•••
Мальчишка в залатанной добрую сотню раз рубашке протягивал ладонь каждому прохожему — ранним утром их было немного, нищему было мало внимания. Он и после того утра многие месяцы будет думать, что привело его на ту улицу в такую рань, и всегда будет приходить к единственному ответу: судьба. -…ты молод, ты не калека! И ты смеешь просить милостыни?! — разнёсся голос над головой мальчишки, и тот невольно сжался в комочек на пыльной обочине, когда рука священника поднялась над ним. Их чёрные одеяния всегда напоминали мальчику плащ Смерти. Такой она была, в чёрном балахоне, да ещё в широкой шляпе и с птичьм клювом, — Смерть, пришедшая к его матери. Он ждал, пока ладонь, утяжелённая массивным кольцом, опустится на его лицо, но того не последовало. Последовал голос: — Не смейте бить мальчонку. Этот голос остался в маленьком сердце на целую жизнь. — Как тебя зовут? — позже спросил совсем ещё молодой мужчина, присаживаясь рядом с нищим мальчиком. — Ремингтон, — пискнул тот, глядя на своего защитника глазами оленёнка. — Меня зовут Эмерсон, — голос чувствовался, как что-то сильное и тёплое. — Пойдёшь со мной?•••
— Внесите мальчика в списки. Юнгой, помощником кока. — Вы прочите бродяжку в юнги так уверенно, словно не знаете их. Мы будем считать убытки. — Я вам ручаюсь за него. Реми сидел на сундуке в углу капитанской каюты, поджав к груди тонкие грязные ноги, и из-за острых коленей смотрел, как Эмерсон — как оказалось, не просто Эмерсон, спасший его от побоев на одной из портовых улиц, а офицер Барретт, офицер королевского флота, — отстаивает его место на корабле. Мальчик был готов сейчас на коленях поклясться капитану, что не украдёт и хлебной корки, — лишь бы не возвращаться с роскошного брига в пыль улиц… Грубая ткань матросской рубашки показалась ему в тот день самым дорогим шёлком, а нары в общей каюте — самой мягкой постелью. Реми не знал отца — того мужчину и его мать видела лишь раз, как жуткий сон, даже не знала его лицо — в той подворотне не было фонаря. Но сейчас с непреодолимой силой его тянуло назвать отцом офицера королевского флота, Эмерсона, в одночасье давшего ему веру в туманное будущее и смысл никчёмной жизни.•••
Корабли слабо колышутся на волнах в укрытой во тьме и скалах бухте. Влажная трава слегка скользит под ногами, когда Барретт спускается по склону. Вода тёмная, непроглядно чёрная и ледяная, и он заходит в неё по колено, отталкивая шлюпку от берега. Здесь нет бури, но с рассветом они сами пойдут ей навстречу. Эмерсон смотрит на рукояти вёсел, сжатые в собственных руках, и тихий голос шепчет ему: «Ты ведь не обязан возвращаться на этот корабль. Это их бунт, не твой, капитан. Оставь их, это их погибель, не твоя» Он опускает руки — тихо стучат уключины, и всё смолкает, и колючая, как морской ветер, слеза катится по щеке. Когда-то Барретт не подумал бы, что в этой жизни ему придётся плакать. Плакать в полном смысле этого жалкого слова — чувствуя прожжённую дыру в груди и не пытаясь стереть солёные капли. Не вернуться он не сможет — из-за одного единственного человека, который всегда смотрел на него как на героя. Герои плачут? Он не знает. Но герои не бегут от боя.•••
— Мой капитан! — усмехается Ремингтон, отдавая честь Барретту, когда тот заходит в каюту. Иногда Эмерсон понимает, что не может привыкнуть к тому, как быстро этот мальчик вырос. Смуглая, обветренная морем кожа, грубые руки, огромные тёмные глаза и жёсткие, чёрные как смоль волосы… Тот мальчишка, которого он подобрал с улицы девять лет назад?.. Барретт тепло улыбается, забывая на секунду о всех тяжёлых мыслях. Они сейчас настолько далеко от завтрашнего боя и от бушующего за пределами бухты шторма… И далеко от них восстание, в которое ввязался Барретт. Никогда бы не ввязался — он не из тех, кто предаёт клятвы… Но бунт команды жесток. Ты поддерживаешь его или оказываешься за бортом. А Реми с самого начала горел этой идеей — равенством, свержением власти. Юношеское утопическое желание, которое когда-то заставляло Эмерсона улыбаться, а потом чуть не проложило между ними пропасть… — Вы задумались, — смеётся Реми. — А было бы над чем, когда всё решено. И вдруг становится ясно -- он знает. Он, как и Барретт, знает, где его ждёт Смерть. А тот понимает это только сейчас. И завтра он не простит себе ни одной отданной жизни, но одну жизнь не может повлечь в тот же водоворот, что и сотни других, включая свою собственную…•••
