***
Полдник накрыли на террасе. Там стояли плетёный овальный стол, плетёное кресло и, опять же плетёная, но с мягким сиденьем, козетка. В кресле устроился Симон, а значит, им с Мартеном оставалась козетка. Конечно, эта мини-софа и предназначалась для двоих, но всё-таки не была настолько широкой, чтобы такие большие мужчины смогли здесь сидеть, не прикасаясь друг к другу. Антон тяжело сглотнул. — Хозяйка сказала, что всю эту мебель её муж собственноручно сплёл из лозы, представляете? — Симон был не в меру воодушевлён, и Антон смотрел на него подозрительно. — Вот эту козетку он сплёл для своих сыновей, чтобы они всегда сидели вместе. Братья очень любили друг друга! — Так почему бы и вам, как любящим братьям, не посидеть на ней вместе? — хмуро спросил Антон, но Симон в ответ лишь громко рассмеялся: — О нет, Марти не настолько сильно меня любит. В отличие… — речь старшего Фуркада была грубо прервана кулаком младшего брата, врезавшимся в плечо Симона. — Садись, Антон, — устало сказал Мартен, вжимаясь в подлокотник, стараясь занять как можно меньше места. — Нам надо поесть и осмотреть деревню, чтоб завтра было понятнее, куда бежать. — Бежать? — всё своё внимание Антон сосредоточил на том, что бы случайно не коснуться ногой бедра Фуркада и поэтому с трудом мог соображать. — Ну да! Бежать! Утренняя пробежка, слышал о таком? — возмущённый Мартен так близко наклонился к Антону, что тот напрочь забыл, как дышать. Если всю неделю придётся вместе сидеть на этой грёбанной козетке, то лучше вообще не есть. И так кусок в горло не лезет.***
Перелёт, переживания и прогулка так вымотали Антона, что он заснул сразу же, как только голова коснулась подушки. Это был, наверное, первый раз за последние два года, когда перед сном ему не виделся рядом Мартен. Мягкий и нежный, или горячий и страстный, в зависимости от настроения и потребностей. Усталость ли сыграла роль, или то, что они весь день провели вместе? Антон проснулся, когда было ещё темно. Потянувшись, он с удивлением понял, что выспался, видимо, сказывалась разница во времени. Осознав, что спать больше не хочется, он решил выйти на балкон встретить рассвет. Правда, если он не ошибся, то их балкончик выходил на юг или юго-запад, но это ничуть не отменяло красоты. А может, наоборот, прибавляло. Горы на фоне черного неба светились собственным снежным контуром. Слева небо было светлее, справа совсем чёрное. Шипулин понял, что стороны света отметил правильно. Он зачарованно смотрел на горы, не в силах отвести взгляд от этой красоты. Вот снежные пики стали розово-фиолетовыми, потом розово-золотыми… Антон затаил дыхание. На миг стало грустно, что это великолепие не с кем разделить, но тут же прошло. — Чего ты тут мёрзнешь? — на плечо Антона опустилась горячая рука, обёрнутая плащом из одеяла. Зачарованный сменой цветов горных пиков Антон только сейчас понял, что замёрз, стоя в одной футболке и тонких домашних штанах на открытом балконе. Тёплое одеяло пришлось как нельзя кстати, а ощущение, что он больше не один, согрело ещё и внутри. Не особо задумываясь о происходящем, он закутался в тёплое одеяло, обнял горячее тело, притянул к себе и зашептал в ухо: — Смотри, как красиво! Я так давно не видел рассвет в горах… — и замер, обнимая Фуркада и сам не понимая, что сжимает в руках так давно вожделенное тело. И может быть, будь он чуть менее увлечён открывавшейся картиной, то заметил бы, как Мартен сначала напрягся в его объятиях, а потом, будто смирившись, наоборот слишком расслабился и крепче прижался спиной к антоновой груди. Сколько прошло времени, прежде чем красочная фантасмагория закончилась, небо стало голубым, а снежные пики, как и положено, белыми? Сколько прошло времени, прежде чем Антон осознал, что происходящее не сон, и он обнимает настоящего живого Мартена, вжимаясь в вожделенные ягодицы крепким утренним стояком? Сколько прошло времени, прежде чем Мартен понял, что его желание подразнить Антона завело их в очередной тупик? Может, час, а может, столетие, кто знает. Но одно известно точно — разрушил идиллию крик Симона, зовущего на пробежку. И существо, закутанное в одно одеяло, дышащее в унисон, зачарованно наблюдающее за сменой красок на палитре гор, резко распалось на две составляющие. Антон смущённо засопел, покраснел и отвернулся. Мартен, зло бурча что-то по-французски, завернулся в своё одеяло и резко дёрнул дверь в свою комнату. И уже на самом пороге замер, не оборачиваясь, и тихо произнёс: — Это был действительно красивый рассвет. Очень, — и аккуратно закрыл за собой дверь. А Антона трясло. Он всем телом продолжал ощущать близость и тепло того, о ком столько времени мечтал. Его неожиданно узкую спину, показавшуюся почему-то отчаянно хрупкой. Его округлые твёрдые ягодицы… Чёрт! Возбуждение становилось нестерпимым, с этим надо было что-то делать… Душа в домике было два, один на втором этаже, но там сейчас может быть Мартен, а второй на первом этаже под лестницей. Но есть риск встретиться с Симоном. В тонких штанах, которые