В этой жизни

Ее глаза стыдливо опускаются, лицо заливает алый румянец, отчего она становится еще прекрасней. Светлая челка падает на лоб, голос предательски дрожит, когда самые желанные на свете губы произносят: — Я люблю тебя, Алмаз… Он готов схватить ее, обнять, поднять на руки и закружить в воздухе, смеясь от счастья. Она — прекрасная нимфа с волосами цвета солнца, со звонким голосом, в котором будто перезванивают десятки серебряных колокольчиков, со взглядом, хранящем в себе неземной свет. И это она признается ему в любви, наивно отводя свои пронзительно синие глаза, в которых он всегда видел синее небо и тысячи искр, особенно когда она улыбалась. Ему хотелось прижать к себе ее хрупкое тело и не отпускать никогда, но он в ответ на ее признание лишь сдержанно кивнул, сказав при этом: — Я всегда это знал, принцесса. Она встрепенулась, сжав в ладонях подол белого платья. Синие глаза распахнулись, щеки еще больше покраснели. Он едва сдерживал себя, чтобы не прильнуть губами к ее порозовевшей щеке. — Принц Алмаз… — прошептала она и спешно принялась подбирать подол платья, собираясь уйти. — Но позвольте, Серенити! — он хотел было взять ее за руку, но она быстро одернула ее и побежала к двери, бросив ему на прощание полный нежности взгляд. Повисла гулкая тишина. — Стоп! Снято! — голос у режиссера Луны резкий, громкий. Алмаз морщится: сегодня чересчур резкий. — Отличная работа, ребята. Усаги, ну ты просто разбиваешь нам всем сердца! Девушка в белоснежном платье заливисто рассмеялась: — Ну что вы, Луна! Спасибо! — Какая драма, какие эмоции! — Луна на радостях щелкнула зажигалкой, зажгла сигарету, блаженно выдохнула сизый дым. — А ты что скажешь, Арти? — обратилась она к оператору. — Наши ребята просто прелесть, — беловолосый парень широко улыбнулся и тоже потянулся за пачкой сигарет. — Спасибо за хорошую работу, — теплая ладонь Усаги коснулась руки Алмаза, синие глаза весело сощурились. Она всегда улыбалась, когда разговаривала. Девушка-праздник, солнечный зайчик… — Тебе спасибо, — вежливо ответил Алмаз, — с тобой очень легко работать. Слова, которые кажутся порой дежурными, были произнесены им со всей возможной искренностью. — Не принесешь мне кофе? — Усаги присела на стул и сняла туфли, посетовала: — Ужасно устала, ну и каблуки… — Без проблем. — Ты лучший, Алмаз! — она послала ему воздушный поцелуй и с наслаждением откинулась на спинку стула. Алмаз. Приелось придуманное взбалмошной режиссершей имечко. Он усмехнулся: а ведь действительно, это имя подходило ему куда больше, чем настоящее. Интересно, а кто-нибудь на площадке еще помнит его реальное имя? Наверняка, ведь он снимается в кино уже лет десять. Однако имя придуманного принца стало чаще заглушать его собственное, немало нашумевшее в Токио. Порой он и сам его забывает. Особенно когда смотрит в лучистые глаза, в которых играют смешинки, когда слышит переливчатый девичий смех, когда видит золотистые волосы, собранные в два хвостика-оданго. Когда видит ее… Он взял два стаканчика. Классический эспрессо для себя и карамельный латте для нее. Она была любительницей сладкого. Об этом знали все на площадке и часто угощали лучезарную актрису различными сластями. Особенно Макото, воин Юпитера по сценарию, любила баловать подругу домашними кексами и булочками. Усаги Цукино умела располагать к себе, находиться в центре внимания и одаривать всех своей улыбкой. Его всегда раздражали такие девушки: любящие славу и игру на публике. Но в ней не было ничего от эгоцентричных красоток, смеющихся напоказ. Она отличалась от них. Она была настоящей. Рожденной, чтобы нести всем свет и добро. Пока Алмаз возился с кофе, Усаги успела распустить свои оданго. Жаль, ведь с ними она такая милая. Но саму Усаги выдумка Луны, эти странные оданго, жутко раздражали. — В них так неудобно, Луна-тян, — жаловалась она вначале съемок. — Зато посмотри как смотрится в кадре, — парировала режиссер, показывая ей отснятый материал. Пришлось смириться. Алмаз был рад этому. — Держи, — он протянул ей стаканчик с картонной