«Мой капитан» было чем-то укоренившимся между ними ещё тогда, когда никаким капитаном Барретт не был. Просто Реми всегда говорил, что верит в него. Они говорили часто и обо всём. Эмерсон открывал ребёнку улиц весь мир, а тот впитывал каждое его слово… Он рассказывал ему о дальних странах, в которых бывал, о том, как создаются карты мира, и о до сих пор не открытых островах. А потом слушал, как мальчик предполагает легенды — о том, что есть другой материк, сокрытый в Тихом океане, и о том, что, наверное, когда-нибудь корабли смогут плавать под водой… Они разделяли за этими разговорами вечера и закаты, и Эмерсон каждый день дивился тому, как мечты этого мальчишки не разбиваются о матросский грубый быт. — Когда вы станете капитаном, вы возьмёте меня в свою команду? — спросил Реми, качая босыми ногами в воздухе. — Своим первым помощником! — с усмешкой пообещал офицер и растрепал его стриженые волосы. — Я запомню! — весело пригрозил мальчишка, спрыгивая с бочки, на которой восседал, и — впервые — отсалютовал Барретту: — Мой капитан!•••
Над королевской армадой реют широкие полотнища флагов, под которыми раньше ходил и Барретт. Широкая полоса воды — через которую чужие корабли кажутся игрушечными — такая ничтожная. Капитаны отдадут приказ, и эта полоса окажется пройдена за один вздох, за одну молитву и за одну мысль… Когда он зашёл туда, где даже после смерти не сможет простить себя? Палуба вздрагивает под ногами. Он приказывает открыть пушечные люки, которые уже никогда не закроют. Их корабли пойдут на дно, сражаясь, вместе с людьми, которые бились без надежды, бились только потому, что пути назад уже нет… Он выходит к штурвалу, чтобы видеть, как вода и секунды, пенясь, убегают мимо кормы. Реми стоит у борта, напряжённо глядя вперёд, но, заметив капитана, улыбается — той самой улыбкой, которая каждый раз выжигает у Эмерсона частичку души. Они так и не говорили со вчерашнего дня, и сейчас каждая из упущенных секунд стала невозвратимой мечтой. — Не вздумайте прощаться, — тихо говорит мальчик, когда Эмерсон безмолвно встаёт рядом с ним, всё пытаясь подобрать слова. — Я не хочу отвлекать вас надолго. Все ждут вас. — Я не хочу прощаться. Барретту хочется шептать, но слишком силён ветер, бросающий сухие волосы в лицо и вздувающий паруса. «Сколько у нас осталось?» — немо спрашивает он у себя и, бросив взгляд на приближающиеся флаги, уже знает — не больше минуты. Ремингтон мягко ведёт грубым пальцем по тыльной стороне его ладони, рисуя что-то неуловимое. Волны, волны, волны. Минута почти утекает — кажется, что на лица уже падают тени приближающихся кораблей. Эмерсон крепко сжимает пальцы мальчика в своих и заглядывает ему в глаза. — Прости меня. — И вы меня, — усмехается он. — Мой капитан. Первый удар и первый треск мачт приходится не на их корабль, первое пламя занимается не на их палубе, и хочется верить, что это хороший знак, несмотря на то, что ты оглушён грохотом… Барретту приходится уходить, но на тыльной стороне ладони горят волны.•••
Завтра Барретт не простит себе ни одной отданной жизни, но одну жизнь он не может повлечь в тот же водоворот, что и сотни других, включая свою собственную… — Реми?.. — Капитан? — Завтра ты должен будешь остаться, — сухо говорит он. — Только на корабле. Голос Ремингтона похож на скрип мачт, но когда тот серьёзен — в нём звенит сталь. — Я знаю, что ты не можешь жить без моря, — вздыхает Эмерсон. — Ты вернёшься в королевский флот, когда всё закончится. Ты продолжишь жить морем. Просто без меня. — А вы и не понимаете, капитан… — тот снова смеётся, словно смех спасёт что-то, словно так он сможет скрыть боль. — Не понимаю чего? — усталым голосом переспрашивает Барретт, поднимая взгляд на мальчика. — Вы — моё море.