whisper of wind

      В пышной кроне Великого Древа резвится горячий июльский фён; он несёт с собой запахи далёких пустынь и нехоженых никем горных дорог, цветочных лугов и бескрайних пшеничных полей. Лорсан, прыткий и шустрый, подставляет потокам света, льющимся сквозь листья, лицо, шепчет: брат мой, ветер, неси меня, покажи мне мир!.., и глаза его сияют ярче всех звёзд, а в походной сумке снова полно снеди, монет, засушенных бутонов, вырванных книжных страниц. Плащ за его спиной бьётся зелёным парусом, подбитый искусной витиеватой вышивкой, похожей на скрученную виноградную лозу, и Эйрон ловит себя на том, что не может отвести взгляда, а хотелось бы сосредоточиться совсем на другом. Например, на рукояти одного из парных клинков стихий, который почти превратился в продолжение ладони... Но Лорсан беззаботно пляшет по траве одному ему ведомый танец, и пара маленьких бубенцов, привязанных к посоху, звенит тонкими, птичьими трелями. Кажется, они — подарок одного из тех, таких же сумасшедших бродяг, кого Лорсан встретил, странствуя за пределами Леса ещё юным и неискушённым в волшебстве дикарём. И теперь он снова собирается в путь, а значит, сегодняшняя встреча — прощание. Насколько он уйдёт в этот раз? Дребезжащие переливы сплетаются с шелестом листвы, Эйрон неподвижно сидит в тени ветвей, свесив одну ногу вниз, а вторую согнув в колене, и наблюдает. Лорсан смеётся, когда бабочки садятся ему на руки и плечи, и смех его — журчание воды в ручьях по весне, мелодичный гвалт соловьёв. Лорсан вертится, напевая что-то себе под нос; пальцами он перебирает пустоту, словно дёргает струны лютни — весёлая песня поднимается к небу и летит над холмами и оврагами; лес вторит и поёт вместе с ним. Лорсан — будто и есть ветер, не знающий тревог и несчастий, только облачённый в оболочку из плоти, крови и магии; он топчет землю, которая держит его, как силок, но не может запереть в одном месте надолго, ибо нельзя удержать ничто, ни в ладонях, ни в корнях, вздымающихся сквозь влажную почву. Но может дать место, куда он захочет возвращаться сам, уставшим, неприкаянным путешественником, у которого впереди ещё сотни сотен невиданных территорий: край рождения, средоточие его народа, благословенная долина. Дом. Эйрон знает, как он важен, этот кусочек, где тебя ждут, дающий силы идти и сражаться — сам запомнил, когда кратко уходил совершенствоваться в Анклав Громил, а получив все желаемые знания и навыки и вернувшись назад, ощутил, как родное, изведанное с младых ногтей — от букашки до последней былинки — наполняет мятущееся сердце кристально-прозрачным спокойствием. Пусть и у Лорсана — этого блудного, бедового ребёнка, вечно завёрнутого в кокон походной накидки, будет такой уголок, где он в волю сможет отдохнуть, а после опять покинуть... — Эйрон! — окликает голос. — Я так тебя ждал! Эйрон медленно моргает и видит перед собой парящего на посохе Лорсана, который улыбается беспечно и мягко. Солнечные лучи путаются в его серебристых волосах, и Лорсан блестит и светится, будто упавший с небес кусочек созвездия. — Здравствуй, — наконец негромко отвечает Эйрон, очарованный им до самых кончиков рогов, стараясь не допустить в приветствии и нотки своей ненужной надменности. — Рад тебя видеть. Лорсан легко спрыгивает с посоха на ветку и садится рядом. Улыбка теперь слабо блуждает в уголках его губ, но не сходит с лица. — И как давно ты тут? — спрашивает он, дёргая длинным ухом, и в голосе слышен обидчивый упрёк. — Знаешь ведь, что надолго мне не задержаться... Эйрон давит вздох — протяжный и тоскливый. Он предполагал такие слова, он понимал, что так будет, что так — правильно. И давно принимал эту константу: Лорсана невозможно привязать, он уйдёт, и будет уходить до тех пор, пока в Эсперии не останется нехоженых его ногами троп и дорожек. Ведь Лорсан как воздушный змей из хрусткой, ломкой бумаги — сколько не хватайся за шнурок, он всё равно принадлежит лишь ветряным потокам, поднимающим его в облака. И Эйрон ловит себя на мысли, что не хочет делить Лорсана с тем миром за Лесом, но если Лорсан счастлив, счастлив в круговерти, в исследовании того мира, то Эйрон, конечно, отпустит. А после — отправится следом. Лорсан вдруг наклоняется ближе, смотрит пристально — на дне его изумрудных глаз плещутся крохотными золотыми рыбками маслянистые солнечные блики; Эйрона окутывает запах свежей мяты и горьковатой полыни, сухого песка и гретых зноем камней, но выдержки на этот раз хватает, чтобы не шарахнуться прочь.  