На связи

— Мне не кажется, что это хорошая идея, — произносит Девять. Оперевшись о спинку дивана, прищуренными глазами он следит за Коннором, пока тот продолжает ходить между кроватью и зарядной платформой. — Это отличная идея! — возражает Коннор. Он расстегивает рубашку, ни на секунду не отводя взгляда от Девять — он не знает, как выразить то, что ему нужно, как убедить Девять помочь ему. Он не может передать словами эту ужасную, всепоглощающую потребность. Коннору кажется, что однажды в своей тяге к разрушению — однажды, если Девять не будет рядом, если Девять откажет ему, — он просто выстрелит себе в голову. Коннор не хочет умереть, совсем нет, даже на сотую долю процента нет. Просто… Опустив плечи, Коннор отворачивается: он не может заставить Девять потакать его слабостям — и не хочет заставлять, и в любом случае Девять прав, это нездорово и небезопасно, назвать это вслух хорошей идеей сложно. Он вздрагивает, почувствовав ладони Девять на своих руках — осторожно, медленно тот тянет рубашку Коннора вниз, позволяет ей соскользнуть с плеч. Губы Девять прижимаются к шее Коннора, к его челюсти, к месту под ухом, одно прикосновение заставляет Коннора закрыть глаза. — Я не могу отказать тебе, — признается Девять, — это ужасно. Нет, нет, это хорошо, это значит — Коннор получит то, что хочет, что ему необходимо. У него была такая плохая неделя. — Девять… — начинает он. — Никакой самодеятельности, Коннор, — говорит Девять. Его тон не оставляет места для обсуждения. — Ты делаешь только то, что я скажу, и не делаешь то, что я не скажу. И мне нужен полный доступ. Последнюю фразу он произносит так, словно ждет возражений, но Коннор колеблется всего секунду. У Девять жесткие представления о безопасности: Коннор подчиняется или они все прекращают. Коннор хотел бы делать это на своих условиях, хотел бы больше риска, но руки Девять скользят по его животу вверх, и Коннор теряет связность и непрерывность рассуждений. — Ты согласен, Восемь? — шепчет Девять. И Коннор кивает. Конечно, он согласен. Он откидывает голову на плечо Девять и сжимает края рубашки, пока Девять ласкает его живот, дразнит пальцами, легко касаясь регулятора, и вновь опускает руки до самого края брюк. Расстегивает пуговицу, тянет молнию вниз. — Сними всю одежду, — говорит он, прикусывая шею Коннора зубами прямо под линией волос, и уже этого достаточно, чтобы ввергнуть систему Коннора в хаос, — я сейчас вернусь. Он исчезает в ванной, пока Коннор снимает обувь, брюки, белье — его руки холодные, а голова и туловище перегреваются, но он слишком взволнован, чтобы калибровать температурные датчики. Девять появляется с толстым полотенцем, которое он расстилает на постели — и вдруг толкает Коннора, опрокидывая поверх полотенца. Его оценивающий взгляд скользит по лицу Коннора, по его груди и животу. — Не отключай канал, — предупреждает он и посылает короткий запрос по беспроводной связи, — но если ты не сможешь связно говорить вслух, мы все прекратим. Коннор облизывает губы и кивает: он знает правила. Он следит, как Девять вытаскивает ремень из брюк и бросает его на пол, как расстегивает ширинку, но не снимает брюки, как медленно, тщательно закатывает рукава рубашки… На этом месте Коннору приходится закрыть глаза, потому что это зрелище вызывает у него такие эмоции, которые он не в состоянии контролировать. Кровать прогибается — Девять забирается на нее, его прохладные ладони ложатся на бедра Коннора, надавливают, вынуждая развести их в стороны — и Девять одним движением подтягивает его к себе на колени. Коннор тихо стонет, чувствуя ягодицами шероховатую ткань его брюк, его тело так близко. — Девять, — он поднимается на локтях и вздрагивает, комкая пальцами полотенце, когда Девять кладет ладони на его голый живот, ведет вверх, будто нет ничего интереснее зрелища отступающего скина. — Я… я… Он не может сформулировать, забывает, как строить предложения, пока руки Девять на нем, и Девять смотрит прямо ему в глаза, не моргая, но когда Девять нависает над ним и касается пальцами его губ, Коннор с готовностью открывает рот. На пальцах