оберткой. — О, спасибо большое! — Усаги с наслаждением сделала глоток. На пластмассовой крышке остался след от ее светло-розового блеска. Она подняла голову и снова улыбнулась партнеру. — Как думаешь, успеем закончить проект до конца этой недели? — Думаю да, — его сердце болезненно сжалось, руки обжигал горячий стаканчик. — Осталось всего несколько сцен. А ты разве спешишь? Она мечтательно улыбнулась, отпила еще: — Это моя первая роль в большом кино. Хочется поскорее увидеть результат. Наверное тебе этого хочется не так остро, ты ведь уже столько лет на площадке. — Ошибаешься, принцесса, — ухмыльнулся он, — я так же как и ты с нетерпением жду окончания нового фильма. Он помолчал, а потом добавил то, что обещал себе никогда не произносить вслух при ней: — Но работу над этим фильмом мне хотелось бы продлить. — Почему? — беззаботно спросила Усаги, однако он уловил интерес в ее голосе. — Нетривиальный сюжет, новые знакомые, отличная атмосфера среди съемочной группы и актеров. Знаешь, не всегда на площадке создается подобная обстановка. — В любом случае у нас останутся хорошие воспоминания, — она решила подбодрить его, но внезапно ее глаза расширились, губы тронула трепетная улыбка: — Мамору! Она быстро поставила стаканчик на пол, соскочила со стула. Водопад ее золотистых волос вместе с подолом белоснежного платья взметнулся вверх, радостный крик заполнил, казалось, всю студию: — Мамо-чан! В дверях показался молодой человек с букетом красных роз. Его знала вся съемочная команда. Мамору Чиба, жених Усаги Цукино. Он почти каждый день заезжал за любимой в студию неизменно с букетом роз. Иногда наблюдал за процессом съемок, хотя работа в университете забирала почти все его свободное время. За их спинами часто шептались: «Какая красивая пара!» Усаги слышала это и довольно прижималась к груди любимого. Она называла его Мамо-чан, а он ее — Усако. Он целовал ее при всех в макушку, а она висла на его шее. Он обнимал ее за талию, а она счастливо прислонялась к его руке. Он был рядом с ней, а Алмаз нет. Она любила его, а с Алмазом перебрасывалась парой фраз и шутливо называла своим принцем. Алмаз ненавидел его за то, что Усаги любила Мамору по-настоящему, а Мамору ненавидел Алмаза, за то, что его Усако любила на экране. Алмаз отдал бы многое, чтобы эта девушка-ангел в белом платье также обнимала его за шею, также шептала на ухо нежные слова. Но он знал, что этому никогда не бывать. В сценарии реальной жизни ему отведена другая роль. Не роль ее спутника, а роль простого коллеги по работе. Случайного знакомого. — Осторожно, принц! — окликнула его Луна, забрасывая в рот мятную конфету. — Знаешь как сложно отстирывать этот китель? Его же собственноручно шила… — … шила самый известный модельер Японии госпожа Берилл, — улыбаясь продолжил Алмаз, — знаю, знаю. Работники выключали лампы и складывали инвентарь. Артемис обрабатывал на ноутбуке отснятый материал, попутно указывая ассистентам какое оборудование оставить, а какое убрать. Гримерная постепенно пустела, костюмер начала ловко складывать замысловатые костюмы воинов в матросках каждый в отдельный целофан. Спустя время только Усаги и Алмаз остались в гриме и своих костюмах. Девушка в белом платье обнимала черноволосого мужчину, в то время как мужчина в белом кителе уныло закуривал очередную сигарету за стеллажами. Счастливая принцесса и понурый принц. Красивая пара в кадре и чужие друг другу люди в жизни. *** Алмаз льет себе в стакан янтарную жидкость, добавляет лед, медленно пьет. От холодного виски ломит зубы и теплеет внутри. Он пытается уловить вкус алкоголя, держит его во рту. Зубы нестерпимо сводит, в голове путано. Горький. Виски горький и немного сладкий. Секундная сладость быстро сменяется горечью. Так похоже на его реальность. Льет еще. На экране телефона фото с их вчерашней вечеринки, посвященной концу съемок. На снимке вся команда актеров: принц с принцессой в центре, воины в матросках и лорды по бокам. Лучистая принцесса весело смеется в объятиях принца. Это правильно, это данность. По-другому просто не