вообще ничего не скрывают… Твою ж мать… И Мартен наверняка почувствовал. Да точно почувствовал, не мог не почувствовать, ведь Антон вжимался в его задницу так крепко, будто… Антон застонал. Мысль о том, как же теперь смотреть Мартену в глаза, промелькнула где-то на задворках сознания и испарилась, уступая место воспоминаниям о горячем теле в его руках. Возбуждение становилось совсем уж невыносимым, и о душе речь уже не шла. Остатков сознательности хватило только на то, чтобы прижаться спиной к стене между комнатами, потому что любое другое место могло быть видно через камин. Сознание затопил огонь и ощущение жара от чужого тела. Хватило всего нескольких движения и яркого образа растрёпанного Мартена перед глазами. Антон до боли впился зубами в запястье свободной руки, чтобы не застонать в голос, такого оргазма у него не было давно. Он сполз по стенке и уселся на пол, пытаясь отдышаться. Откуда-то сверху раздался тихий, на грани слышимости стон, будто Мартен у себя в комнате занимался тем же, чем только что Антон. Но этого же не может быть, так ведь? Фуркад ведь не мог возбудиться от того, что в него упирался чужой каменный член? Или мог? Чёрт! Чёрт-чёрт-чёрт! Невозможно об этом думать. Антон помотал головой и отправился собираться на пробежку, тем более что недовольный голос Симона раздавался теперь уже на лестнице.***
Дни проходили незаметно, наполненные летом, солнцем и громким смехом. Прогулки, пробежки, велотренировки и пешее восхождение на ближайший пик. Антон неожиданно поймал волну и наслаждался простым человеческим общением с этими ребятами. Раньше они редко говорили о личных интересах, предпочтениях и взглядах, а сейчас оказалось, что общего у них довольно много. Им нравилась похожая музыка, одинаковое кино и литература. Им с Мартеном, конечно, потому что участие в этих разговорах Симона либо было минимальным, либо Антон его попросту не отражал. Встретив рассвет, чувствуя тепло Мартена и доведя себя до оргазма той самой рукой, которая всё ещё ощущала прикосновение к его коже, Антон позволил себе наслаждаться. Терять было уже нечего. Он тонул в непривычно близком обществе любимого человека, впитывал новые, такие личные знания о нём, наслаждался случайными прикосновениями, смирился-таки с проклятой козеткой… Да что там смирился — был счастлив и ей, и тому, что предназначалась она пацанам, которые, верно, сидели тут вольготно развалившись. Им с Мартеном было тесновато — свободного пространства между ними было мало, и они то и дело сталкивались бёдрами, локтями, плечами… Антон наслаждался. Он сознательно пытался вобрать в себя как можно больше ощущений близости с этим до безумия притягательным человеком. Неделя пролетит незаметно, и они снова расстанутся до самого Эстерсунда. А это много. Слишком много для человека, который и дышать то толком не может, когда рядом нет того, ради кого бьётся сердце. Когда всё успело зайти так далеко? Антон по-прежнему просыпался затемно. Почему организм согласился ложиться по-местному времени, а просыпался по времени Екатеринбурга, Антон не понимал, но чувствовал себя свежим и полным сил. Однако на балкон встречать рассвет он больше не выходил — снежные пики были видны и сквозь стеклянные двери, а из кровати открывался гораздо более приятный вид. Антон обнаружил это уже на второе утро в доме. Оказалось, что если убрать из-под головы подушку, то через камин прекрасно видно спящего Фуркада. Он, в отличие от Антона, спит головой к балкону, и Антону удобно лежать и наблюдать за спящим Мартеном. Рассвет в горах, такой бесподобный в своей красоте, становится лишь фоном, изящным обрамлением. Антон всегда поднимается за минуту до будильника Фуркада и идёт в душ. Там он задерживается надолго.* * *
После обеда зарядил дождь, и конца-края ему было не видно. Антон расстроился сначала — в планах было посещение местного тира, а он как раз понял, как сильно соскучился по стрельбе. Но тихий уютный вечер у камина в обществе Мартена — тоже сказка. Симон ушёл рано, пошутив, что возраст берёт своё и в дождь ужасно клонит в сон. Они остались только вдвоём. Уютно трещал камин, в больших глиняных кружках теплился чай. Мартен принёс свой ноутбук, но интернета не было, видимо, из-за дождя, и он предложил посмотреть тот единственный фильм, который был у него на компе. «Горбатая гора». — Это Элен скачала, — отводя глаза, тихо сказал Мартен. — Но делать же нечего, правда? Посмотрим? Напоминание об Элен резануло по сердцу. Фуркад принадлежит ей, а не ему, не Антону. Но, собственно, какая сейчас разница? Он и раньше знал, что они разъедутся по своим городам и странам, и всё, что ему останется, — воспоминания. Так пусть их будет как можно больше! — Включай! — изображая интерес, сказал Антон. Про фильм он слышал, но совершенно не помнил, что именно. Однако, его почему-то сильно беспокоило, что они с Мартеном будут смотреть именно этот фильм. Но рядом с Мартеном он был готов смотреть, что угодно, даже самую нудную документалку о жизни улиток или пауков, которых