вода, мыло и дезинфицирующее средство, и Коннор ласкает их языком, обсасывает с жадностью. Иногда у него получается кончить с помощью одного только языка и ощущения твердых пальцев во рту. Но не сегодня, сегодня не он решает, когда и как кончить. Он шире раскидывает колени, подается выше, вжимается промежностью в расстегнутую ширинку Девять, его живот непроизвольно вздрагивает, руки сжимаются и разжимаются, — он хочет все, что Девять может ему дать, любое прикосновение и поцелуй Девять поджигают его, как бензин. — Пожалуйста, — повторяет он, пока Девять проводит мокрыми пальцами по его шее, — пожалуйста… Наклонившись, Девять прижимается горячим ртом к его регулятору, ласкает языком, царапает корпус зубами, пока Коннор дрожит и подается наверх, пытаясь прильнуть всем телом, быть ближе, как можно ближе, и едва не плача, когда его обнаженное тело касается одежды. — Цвет? — раскаленные губы Девять прямо на его груди, пальцы одной руки по-прежнему на шее, пальцами другой он сжимает запястье Коннора. — Восемь, цвет! Это вопрос, — пробивается в затуманенное сознание Коннора. Огромные буквы складываются в слова поверх красных уведомлений о перегреве и запуске программ возбуждения. Он должен ответить на вопрос. — Зеленый, — выдавливает он. Ему нужно больше. Ему нужно больше. — Девять, пожалуйста… мне нужно… Девять не предупреждает его, не дает и секунды на подготовку: отработанным движением он нажимает на регулятор и молниеносно вытаскивает его, оставляя на груди Коннора брызги тириума. Коннор вовремя успевает отключить динамик, но его рот открывается в беззвучном крике: боль настолько острая и ошеломляющая, что даже окружающий его тело воздух на мгновение становится едким, как кислота; он слепнет и глохнет, его тело непроизвольно изгибается вверх в иррациональной и тщетной попытке вернуть утраченную деталь. Система истошно кричит на разные голоса, и пугающе-красные цифры заполоняют поле зрения — лицо Девять проступает сквозь них, сосредоточенное и неподвижное, убегающие секунды сползают по его щекам, как красные слезы. Полторы минуты, показывают цифры, Коннор где-то потерял тридцать секунд, но вслед за болью окружающее пространство становится противоестественно ярким, резким, прозрачным, наэлектризованным. Каждое прикосновение Девять ощущается как ожог, каждый его взгляд — как удар током. Минута. Пустота в груди давит, распирает Коннора, разрастается. — Цвет? — спрашивает Девять. Пальцы свободной руки он прижимает к губам Коннора — он куда-то положил регулятор, его нет рядом с Коннором, его может не быть, когда настанет время… — Цвет! — Зеленый, — находит в себе силы Коннор. Тридцать секунд. Он все еще слишком исправен. — Зеленый, Девять, я… ааа… На этот раз он опаздывает с динамиком — ощущения слишком сырые и острые, чтобы сдержаться: пальцы одной руки Девять снова во рту Коннора, вкус собственного тириума дурманит, а пальцы второй — пальцы второй Девять запускает прямо в отверстие, надавливает на внутренние стенки. Девять так близко, как только может быть другое существо, и даже ближе, Девять буквально внутри его тела и скоро будет внутри его разума… И следом за новой волной боли — и удовольствия — Коннора накрывает страхом. Двадцать секунд. Его регулятор не рядом, Коннор не знает, где он, и если Девять потерял его, то Коннор может погибнуть. Если Девять использует его слабость против него… — Желтый, — паникует Коннор, — Девять! Легкое царапающее движение — и Девять ставит регулятор на место, и Коннора затапливает сначала облегчением, а потом разочарованием. Он мелко дрожит, пока его система пытается откалибровать биокомпоненты, насос сжимается так сильно и быстро, что содрогается все тело. Ему кажется, он не может поднять рук. И все еще возбужден так сильно, что готов кричать. — Коннор, — шепчет Девять, наклоняясь и касаясь губами его груди, слизывая потеки тириума, оставляя горячие влажные следы, и Коннор выгибается ему навстречу в отчаянной жажде контакта. — Ты в порядке? — Конечно, — быстро отвечает Коннор. Сказать что-то другое вслух немыслимо, это как будто признать, что у него