Это уже не я

Знакомый грохот нарастает, приближается. Младший только-только выпустил изо рта мою измочаленную грудь и засопел. Мои полчаса тишины. Полчаса, вытянувшись в струнку. Какой там кофе на кухне. Чуть повернусь — проснется сразу. Грохот все ближе. Младший открывает глаза. Короткий стук. Глухой удар. Треск стеблей. — У, блин… Отстой… — постылая рожа появляется в окне. Младший сморщивается, краснеет и заходится ревом. Вскакиваю, хватаю его на руки и к окну. Так и есть. Кретин свалился на мои маки. Все переломано! Все! Меня трясет от ненависти. Я чувствую, как перекашивается лицо. Кретин открывает рот: — Э, слуш, ну чо ты… Ну новые посадишь… Я ж не специально… Я не слышу. От ярости шумит в ушах. Младший орет взахлеб. Кретин подмигивает и бежит доставать из реки свой скейт. Я прислоняюсь к стене и начинаю выть. С младшим на руках. Мы воем на пару. Старший забегает в комнату. Встает передо мной и смотрит пустыми голубыми глазами. Глазами кретина-отца. Еще минута в этой комнате — и я сойду с ума. Младшего в слинг. Старшего хватаю за руку и тащу к Джоди. Он задевает ногами эти идиотские барабаны. Тарелки падают. Старший хнычет. Пытается повиснуть на ручке вечно запертой двери комнаты Винсента. Рывком волоку его дальше. Джоди свернулась на диване в гостиной. Сонно хлопает глазами. — Святой Иоба, милая, что стряслось? Я только с аэробики, что-то прикорнула… Ты плачешь? Губы у меня трясутся, горло перехватывает болью. Не могу говорить. Не могу думать. Швыряю старшего на диван к бабушке и бегом за дверь. Мимо ранчо и дома Леи. Через реку. Ноги сами несут меня — как можно дальше, туда, где никого нет, нет четырех стен, нет пустых голубых глаз. Дохожу — добегаю — до лестницы, ниже уже канализация. Сажусь на нагретые солнцем ступени и бездумно смотрю на раскиданный мусор. Ненавижу алкашей с их попойками на природе. Нет чтоб самому с обрыва свалиться, а не мусор туда кидать! Все, дошла до ручки. Уже желаю смерти человеку. Я перевожу дух и только тут замечаю, что младший уснул. Непривычно тихо. Шелестит листва. Пованивает мусор. Плещется море, слепит глаза. Как же давно я не видела моря. Кажется… я разучилась думать. Я не могу читать, а ведь раньше читала запоем. В те редкие полчаса, когда я уже проснулась, а дети еще нет, открываю книгу — и просто не понимаю, что написано. Как будто это уже не я. Машина по уходу за детьми. Ужасная машина. Хуже некуда. Я помню, Винсент прыгал от радости: «Уррраа, мисс Пенни будет моей старшей сестрой!» Я помню, Джоди обняла меня — так тепло, так нежно, как никогда не обнимала мама: «Наконец-то мой балбес разглядел свое сокровище». Помню, как она возилась со мной, беременной, на кухне. На настоящей большой кухне! «Наконец-то есть кому передать все мои кулинарные секреты», — улыбалась Джоди. Я была так счастлива. Кому они сдались, эти секреты. Кретин вообще не замечает, что ест. Конечно, если это не пицца. Слезы стекают на грудь, на щеку младшего, стекают по его рыжим волосенкам. Я думала, ребенок родится — и я сразу его полюблю. Так ведь было во всех книгах, и Джоди мне рассказывала: видишь его первый раз — и начинается счастье. Я и представить не могла, что любовь к ребенку не появится. Ни тогда, ни позже. Что будет так чудовищно тяжело. Да, я возилась с детьми сколько себя помню, но они не орали как резаные, не будили среди ночи, их можно было отвести домой, прийти к себе, прибрать за мамой и читать-читать-читать… Я думала, что родится второй — и будет по-другому. Но чувствую только чудовищную усталость. Чувствую, что не справляюсь. Я думала, муж тоже будет заниматься детьми. Ведь мы же семья. И я помню, как он удивился: «Я? Я не умею его успокаивать! Грудь же у тебя!» «Слуш, не могу я спать под эти оры, мне с утра на работу. Пойду в гостиную на диван.» «Чо, я с пацанами не могу уже потусить?» «Чо значит — уйти с гитарой куда-нибудь? Ты не охренела меня из моей комнаты гнать? Ну проснется и проснется, чо. Слуш, не нравится — бери детей и сваливай!» Он знает, как сделать мне больно. Он знает, что идти мне некуда. Что в свою душную комнатушку в фургоне я не вернусь. Он знает, что больше всего на свете я боюсь стать как мама — то, что они называют «разведенка с прицепом». Я ведь мечтала о детях. О полной семье. Счастливой и любящей. Разве это так много?