ненавидел. Мартен аккуратно пристроил ноутбук на стол, включил фильм и сел в самом углу дивана. Антон вздохнул. Далеко. Слишком далеко. Жаль. Но лучше, чем ничего. Начало фильма Антону неожиданно понравилось. Обычно он не очень любил такие фильмы — мало действий, диалогов, персонажей, но… Что-то его цепляло. Эти два парня, чем-то неуловимо похожие на них с Мартеном, их странные отношения и горы. Невозможно прекрасные горы. Антон залип. И даже сам не заметил, как придвинулся ближе к Мартену. А тот к нему. Просто слишком маленький экран. Издалека плохо видно, отсвечивает. В этом дело. Когда главные герои устроили небольшой праздник у костра, Мартен вдруг поставил на паузу и поднялся. Антон только сейчас понял, насколько близко тот сидел — слишком холодно стало сразу, как он ушёл. Холодно, одиноко, тоскливо. И страшно. Антон вспомнил, о чём этот фильм. Вспомнил, как, осознав свои чувства, искал разные фильмы на гей-тематику и читал обзор и на этот тоже. Тогда смотреть именно этот фильм он почему-то не решился. Почему его скачала девушка Фуркада? И как смотреть его дальше с Мартеном? Француз вернулся с бутылкой вина и бокалами. Молча поставил добычу на стол, молча разлил багряную жидкость по бокалам, молча протянул Антону его порцию и молча опустился рядом. Почти вплотную. Нажал на пробел, запуская фильм… Антон очнулся и глубоко вдохнул, переводя взгляд на экран. Пальцы, с зажатой в ней тонкой ножкой, мелко подрагивали. Буквально через минуту, когда замёрзший Энис, так неуловимо похожий на самого Антона, послушался Джека и отправился в палатку, Антон сжал ножку бокала очень крепко. Так, что пальцы побелели. Ему казалось, что он знает, что сейчас произойдёт. — Ну! За них! — звонко, слишком звонко сказал Мартен, протягивая свой бокал, пока Энис выписывал зигзаги в сторону палатки. Антон качнулся навстречу. Встретились бокалы, встретились взгляды. Антон вздрогнул, испугавшись странного пламени в глазах Мартена, и смущённо уставился на экран. Энис до палатки дошёл… То, что было дальше, Антон угадал правильно. Вот только ему не понравилось то, как это было. Он представил себя на месте Эниса, Мартена на месте Джека, и ему сделалось горько, больно, обидно. Но при этом персонажей он понимал. Персонажа. Он прекрасно помнил, как напился в день, когда вдруг понял, что испытывает к лидеру и победителю. И если бы в тот день он оказался рядом с таким же пьяным и готовым на всё Мартеном. Оказался в одной кровати… Кто знает, чем бы всё это закончилось? Но почему Мартен поднял такой странный тост? И почему так странно звучал его голос? Теперь Антон уже не мог погрузиться в фильм и отвлечься от сидящего рядом француза. Тем более, что картинка на экране способствовала… тактильным ощущениям. Он был слишком близко. Слишком горячо. Слишком желанно. И наблюдая за тем, как Энис, которого Антон ассоциировал с собой, говорит: «Я не гомик», Антон сжимал зубы, а видя, как он приходит в палатку к Джеку и подставляется под поцелуи и трогает, сжимает, целует сам — покрывался испариной и судорожно глотал вино. В какой-то момент ему захотелось спросить, не играет ли Мартен на губной гармошке, но его сосредоточенное и как-то отстранённое лицо, задушило глупую шутку в зародыше. Увлечься фильмом снова он так и не смог. Слишком ассоциировал героев с ними с Мартеном. Слишком близко чувствовал Фуркада. Слишком пьянило вино. Сгорбленная фигура плачущего в переулке Эниса заставила заскрипеть зубами и слишком громко вздохнуть. Пожалеть не тянуло. Тянуло набить морду. Не Леджеру, конечно, мир его памяти. Кому-то, кто ведёт себя так же по-идиотски. По-скотски. Как полный дебил. Нашёл своё счастье — держи крепко, будто это твоя единственная страховка на высоте пятнадцати этажей. Не отпускай. Не позволь усомниться ни себе, ни… Своему счастью. Счастье тоже должно знать, что его тут любят и ценят. Фильм продолжался, и Антон злился всё больше. Жена, дети, эта чёртова встреча! Да, горячая и откровенная встреча, но при чём тут жена? Почему она должна страдать? Умом Антон понимал все их резоны. Понимал, что время было другое, понимал, что бэкграунд тяжёлый, но… В каждом жесте, в каждом движении представлял на месте Джека и Эниса их с Мартеном. И скрипел зубами. Так нельзя. Когда фильм закончился, на дне их бокалов ещё оставалось вино. Антон, с трудом справившись с горьким осадком истории, такой близкой и реалистичной для каждого гея (пусть даже он не настоящий гей, а как Энис — всю жизнь любивший женщин и одного единственного мужчину), задумчиво поднял бокал и посмотрел на Мартена. Фуркад сидел бледный, напряжённый, с закрытыми глазами. Антону отчаянно захотелось провести пальцами по его лицу, разгладить морщинку на лбу, успокаивающе погладить скулы, заставляя зубы разжаться… Но он только крепче сжал ножку бокала. — Ну, за них? –Антон хотел, чтобы это вышло громко и насмешливо, а получилось прерывисто и глухо. Мартен вздрогнул. Расправил напряжённые плечи, повернул голову, протянул руку с бокалом. И только потом распахнул