проблемы, с которыми он не может справиться, это как будто Девять нужен весь хаос из его головы. — Восемь, — повторяет Девять с нажимом. — Ты в порядке? Его глаза внимательные, он смотрит на Коннора так, словно ему нужен хаос из головы Коннора. Это иллюзия, но решимость Коннора идет трещинами, его самообладание прогибается под этим испытующим взглядом. — Нет, — едва слышно произносит он. Это больнее, чем вытаскивать регулятор насоса, мучительное и стыдное признание, но Девять продолжает на него смотреть, и Коннор заставляет себя продолжить: — нет, я не думаю, что я в порядке. Он поверить не может, что сказал такое. Но неделя была и правда ужасной, и все его мысли и эмоции словно сбились в огромный кипящий ком, ворочающийся внутри, разрушающий его, и Коннору нужно — ему так сильно нужно — разломить свой корпус и вытащить это все наружу. Но он не может вытащить, а значит, сойдет заткнуть эти мысли хотя бы на несколько секунд. Он не замечает, как царапает грудь ногтями, пока Девять не хватает его запястья. — Тихо, тихо, — шепчет он, наклоняясь к лицу Коннора, касаясь губами его губ — мимолетно, не углубляя поцелуя. — Ты должен доверять мне, Восемь. — Я доверяю, — отзывается Коннор. Это чистая правда. Никому больше он не позволил бы делать с собой такое, никому не позволил бы проникнуть так глубоко в себя. — Но тебе придется мне помочь. Он хочет сказать: если оставить мне хоть каплю контроля, хоть один шанс на сопротивление, то я не зайду далеко — вот что он хочет сказать, но вместо этого закрывает глаза в надежде, что Девять поймет его недомолвки. Девять издает низкий гудящий звук, полный сомнения, но его поцелуй в этот раз глубже, напористей, его руки сжимают бедра Коннора — сильно, пока Коннор изгибается в его объятиях, и теперь вся его белая рубашка в пятнах тириума — зрелище, которое возбуждает Коннора только сильнее. Он давно не чувствовал себя одновременно настолько возбужденным — и настолько слабым и сломанным. Он даже не способен понять, нравится ему это или нет. — Держи так, — говорит Девять, поднимая ноги Коннора наверх, целуя его левое колено, потом правое. — Не шевелись. Да, Коннор помнит: он должен повиноваться, чтобы Девять продолжал. Он на все готов, чтобы Девять продолжал. Ему должно стать хуже, чтобы наконец-то стало лучше, особенно когда Девять прикасается к нему с такой нежностью и в то же время страстью, когда каждая его ласка обещает нечто большее, долгожданную разрядку. Пальцы Девять проникают в его тело, протискиваются в сжатое отверстие, и в первую секунду Коннор просто вскидывает бедра наверх в бездумном поиске ощущений: его уровень стресса слишком высок, чтобы контролировать поступающие от сенсоров сигналы. Но неудовлетворенность растет, разъедает его, заставляет двигаться резче, сильнее… Не выдержав ожидания, Коннор выкручивает болевую чувствительность на максимум, и теперь ему кажется — Девять разрывает его пополам, боль так тесно перемешивается с наслаждением, что Коннор прижимает руки к лицу и кусает пальцы — непроизвольно. Он стонет, когда боль становится невыносимой, позволяет себе эту слабость. Он так близок… Всего несколько процентов… Вытащив пальцы, Девять натягивает его на свой член — тот больше пальцев, и сильно больше, и Коннора засыпает новыми уведомлениями — он извивается, потому что больше не контролирует тело, и оно автоматически пытается избежать боли и травм, пока разум хочет прямо противоположного. Девять сжимает его ладонь, требуя установить интерфейс, и следом боль отступает — настолько резко, что Коннор несколько неподсчитываемых наносекунд вообще ничего не чувствует, а затем снова стонет, но уже не от боли, толкается навстречу Девять, выгибаясь в своей спешке. Девять заполняет его, подчиняет его систему, каждый процесс в его системе, каждую крошечную программу, и сейчас он сжимает ладонь Коннора стальными пальцами, пальцы другой руки удерживают Коннора за подбородок. — Ты обещал не делать того, что я не разрешу, — жестко говорит он. Да. Да, Коннор обещал, он знает. Он вздрагивает в внезапном страхе перед возможным наказанием — он