И даже остаётся на то, чтобы прикипеть собственным взглядом к чужому, плотно-плотно, словно связаться друг с другом самой прочной магической нитью. Лорсан плавно опускает руки Эйрону на плечи, и замирает в этом полуобъятии. Эйрон замирает тоже — за рёберной клетью теснится слишком много новых-старых ощущений, трепета, будто сыпанули вместо льда отчуждённости горсть пыльцы, пушистой и приторной. Он плохо помнит, как зовутся все эти восхитительные чувства, от которых его отдалили тяжёлые тренировки и вечное совершенствование, требующее безоговорочного одиночества, но они сохранились внутри, как зёрна под снегом, они выжили и наконец, после стольких лет, опять дали всходы. И Эйрон безгранично счастлив хотя бы на миг вновь стать живым, вновь изведать то забытое, ведь он тоже — из плоти и крови, и кому-то действительно важен и нужен. А тот, для кого он представляет эту самую ценность, сейчас прямо напротив. И, больше не раздумывая, Эйрон подаётся вперёд, подхватывает Лорсана под локти и выдыхает: — Мне повезло. Повезло, что встретил тогда тебя. Именно тебя. Лорсан в ответ притискивается ещё ближе, большим пальцем ненавязчиво гладит по плотной ткани верхних одежд, точно над ключицей. Наконец позволяет себе новую улыбку, яркую, открытую, с проглядывающей полоской зубов, полную приязни и бархатной нежности. Но мелкая, колкая, предвкушающая дрожь всё равно пробивает его и перетекает сквозь мышцы и кости к Эйрону. Эйрон вздрагивает, машинально вцепляется в Лорсана сильнее. Сердце, как сумасшедшее, мечется в тесноте груди, скачет бешеным пульсом в горле. Лорсан тихо, беззлобно смеётся, и этот смех брызжет во все стороны, оседает у Эйрона на губах и щеках милосердным дождём, прошедшим над пустошью. И пустошь прорастает буйной зеленью. И старая связь, истончившаяся за дни скитаний до тоненькой паутинки, крепнет, наливается соком перезревших, давленных ягод, жаром яростных сирокко, мчащихся с пыльных бархан и берегов Эсперийского моря. Эйрон облизывает губы, запоминая вкус — пряный, сладко-солоноватый, не похожий ни на какой другой. А Лорсан вновь смотрит, и взгляд его темнеет, становится по цвету, будто малахит — в густо-зелёной глубине вихрится и сверкает что-то голодно-жадное. Эйрон сглатывает внезапно набежавшую слюну. Внутри зудит, скручивает волнительно-горячо, лицо и шею предательски обжигает багряными пятнами румянца. Хочется зажмуриться, отвернуться, сбежать от этой связи, как от огня.. Но Лорсан — добрый до наивности, прилипчивый, подкупающий своими улыбками и прикосновениями — держит крепко. И склоняясь к самому уху Эйрона, шёпотом вопрошает: — Ты веришь мне? В его словах — шелест всех ветров мира и острое нетерпение, искрящееся в счастливом крике эхо от любимого имени, что врастает в уголки рта Лорсана, словно плющ. Эйрон ладонями обхватывает чужое лицо, выговаривая заветное: — Верю. Лорсан теперь обнимает по-настоящему, грудью к груди, виском к шее... а потом с силой толкает. Его накидка вздымается, на мгновение заслоняя солнце, рвущееся сквозь кроны, и Эйрон осознаёт — они летят вниз с ветки, сплетённые клубком. Их падение встречает ковёр жёлтых цветов, чьи лепестки теперь кружат в воздухе янтарными сполохами. Расцепив объятия, но не разжав ладоней, они ложатся навзничь, почти одновременно поворачивая головы друг к другу. Лорсан почти размыкает губы, чтобы что-то сказать, но Эйрон опережает его. И выпаливает: — Я хочу пойти с тобой. Лорсан на секунду застывает, трогательно распахнув глаза, а потом, чуть сжав пальцы на руке Эйрона, подползает ближе и просит: — Пойдём. Пожалуйста, пойдём. Эйрон кивает и невесомо целует Лорсана в лоб.