глаза, глядя, казалось, прямо в душу Антону. Антону показалось на миг, что если он сейчас всё-таки протянет руку и проведёт пальцами по щеке Мартена, то не встретит сопротивления. И не увидит презрения в глазах. И, возможно, после будет нечто подобное тому, что было в палатке на склоне гор… Да не «возможно». Точно будет. Вот только у Мартена есть Элен. И дальше будет как в фильме, только если изначально казалось, что он это Энис, а Мартен — Джек, то в жизни будет всё наоборот. Или не наоборот, но похоже. Ну его нахрен! Антон сжал руку в кулак и отвёл взгляд. Мартен жадно всмотрелся в его профиль и тоже отвернулся, поднимая бокал. — Да. За них. Они всё-таки любили! — Считаешь? — Антон ухмыльнулся, но так и не посмотрел на Мартена. — Нет, я бы не хотел считать это любовью. Даже со скидкой на обстоятельства. — А как бы поступил ты? — голос Мартена сорвался, но Антон так и не смог заставить себя посмотреть на него. — Я бы не оказался в такой ситуации, — уверенно махнул он бокалом. — Уж с кем — с кем, а с собой я умею быть честным. Если бы я был Энисом, то Альма не дождалась бы меня. Если бы был Джеком, то у меня не появилось бы этой… Как её… Энн Хэтуэй, короче. — А если бы ты был одинок, а твой партнёр женился, и у них появились бы дети? — очень тихо спросил Мартен. Если бы… Какое если, так и будет. Мартен любит свою Элен. Дети и свадьба неизбежны. Антон впервые подумал, что гораздо проще, когда ничего нет и не было. Если бы он точно знал, каково это — быть с Мартеном, а потом увидел его жену и детей, то, наверное, тоже пытался бы сломать шею на родео… Так, может, он не Энис, а Джек? Или.? Или история «Горбатой горы» не имеет к ним отношения просто потому, что ничего и никогда не будет? — Не знаю, — еле слышно ответил Антон, так и не решаясь посмотреть на Мартена. — Но сомневаюсь, что смог бы жениться на какой-то несчастной и нелюбимой женщине ради того, чтобы думать о другом человеке. Это подло. Шипулин поболтал бокал, внимательно наблюдая за бордовыми всплесками, облизывающими стекло, и залпом допил. Смотреть на Мартена было страшно. Будто они оба понимали, о чём говорят. Будто сегодня, сейчас, решалась их судьба. Антон поставил бокал на стол, резко встал, задевая коленкой Мартена, и направился в сторону лестницы. Уже занеся ногу над первой ступенью, он обернулся, и сердце сжалось от вида прямой, создающей ощущение тоски и одиночества, спины. Больно. — Если бы я был Энисом, — сказал Антон ступеньке, но краем глаза заметил, как ещё больше напряглась и без того напряжённая спина. Он помнил, какая она тонкая и хрупкая и как приятно, когда она прижимается к твоей груди. Сглотнул. — Если бы я был Энисом, то ни за что бы не женился. И ждал бы Джека. И искал бы его сам. Если бы я был Джеком, я бы искал и не сдавался. А найдя Эниса, расставил бы точки над «i». Делить любимого человека с кем-то ещё я бы не стал. Лучше уйти, чем вот так… Он тяжело вздохнул и, не оборачиваясь, поднялся к себе. Дождь всё ещё не закончился, но сейчас Антон был этому рад. Спать не хотелось, лежать не хотелось. Хотелось куда-то идти, а ещё лучше — бежать. Но дождь хоть немного, но успокаивал. Антон вышел на балкон, подставляя разгорячённое лицо холодным каплям. Похоже, он сказал слишком много. Хорошо, что их маленький сбор заканчивается уже послезавтра. Ещё лучше, если до послезавтра будет идти дождь. А потом… Чемодан, аэропорт, Россия. Так сказал бы Губерниев? При мысли, что они проведут вместе ещё один день, Антону стало жарко, и он сначала высунулся с балкона по пояс, а потом и вовсе сел на перила спиной к улице. Сразу стало холодно и мокро, но он улыбался, пытаясь смотреть в тёмное небо и не обращая внимание на заливавший глаза дождь. Кажется, он сказал всё, что мог сказать. Куда уж прямее, правда? Он представлял себя на месте то одного, то другого героя сегодняшнего фильма, и не мог представить ни на одном. Понять — да, мог. Представить — нет. Он даже на своём собственном месте не мог представить себя мужем какой-нибудь дамочки. Даже вот последняя его попытка — Луиза. Открытая, смешливая, современная, готовая к сексу на первом же свидании. Антон представил, как женится на ней, растит с ней детей, а потом уезжает с Мартеном на рыбалку. Пазл не собирался. Никак. Слишком много лишних деталей. Антон вдруг счастливо расхохотался и наклонился назад, так, чтобы дождь совсем заливал лицо. Сомнений не осталось, было легко и свободно. Он теперь знал точно — пусть ничего не сбудется, но не будет и ничего другого. Он не хочет себе врать. И он счастлив, просто говоря себе правду! Лишние детали ему не нужны, всё равно ничего путного не соберётся. От переизбытка жизни, пришедшего с этим пониманием, захотелось подурачиться. Он крепче уцепился ногами за перила и оторвал от перекладины руку. Потом другую. И повис почти вниз головой, держась одними ногами, громко смеясь и не замечая ни заливающий его дождь, ни продирающий до костей холод. Внезапно кто-то схватил его за запястье. Настолько внезапно, что он чуть