внезапно привстает, указывая на звезду. Или что-то, что напоминало звезду, если бы не перемещалось так быстро в пространстве.       — Это Офек-25.       — Горизонт, — безэмоционально произносит Аркейд, и Курьер поднимает голову с его плеча, заставляя пожалеть о сказанном.       — Ты что-то видишь? Я думал, все рейдеры…       — Нет, нет, — быстро отвечает Аркейд. — Название означает «горизонт».       — Правда? Я не знал, — с этими словами Курьер вновь пристраивает голову на плече Аркейда, возвращая приятную тяжесть и тепло — как будто так все и должно быть. — Загадай желание, пока Офек не исчезнет за горизонтом.       — Обычно желание загадывают, когда видят падающую звезду.       — Вряд ли метеор, сгорающий при попадании в атмосферу, может исполнить желание. А вот в случае со спутником, тысячи людей работали над тем, чтобы построить его, вывести на орбиту, да еще и сохранить там на протяжении двухсот лет… Мне всегда казалось, что именно это похоже на что-то волшебное, — он говорит с такой искренностью, что Аркейд даже не задумывается, насколько смешно это звучит из чужих уст. И когда Курьер чуть наклоняет голову, чтобы проследить путь спутника, и проводит щетинистой щекой по коже Аркейда, тому становится все труднее убеждать себя, что дрожь по спине пробегает из-за прохладного ветра.       — Раньше я мечтал о том, чтобы люди снова стали изучать космос, — продолжает Курьер, когда спутник падает за горизонт. Удивительная особенность нахождения на орбите позволяет всегда падать, но никогда не ударяться о землю. — И сейчас тоже, иногда.       — Per aspera ad astra — нет легкого пути к звездам. Особенно сейчас, — чужие слова вызывают у Курьера улыбку, Аркейд чувствует ее на своей шее и задерживает дыхание, когда Курьер мучительно медленно и щекотно проводит носом вверх по ней. Уже в следующее мгновение он мажет губами по бледной щеке, и целый мир для Аркейда переворачивается, останавливая счет секундам и концентрируясь лишь на происходящем здесь и сейчас, упорно очищая разум от всего, что за пределами. Курьер будто бы с мысленной усмешкой наблюдает за застывшим выражением лица, но не находит в нем ни малейшего намека на протест и потому плавно проделывает дорожку из нежных поцелуев до самих губ; звезды находят отражение в светлых глазах Курьера, а Аркейду кажется, что его рассудок окончательно двинулся.       — Это правда. Но, — словно засомневавшийся, отстранившись на несколько сантиметров, Курьер потирает ладонь Аркейда большим пальцем, — я думаю, что мне нравится здесь, на Земле. И пусть она вечно раздираема войнами и постоянно нуждается в спасителях, которые в любом случае будут бессильны все перевернуть, но прямо сейчас…       Прямо сейчас, на этой крыше, Аркейд соглашается.