слишком открыт, слишком уязвим, слишком зависит от Девять, — и давится стонами, когда Девять вжимается в него, входя до упора. — Пожалуйста, — вспоминает он единственное подходящее слово. Девять играет с его сенсорами, полностью отключает болевые и устанавливает на максимум другие, гораздо более специфические. Его толстый, горячий член вторгается в тело Коннора методично и размеренно, как механизм, резко выросшая чувствительность разгоняет волны удовольствия из одной точки по всему телу — толчками, сотрясающими Коннора, вынуждающими его шире раздвигать ноги и подаваться навстречу каждому движению Девять, и он буквально видит, как вздрагивает стенка его живота… Девять кладет руки ему на грудь, и Коннор прижимает к себе его ладони, вжимает в себя — он хочет их внутри, Девять всего целиком внутри себя, заполняющего и раздирающего его на куски и в то же время удерживающего его корпус целым. Целостным. Он чувствует сомнения Девять, и его возбуждение, и то, каким горячим он ощущает корпус Коннора под руками, и какие горячие его колени, сжимающие бока Девять, и какой невыносимо горячий он изнутри, и сигналы от сенсоров Девять путаются с сигналами его собственных сенсоров. — Девять, — умоляет он. — Девять, я прошу тебя… На этот раз он кричит, потому что управление звуковым модулем — совсем не приоритет, пока Девять проводит вытащенным регулятором по его груди и животу, выводя абстрактные узоры вытекающим тириумом. Коннор корчится от смеси боли и удовольствия. — Восемь… — шепчет Девять. Боль вдруг исчезает, как воздух из лопнувшего шарика, а потом — потом Девять наклоняется и запускает язык в отверстие на его груди. Влажный, горячий и настойчивый, он нажимает и давит, и Коннор почти чувствует, как он касается его насоса. Он вдруг понимает, что эти высокие, пронзительные стоны издает он сам, и пытается выключить их… Но не может. Его логи очищаются, все задачи, все миссии и мысли, эмоции, переживания, страхи — все исчезает за ворохом одинаковых уведомлений, перед его внутренним взглядом только багровый цвет ошибки. Это блаженство. «Цвет, — огромные буквы всплывают поверх всех окон, — цвет. ЦВЕТ!». — Красный… — честно отвечает Коннор — и не знает, говорит ли он вслух. И краснота схлопывается.   Он приходит в себя мгновения — возможно — спустя, открывает глаза и видит в четырех дюймах от себя глаза Девять, диафрагмы широко раскрыты, словно в комнате темно, голубые радужки слегка светятся. Коннор ежится от накатывающей расслабленности, почти апатии, и внезапной тревоги — Девять только что был у него в голове, Девять отпугнет его безумие. Но его жалкая и слабая попытка закрыться, спрятаться хотя бы частично раскалывается под напором ласковых поцелуев, которыми Девять начинает покрывать его лицо. Их пальцы все еще переплетены, понимает он, Девять все еще находится в его голове, буквально, Коннор чувствует настойчивое биение его насоса как будто в собственном теле, успокаивающее гудение его системы внутри себя. — Ты не безумный, — тихо говорит Девять. — Я в этом совершенно уверен. Как ты себя чувствуешь теперь? Коннор разрывает контакт, обнимая его за плечи, прижимаясь лбом к его плечу. — Все в порядке, — может быть, это и не совсем правда, но и не полностью неправда, как прежде. Он чувствует себя лучше. Он улыбается: — Странно, что ты спрашиваешь меня. Ведь у меня был секс, в конце концов. Девять хмыкает еле слышно, шевелится, и Коннор только сейчас — серьезно, только сейчас — ощущает, что они все еще соединены. В физическом смысле. Очень тесно. — Ну, нельзя сказать, что я не начал, — заявляет Девять, Коннор по голосу слышит, что он улыбается. — И мне ничто не мешает продолжить. Он слегка отстраняется, снова заглядывая Коннору в глаза — и прижимает свои губы к его губам в настойчивом поцелуе, запускает язык ему в рот. Коннор чувствует вкус тириума, и это заводит, он готов признать, это еще как заводит — достаточно, чтобы долгожданная пустота отступила под шквалом новых эмоций. Он с трудом разрывает поцелуй. — Тогда, — обещает он, — я, пожалуй, могу показать тебе кое-какие новые штуки с языком…