было не махнул в сторону нарушителя его одиночества ногой. Тогда бы он точно сорвался. Но Мартен крепко держал его за руку, затягивая обратно на балкон. Забирая его у дождя и свободы. — Ты с ума сошёл? — зло спросил промокший Мартен, когда Антон спрыгнул с перил и встал напротив него. — Нет, — Антон пожал плечами. Смотреть на Мартена не хотелось. Для себя он всё решил, про Мартена с Элен всё понял. Зачем дальше мучиться? Дальше он будет самым счастливым человеком на земле, потому что будет говорить себе правду и только правду. Вот ещё бы дождь вернуть… — Тогда почему ты собрался выпасть с балкона? — Фуркад резко тряхнул головой, пытаясь отбросить лезшие в глаза волосы, но они промокли и прилипли. Антон залип. Он же решил, что живой, тёплый, настоящий Мартен для него больше ничего не значит!.. Решил! — Я не собрался, — Антон весело рассмеялся, отводя глаза от мокрых прядей, от мокрой футболки, обтянувшей торс. — Я наслаждаюсь дождём. А ты лучше иди спать, Марти. Тебя ждёт Альма… Тьфу, прости. Элен. Конечно, Элен! Последняя фраза была однозначно лишней. Он и так сказал сегодня слишком много… Антон набрал в ладонь дождевой воды, протёр лицо, зажмурил глаза. Резко выпрямился и повернулся к Мартену. Говорить то, что он собирался сказать, глядя мимо, казалось трусостью. — Мне кажется, всё уже слишком ясно и откровенно сказано. На этом предлагаю разойтись. Завтра я уеду. В темноте не было видно, как отреагировал на эти слова Мартен, но Антону и не нужна была его реакция. В голове было свободно и пусто. Только лил дождь, оплакивая несостоявшееся чудо, да плыл перед глазами волшебный рассвет, когда руки сжимали горячее тело. Это всё, что осталось… Всё. Но, наверное, это больше, чем осталось Энису. Лучше так, чем никак. Антон горько усмехнулся и зашёл в свою комнату. Даже не стерев бегущие по лицу капли и не сняв мокрой одежды, Антон упал на кровать и, повернув голову, уставился в тёмный проём камина. Общий с Фуркадом камин. Камин, который позволил ему наблюдать за спящим Мартеном. Таким спокойным, таким уютным. Это навсегда останется с ним. Навсегда. Пусть больше ничего не будет, зато будет память. Антон вытащил из-под головы подушку и уткнулся в неё лицом, с силой сжимая, сминая мягкую ткань пальцами. Хотелось — зубами. Он знал, что ничего у них не выйдет, но всё равно надеялся. До последнего. До самого конца фильма верил, что что-то может быть. Оказалось — нет, не может. Ну что ж. Дождь и горы излечат его душу. Завтра он попрощается и уедет отсюда. Неважно, что билет только на послезавтра. Важно уехать. Даже не завтракая, не разговаривая, не объясняя. Пусть с Симоном объясняется Мартен. Хорошо бы снова проснуться на рассвете! И смотреть на этот раз не на спящего Фуркада, а снова на горы. На Фуркада он смотреть больше не будет. Никогда. Сквозь шум дождя и ткань подушки послышался скрип, но Антон не обратил внимания. Скорее всего, это в комнате Мартена. Должен же он когда-то лечь… Нет, его, Антона Шипулина, это совершенно не касается. Тихий шорох, скрип половицы. Антон замер. Прогнулась под чужим весом кровать, чьи-то (Мартена!) руки аккуратно отобрали подушку. — Элен выходит замуж через неделю, — в кромешной темноте не видно было почти ничего, но Антон отчаянно вглядывался в лицо Мартена, пытаясь хоть что-то понять. — Поздравляю! — хрипло выдохнул он. Зачем Мартен сообщает ему это именно сейчас? Почему? — Не за меня, — в голосе Мартена Антону почудилась улыбка, и он представил себе невидимые в темноте губы. Смысл сказанного дошёл до него не сразу. — Что? — осознав услышанное, Антон резко сел на кровати, оказавшись почти вплотную с Мартеном. То ли стало светлее, то ли глаза привыкли, но сейчас на лице Фуркада была отчётливо видна лёгкая, светлая, но при этом какая-то неуверенная улыбка. — Элен выходит замуж, — мягко, медленно, очень тихо и как будто смущённо повторил Мартен. — Не за меня. И взволнованно закусил губу. Антон тяжело сглотнул. Эта закушенная и такая желанная губа. Этот слишком близкий Мартен. Эти, такие важные слова… В груди и внизу живота стало жарко. Очень. Но пошевелиться он почему-то не мог. Смотрел и смотрел, будто облизывая взглядом. А сделать то, о чём так долго мечтал, не решался. Решился Мартен. Протянув руку, он медленно, будто опасаясь, коснулся дрожащими пальцами лица Антона. Едва ощутимо погладил скулу, пригладил бровь, скользнул по крылу носа к уголку губ, но дотронуться не решился и снова принялся поглаживать скулу. Каждое лёгкое касание отзывалось жаром на коже и жаром в груди. Антон сидел ни жив, ни мёртв, опасаясь шелохнуться. Казалось — стоит пошевелиться, и Мартен исчезнет, растворится. Потому что всего этого не может быть… Пальцы Мартена действовали всё смелее и наконец коснулись губ, обвели контур и решительно двинулись по ложбинке. Антон приоткрыл рот и поцеловал кончик пальца, не отрывая взгляда от глаз Мартена. Фуркад громко выдохнул, и этот выдох заставил Антона включиться в происходящее. Он поднял руку и аккуратно, будто прикасаясь к