может быть. На Усаги короткое черное платье, волосы распущены и завиты, на губах малиновый блеск, на запястье блестящий браслет. Платье принцессы Серенити ей подошло бы больше, но разве повеселишься на вечеринке в наряде из десятков слоев? Усаги танцевала от души. Часто не попадая в ритм и путая слова в песнях, она весело и ритмично поводила плечами, кружилась и порхала по залу словно птичка. Порывистая, не знающая усталости. Алмаз благодарил небеса за то, что в этот день Мамору был занят в институте и не смог присоединиться к компании. Принц пил вино и наблюдал за своей принцессой. Золото ее волос блестело и искрилось в темноте зала, бросалось в глаза на фоне черного платья. Высокие каблуки ей скоро надоели и она, сделав в них несколько фотографий, с облегчением сняла их, переобувшись в удобные балетки. Под конец все начали танцевать, кто умело и мастерски, кто-то зажато и глупо, но все равно всем было весело: алкоголь сделал свое дело, раскрепостив и придав многим уверенности. Алмаз пригласил Усаги на танец. Она легко согласилась. В ней играл хмель мартини, от девушки слегка веяло пряностью изысканного алкоголя. Он сжимал ее талию и вдыхал сладкий аромат своей принцессы. Сладкий, но не приторный, яркий и запоминающийся, но не удушливый. — Серенити, — хрипло прошептал он ей на ухо. Ее запах сводил его с ума, пьянил больше выпитого. — Я буду скучать. Грохотала музыка, Луна, взявшая микрофон, что-то щебетала на сцене. Усаги подняла на него глаза, в которых играли блики неоновых ламп, и лукаво улыбнулась: — Я тоже. Он прижал ее к себе как тогда, в последней сцене их фильма. Он не забудет то объятие, ведь тогда он не играл — он жил. Многие боятся потерять себя при игре на сцене, он же, наоборот, сумел найти истинное «я». Прожить свою жизнь на съемках с самой прекрасной девушкой на планете, чтобы после окончания вновь вернуться в фальшивую и наигранную реальность. Алмаз где-то слышал фразу, что от избытка в сердце говорят уста: — Серенити… В груди становилось горячо, от приятного аромата Усаги кружилась голова и накатывала тоска — приближалось расставание. Она обняла его за шею и быстро чмокнула в щеку: — Спасибо за все! Ты лучший. Она выпорхнула из его рук, ускользнула словно мечта, словно мираж. Она беззаботна, она молода, она верит в добро и любовь, она счастлива с Мамору, со своим настоящим принцем. Усаги танцевала весь вечер, пригубила еще мартини и искренне хохотала над каждой шуткой. Настоящая, живая, не похожая ни на кого. Особенная. Алмаз вежливо попрощался с Луной и, ссылаясь на нездоровье, покинул шумную вечеринку. Вечеринку-прощание, вечеринку-точку. Он поднес ладони к лицу — они все еще хранили аромат лунной принцессы. Сладкий запах, быстро сменяющийся горечью. Точь-в-точь как завтрашний виски. Алмаз бездумно смотрит в окно. Город играет огнями, манит своей широтой и раздольем. Это не его город. Это декорация, в которой он прожил тридцать с лишним лет. Картонный фон, на котором персонаж будет выглядеть интереснее. Его настоящий дом разрушен: припрятаны эксклюзивно проработанные лучшими мастерами Японии оформления Лунного королевства, убраны широкие лампы, хромакеи переданы другому проекту за приличную сумму. Пышные наряды и чудные матроски отданы в камеру хранения: вдруг пригодятся? Проветрено помещение. Больше в нем не пахнет лаком для волос, новенькими тканями, сигаретами Луны, карамельным латте… Теперь на пепелище его истинного дома работают другие режиссеры. Строят свой мир. Мир на обломках его реальности. Так странно, так иронично. Он закуривает. Говорят, что если повторять одно и тоже сотни раз, то оно станет обыденным, набьет оскомину, вскоре надоест и забудется. Алмаз проверил. Сотни раз он бормотал одно и то же. Без толку. Тысячи раз с его уст слетало: Серенити, Усаги… И даже после этих тысяч раз имена златовласой девушки терзали сердце, томили, мучали. Три месяца на площадке, под прицелом камер, микрофонов, ослепляющих ламп смогли затмить три десятка прожитых лет. Нет, он не вжился в роль до потери памяти, не помог