мыльному пузырю, положил её на затылок Мартена. Ощущение жёстких и влажных волос было слишком реальным для сна, но Антон по-прежнему не верил. Не мог поверить. Несколько раз проведя по волосам, Антон опустил руку ниже, на шею, погладил бархатистую кожу, а потом мягко надавил, притягивая к себе. Мартен отнял руку от губ Антона и доверчиво закрыл глаза. Почему-то от этого такого простого, но оказавшегося таким трогательным действия остро защемило сердце. Антон сглотнул, в очередной раз пугаясь, что видение сейчас развеется, и наклонился вперёд. Ему закрывать глаза было страшно — пока он видит Мартена, тот не может исчезнуть. Медленно, очень медленно Антон склонился к губам Мартена и замер. Он так долго мечтал об этом и так долго убеждал себя, что это невозможно, что теперь никак не мог поверить и решиться. Что с ними станет, после того, как они поцелуются? Что с ними будет дальше? Мартен едва заметно вздохнул, и его дыхание опалило ставшие слишком чувствительными губы Антона. Что-то взорвалось у него в мозгу. Какая разница — действительность это или странный сон? Какая разница, что будет с ними дальше? Главное — здесь и сейчас. Главное — эти губы, эти доверчиво закрытые глаза, это тёплое и такое близкое тело! Антон бережно прижался губами к губам и с трудом подавил стон. Сладко. Как же сладко. И остро. Отстранился на мгновение, вгляделся в так давно любимое лицо и поцеловал снова. Уже по-настоящему. Ласково вобрал в рот нижнюю губу, пососал. Потом верхнюю. А потом осторожно провёл кончиком языка между губами. Мартен со странным всхлипом приоткрыл рот, пуская настырный язык дальше. Встречая своим. И Антон вдруг понял, что это не закончится. Что Мартен не растворится, не исчезнет и не сбежит. Что он отвечает. И значит, можно. Можно! Не размыкая губ, всё ещё придерживая Мартена за шею, второй рукой Антон подхватил его за спину и бережно уложил на кровать, не встретив никакого сопротивления. Наоборот. Мартен обнял его, притягивая к себе, и это было… было… Об этом Антон и мечтать не мог. — Ты мокрый, — еле слышно прошептал Мартен, разрывая поцелуй, но не давая Антону отстраниться. — И холодный. Заболеешь… Антон улыбнулся. Эта внезапная забота от того, кто чаще смеялся и иронизировал, была такая… Согревающая. — Я могу переодеться, — шепнул он, касаясь языком ушной раковины и по ответному громкому выдоху понимая, что нашёл очень эрогенную зону. — Или просто раздеться… — Раздеться, мне кажется, несколько актуальней… — Мартен запустил ладонь под холодную мокрую ткань, и Антону вдруг сделалось жарко. Очень жарко. И он решился. Кинулся с головой в омут, отказываясь бояться. Разрешая себе всё и сразу. — Ты поможешь мне? — ещё разок лизнуть ушную раковину. Пососать мочку. Оставить крошечный засос под самым ухом и тут же его зализать. И стремительно вернуться к губам, выпивая с них жалобный стон. — Поможешь? Мартен распахнул глаза и внимательно посмотрел на Шипулина, будто взвешивая что-то, принимая решение. Антон снова испугался. Ведь он сам пришёл! Сам! Он первый дотронулся! Он доверчиво закрыл глаза, позволяя… Неужели он может сейчас передумать? От страха снова потерять Антон крепче вжался в казавшееся хрупким тело и уткнулся губами в висок. Хотелось закричать: «Не уходи», но это было бы слишком… — Чтобы раздеть тебя, мне нужно тебя отпустить, — прошептал Мартен, подставляя висок под ласковые губы. — А я не могу. — Что? — Шипулин вскинулся, рассматривая снова зажмуренные глаза и тревожную складку на лбу. Мартен крепко вцепился ему в спину. — Не могу тебя отпустить, — одними губами повторил Мартен. — Слишком давно хотел… Хотел почувствовать. — Что? — тупо повторил Антон. Он никак не мог поверить. Мартен тоже? Тоже хотел? Тоже… Любил? Мартен болезненно усмехнулся, так и не открывая глаз, а потом вцепился в затылок Антона, привлекая к себе, целуя уже сам. Совсем не так, как целовал Антон — нежно, бережно, просяще. А остро, ярко, жёстко, присваивая. Его горячие руки под мокрой футболкой мяли, ощупывали, порождали жар и посылали по позвоночнику табуны мурашек, заставляя Антона терять последние остатки разума. Он тоже больше не нежничал. Он целовал, кусал, изучал и точно так же присваивал себе Мартена. Делал его своим. Метил. Губы, скулы, шея, ключицы, грудь, плоский живот и выступающие бедренные косточки. Шипулин целовал и трогал, трогал и целовал. Но Мартен действительно ни разу не оторвал от него рук. Цеплялся за спину, за мокрую ткань, за плечи, за волосы, но не отпустил. И Антон поверил. Поверил этим выдохнутым, а не произнесённым словам. Таким личным, таким интимным. Добравшись поцелуями до кромки джинсов, он замер, провёл носом по коже и вернулся к губам, вытягиваясь на Мартене. Губы были сладкими. Невозможно оторваться. Но… — Ты теперь тоже мокрый, — с усмешкой шепнул Антон прямо в ухо Мартена, уже зная, что сейчас Мартен выгнется и застонет. — Мне кажется, нам обоим нужно раздеться. — Да… — бессознательно прошептал Мартен, прижимая его к себе всё крепче. — Да… Шипулин подцепил полы фуркадовской футболки и резко сел, стягивая её, заставляя Мартена вытянуть руки. И тут же стягивая футболку уже с себя, пока чужие (чужие? самые родные на свете!) руки позволяли это сделать. С брюками будет проще. Справившись с футболками, Антон снова прижался к Мартену, теперь уже голой грудью, и снова припал к его губам. На этот раз поцелуй вышел ещё жарче, хотя ещё несколько минут назад казалось, что жарче просто невозможно. — Ну вот, не всё так страшно, — улыбнулся Антон в губы Мартена. — Ты меня отпустил и получил обратно. Всё хорошо? — Да, — на этот раз ответ Фуркада был более осмысленным. — Но больше отпускать не хочу. Антон счастливо улыбнулся. Это было так… Так необъятно, невозможно, и так чудесно — то, что говорил Мартен. Но теперь, когда они были так близко и так… остро, Антону не давала покоя другая мысль. — Ты… Ты сделаешь это? — смущённо прошептал он в фуркадовское ухо. — Ты возьмёшь меня? — Что? — пришла пора Мартена удивлённо распахивать глаза и ошарашенно смотреть на партнёра. — Я хочу, чтобы… — голос Антона срывался, смотреть в глаза было стыдно. Но перед глазами мелькнул кадр из фильма, и он снова набрался смелости. — Я хочу, чтобы ты… Меня… — Нет! — резко прервал Фуркад, грубо вцепляясь ему в плечо, но тут же нежно целуя в уголок губ. — Нет, Антон. Наоборот. Пожалуйста! — Но я… — вообще-то Шипулин никогда особо не думал о том, кто из них будет сверху, кто снизу. Ему было всё равно, лишь бы Мартен был с ним. Но после сегодняшнего фильма он резко поменял своё мнение. Тот, кто сверху, автоматически становился хозяином — и положения, и партнёра. И Антон этого не хотел. Отчаянно не хотел. — Ты, — Мартен ласково коснулся губами губ, а пальцами спины. Он будто угадал мысли Антона. — Ты, Антон Шипулин, слишком справедлив и слишком умеешь думать о других. Тебе по плечу этот груз. Мне — нет. Я не хочу тобой владеть. Я боюсь, Антон. И без тебя — не хочу тоже. Под конец своей короткой, но пылкой речи Мартен совсем зажмурился и совсем перестал держать Антона. Будто решаясь его отпустить. Будто боясь, что теперь он уже не захочет, не сможет с ним остаться. Антон изумлённо посмотрел на Мартена и снова крепко вжался в него. Он не был уверен в своих силах. Не был уверен в мифической, выдуманной Фуркадом справедливости и заботе о других. Но сейчас он точно знал, что никогда не сможет причинить Мартену боль. Потому что Мартен ему доверился. Потому что открылся. Ну и потому что любит. Любит так, как никогда и никого не любил. Потому что каждая морщинка на этом лице причиняет ему боль. А сейчас Мартен морщился. И Антону это не нравилось. — Хорошо! Хорошо, Марти, — Антон покрывал поцелуями лицо, шею, грудь и снова возвращался к губам. — Как скажешь! Как скажешь… Вот только… Только у нас нет… А я боюсь… — Не бойся, — Мартен наконец перестал хмуриться, открыл глаза и улыбнулся. Улыбнулся светло, как когда говорил, что Элен выходит замуж не за него. — Мне не будет больно. У тебя всё получится. И Антон ему поверил. Сразу. Полностью. Поверил и решился. Ласково провёл ладонями по груди, по животу, подцепил резинку брюк, медленно стягивая их. И целовал, целовал, целовал. Куда придётся. И добрался до самого главного… Когда-то давно, осознав свои чувства к лидеру мирового биатлона, пройдя все стадии отрицания, гнева и смирения, Антон решил изучить вопрос. Он смотрел фильмы, порно, читал книги, статьи, форумы и даже фанфики. Самое главное, что он вынес из всего этого разнородного и разностороннего материала, — важность подготовки. Если ты не хочешь причинить боль своему партнёру, если хочешь, чтобы ему было хорошо, — подготовь его. Даже женщинам может быть неприятен секс, что уж говорить о мужчинах, которые вовсе к этому не приспособлены… Антон нервно стянул с Мартена штаны и бельё и зачарованно уставился на открывшуюся картину. Крупный, красивый, прямой член, перевитый венами, гордо вздымался из кусточка чёрных волос. Антон тяжело задышал. Крышу постепенно уносило в неизвестные дали, но он старался держаться. Нужно было держаться. Чтобы не причинить боль. Пристроившись между приглашающе разведённых ног, Антон старательно смочил палец слюной и ласково провёл по промежности, на мгновение задержавшись у заветной дырочки. Мартен непроизвольно напрягся, тут же постаравшись расслабиться: — Давай, Антон! — жалобно прошептал он. — Прошу! — Даю, — Антон усмехнулся, ещё раз смочил палец слюной и, неожиданно для Мартена, поцеловал головку его члена. Мартен громко зашипел и вцепился в волосы Антона, даже не заметив аккуратно прокравшуюся в него фалангу. Антон то целовал крепкий, толстый член, то посасывал его, то возвращался к чувствительному уху, нашёптывая, как долго ждал, как мечтал, как надеялся. Мартен задыхался, стонал, чертыхался. И почти не замечал, как мягко и нежно в нём хозяйничает уже третий палец. Пока Антон не нашёл простату. Наткнувшись на нужный бугорок, Антон сначала очень мягко прошёлся по нему кончиком пальца, проверяя реакцию. Мартен задохнулся и закусил губу. Антон