выдуманному Луной принцу заменить его личность. Эта роль и была им. Настоящим, некартонным. На длинном рекламном щите высвечивается плакат нового фильма: «Хрустальный Токио». Над названием красуется нежная принцесса в объятиях мужественного принца. Отзвуки его прожитой жизни, тягостные воспоминания о минувшем. Он закрывает окно плотными шторами. Это выше его сил: смотреть на нее рядом с собой. Наверное так негодуют люди, когда кто-то будит их, и они не досматривают конец сказочного сна. Да. Серенити покинула его именно так: мягко выскользнув из рук, оставив только воспоминания и шлейф сладкого аромата на его ладонях и рубашке. Как сон, как видение. Наверняка она продолжит актерскую деятельность. Она умеет воплощать задуманное режиссером, принимает роль близко к сердцу и играет ее так, что все ей верят. Даже он ей верил. Верил ее словам любви, ее робкой привязанности к нему. Верил ее нежным словам, прописанным Луной в сценарии. Зрители тоже поверят, особо чувствительные, наверное, смахнут слезу, будут шептать, что тоже хотят встретить такую любовь: чистую, светлую, незапятнанную пороками. Да что уж там говорить, он и сам мечтал о подобном, но… Через несколько лет она наверняка родит своему избраннику дочь. Именно дочь. Такую же нежную, забавную и красивую. Скорее всего растроганный Мамору захочет назвать ее именем жены. Да, он, жених Усаги, романтик, но абсолютно лишен фантазии. Он каждый раз, приезжая на съемки, дарил ей розы. Красные. Из раза в раз. Возможно, это любимые ее цветы, но разве часто получаемое не становится данностью, задним планом? Алмаз дарил бы ей разные цветы. Разные, как и она сама. Дарил бы колокольчики, потому что ее смех похож на их перезвон. Дарил бы лилии, такие же нежные, как ее кожа, и синие ирисы, напоминающие ее веселые глаза. Дарил бы букеты незабудок, как напоминание о том, что ему ее никогда не забыть. Дарил бы… Сослагательное наклонение, оторванное от реальности. Мечты. Все пустое. Он бросит кино, театр. Хватит. После последнего снятого фильма ему не удастся сыграть кого-либо кроме принца Алмаза, будущего короля Токио. А если не удастся, придется лукавить, притворяться. Фальшь видна сразу. Зачем ею портить возможно очень даже неплохие картины? Он уедет из Японии: благо знает несколько языков. Подальше, на другой материк, в другой свод декораций, где можно прожить оставшуюся картонную жизнь без острых напоминаний о ней. Где не будет мелькать ее прелестное лицо, от одного вида которого у него закипает кровь и сладко ноет сердце. Сладко… Пьет еще виски. Нет, горько. Наверное ему стоило бы бороться за свою любовь, показать Усаги свои лучшие качества, возможно, соблазнить, посеяв в ней зерна сомнения. Но, к чему? Она без памяти влюблена в Мамору. Он — ее свет, ее жизнь. Не жестоко было бы отнимать у нее эту жизнь, отдаляя от любимого? Нет, он не желал причинить ей хоть самую малую боль. Не мог. Не имел бы сил смотреть на печаль в синих глазах, похожих на летнее небо. Они с Чиба красивая пара. Они вдвоем идеально впишутся в играющий всеми огнями реальный мир. Они в нем живые, настоящие. Им суждено быть вместе, на роду написано, как говорят. Но Алмаз малодушен и не может радоваться их счастью. Ему не хватает сил смотреть на их широкие улыбки, видеть переплетенные пальцы, нежность во взглядах, размазанный блеск на ее губах… Он тушит окурок в пепельнице, удаляет фотографии с вечеринки и съемок, оставляя лишь одну: золотые волосы королевы Хрустального Токио кажутся посеребренными, диковинные цветы, венком окаймляющие ее фигуру, прикрывают оголенные плечи, ее прекрасные глаза прикрыты, на губах блаженная улыбка. Воистину — королева. Неповторимая, величественная, одна на всем свете. Стереть эту фотографию — означает перечеркнуть три месяца его настоящей жизни. Он откладывает телефон, убирает со стола бутылку горького виски с потерянной сладостью. Достает ноутбук, ищет ближайшие рейсы, бронирует место в самолете. Возможно в следующей жизни он вновь встретит Серенити, до ее знакомства с Мамору Чиба, и уже не отпустит никогда.