ухмыльнулся и уже прицельно провёл по нужной точке. Мартен внезапно выгнулся, крепче вцепляясь в волосы Антона и глубже насаживаясь на пальцы. — Ну же, Антон, пожалуйста, — голова Мартена металась по подушке, его пальцы бездумно вцеплялись в волосы и тут же отпускали. — Пожалуйста. Сейчас! Ну! Шипулин только сейчас понял, что сам всё ещё в штанах. Быстро поцеловав Мартена в губы, он стянул с себя влажный и абсолютно лишний предмет гардероба, и собрав побольше слюны, плюнул на ладонь, чтобы растереть на члене. Уже приставив головку ко входу, он замер, внимательно разглядывая распростёртое под ним тело. Похоже, дождь давно закончился, а за окном наступил рассвет, потому что света хватало. И на то, чтобы видеть закушенную губу Мартена и бьющуюся на его виске жилку, и узкие плечи, и мускулистый живот, и тяжёлый, сочащийся смегмой член. Неужели сейчас это всё только его? Неужели Мартен сам попросил взять его? Антон помотал головой. Наверное, завтра он проснётся, и если Мартен всё ещё будет в его постели, то, как минимум, возненавидит Антона. А скорее всего окажется, что Фуркад мирно спал в соседней комнате, а всё это Шипулину только привиделось. — Давай, Антон, ну! — Мартен широко развёл ноги, вызывая у Антона острый приступ нежности, и подхватил себя под коленками, облегчая доступ. Антон ещё раз нежно провёл языком вдоль налитого ствола, поцеловал головку, а потом приставил свою к слегка влажному от слюны входу. Мартен закусил губу и крепко зажмурился, и это Антона не очень устраивало. Он устроился между разведёнными ногами Мартена, в очередной раз нежно поцеловал его в губы и потянулся к уху. — Знаешь, когда я понял, что люблю тебя, — тихо шептал он, медленно и осторожно протискиваясь внутрь, — то одновременно почти возненавидел. Потому что русские мужики не любят мужиков! Мартен распахнул глаза и перестал закусывать губу, пытаясь что-то сказать. Похоже, слова действительно отвлекли его. — Чшшш, — Антон быстро поцеловал его в губы, не давая ничего сказать, и снова вернулся к уху. — Сейчас же я здесь, с тобой. Может, я не настоящий русский, а может, это просто чушь. Потому что я же тебя люблю. И ничего не могу с собой поделать. Давно… Не могу… Чем дальше он протискивался в горячее тесное нутро, тем более рваным становился его шёпот. Сознание отключалось, хотелось рвануться и войти до конца, а потом начать бешено вбиваться, присваивая навсегда, заполняя без остатка. Но было нельзя. Пока нельзя. — Я всегда был уверен, что никогда и ничего у нас не будет, — Антон, наконец, вошёл полностью и остановился, давая Мартену освоиться. — Я так привык к этой мысли, что даже сейчас не верю в реальность происходящего. Но даже если это сон — это самый лучший сон в моей жизни. — Это не сон, — Мартен нервно облизал губы и вцепился Антону в плечи, подаваясь бёдрами вверх. — Давай! Я хочу! И Антон сдался. Он начал двигаться. Сначала осторожно, потом всё быстрее и глубже, подстёгиваемый хриплым дыханием и тем, что плескалось в широко открытых карих глазах. Ответ, обещание, признание… Мартен хрипло, рвано дышал, нервно облизывал губы и ногтями вцеплялся в антоновы плечи, но Антону этого было мало. Теперь мало. Он подхватил Мартена под коленки и закинул ноги себе на плечи, изменяя угол проникновения и, наконец, попадая по простате. Теперь Мартен отчаянно сжимал кулаками простыни и закусывал губы, чтобы не закричать, но по-прежнему смотрел. И в этих глазах была целая вселенная. Его, Антона Шипулина, личная вселенная. Почувствовав, что сейчас он взорвётся, захлебнётся, утонет в этой вселенной, Антон нашёл рукой член Мартена и сжал его рукой, принимаясь двигать в такт собственным движениям. И Мартен сдался. Он перестал кусать губы, позволив себе застонать, и закрыл, наконец, глаза. — Люблю, — выдохнули искусанные губы, и этого для Антона оказалось достаточно. Он рванулся было выйти из Мартена, но тот так красноречиво надавил пятками, что Антон, наоборот, ворвался до самого конца, упал на Мартена и замер, выплёскиваясь, блаженно ощущая в руке пульсирующий в такт член Мартена. — Даже если завтра ты меня возненавидишь, — еле шевеля языком, прошептал он, наслаждаясь невесомыми прикосновениями губ к виску, — я всё равно буду считать эту ночь лучшей в своей жизни. И никогда о ней не пожалею. — Аналогично… Абсолютно аналогично…***
Хоть дождь и закончился, но этим утром Симон не стал будить брата и друга на утреннюю пробежку. Выждав до времени завтрака, он тихонько, стараясь не скрипеть ступеньками, поднялся на второй этаж и прислушался. Тишина. Аккуратно приоткрыв дверь в комнату брата, он оценил неразобранную постель, усмехнулся и решительно спустился вниз. Значит, сегодня выходной. Можно спокойно пить кофе, читать книжку или болтать с подружкой по скайпу. В любом случае — одному из них будет явно не до пробежек и тренировок, а другой не пойдёт без него. Кто из них первый, кто второй — Симона не волновало абсолютно. Как и срыв запланированных тренировок. В конце концов, ради этого всё и затевалось.