Ты снова лучше всех...

Влажная июньская жара медленно сползала к горизонту, в пепельные тучи, вместе с закатным заревом; и в поле, позванивая проводами линий электропередач, шурша еле слышно в крапивных зарослях, уже начал гулять прохладный вечерний ветер. В пахучей траве надрывались цикады; зудели над ухом осмелевшие комары. Грязь на шлепанцах и босых ногах подсохла и щекотно стягивала кожу. — Зато смотри, грязевые ванны! — выдал Шура преувеличенно оптимистичным тоном, попутно забрасывая в рот очередную недозрелую, кисловатую ягоду, найденную в придорожном малиннике. — Хочешь тоже, Кит? Никита поднял на него страдальческий взгляд. Грязевая корка облепила его ладони, как перчатки. Оба колеса старенького мопеда печально хлюпнули, поддакивая его мрачным мыслям. * * * Неудачи начали преследовать Никиту еще в самом начале этой авантюры. План созрел у него еще пару недель назад. Тогда, вечером перед последним экзаменом, ему позвонил, требуя ритуально послать его к черту, Колыван. — И кстати, — пробурчал отчим в трубку после пяти минут суеверных напутствий, — когда со всем этим разберешься, приезжай-ка на дачу? А то мы с мамой твоей давно сезон открыли, а ты все никак. И хахаля своего захвати. И вот тогда Никиту осенило: его «хахаль», темный человек, не имел никакого представления о русской дачной культуре. Никогда не жёг костры из сухой прошлогодней листвы, распаляя пламя старой жестянкой; не носил старые мешковатые шмотки, принадлежавшие предку неопределенного гендера, возраста и комплекции; не вылавливал потерянные ведра из колодца; не тряс яблоню на одеяло, надев на голову мотоциклетный шлем; не курил тихой летней ночью на крыльце, глядя на яркие дачные звезды — предварительно упрыскавшись спреем от комаров так, что запах отогнал бы и медведя… Жизнь проходила мимо Шуры, и его нужно было просвещать. Нужно было показать ему все прелести дачной романтики, стать для него Вергилием на девяти кругах этого странно привлекательного ада. — Захвачу, — пообещал Никита, и вопрос был решен. Спустя две недели они с Шурой уже плавились от жары на перроне, дожидаясь — Никита специально посмотрел в расписании — новенького, почти пустого экспресса с кондиционером и туалетом. Электричка выползла из-за угла, остановилась — и со скрипом раззявила свои душные недра, впуская Шуру, Никиту, его гигантского пса, гитару и мопед в вавилонскую толчею, пахнущую потом, мочой и сигаретным дымом. Где-то в другом конце вагона фальшиво и драматично завывал на мотив Селин Дион полураздавленный музыкант. Пронзительный женский голос требовал закрыть форточку, а то ребенку дует. — Ну что поделать, раз экспресс отменили, — пожал плечами Шура. Люди неловко косились на его культю, но со своими кровно заработанными местами расставаться не спешили. — Терпение, как говорится. Терпеть оставалось два с половиной часа. * * * Колыван встретил их на станции. С Кирамой они были женаты уже больше пяти лет, но за все это время Никите так и не удалось запомнить извилистый путь, ведущий от железной дороги к укромному участку, огороженному голубым штакетником. В бурной милицейской молодости отчима эта картонная постройка носила гордое название «Базы Клинков МУРа», но со временем, когда Колыван научился называть вещи своими именами, пережила ребрендинг, превратившись в сверхмассивную черную дыру для всякого хлама. Космо толкнул калитку лапами; скрипнули несмазанные петли. Из глубины участка к ним с улыбкой обернулась женщина, державшая в руках садовый триммер. — Прошу к нашему шалашу, — пропел Никита, проталкивая смущенного Шуру по тропинке мимо флоксов и лилий к покосившемуся крыльцу. Ближе к вечеру, после чая с самоваром и яблочным пирогом, они выползли с гитарой на завалинку. Никита начал бенефис, бездумно наигрывая перебором Am и Dm; через пару минут эта невнятная разминка превратилась в «Кукушку». — Солнце мое, взгляни на меня… — Гляжу. — Шура улыбнулся еще шире, когда Никита легонько пнул его ногой в резиновом тапке. Колыван, куривший в сторонке, фыркнул: по крайней мере, в его присутствии Шура пошутил так впервые. — Нет бы Высоцкого сыграть, — проворчал он вполголоса. — Вот мы с Кирамой так на два голоса «Балладу о борьбе» поём, закачаешься. И «Охоту на волков», конечно. Шура бросил на Никиту многозначительный косой взгляд. Тот закатил глаза. — Ла-адно, — протянул он, передавая маме эстафету. Кирама играла звучно, с жаром, терзая струны длинными ногтями, как медиатором — было в этом действе что-то ведьминское, ритуальное. Внимая их с Колываном хрипловатому дуэту, Никита сидел мрачнее тучи. Впоследствии Шура не мог решить наверняка, кто же из них — мать или сын — призвал на их головы непогоду. Воздух стал тяжелым и душным, а на «Скалолазке» голос подала нежданная перкуссия: где-то вдалеке послышался гром, и по пустому дну жестяной бочки, поставленной у водостока, застучали первые капли дождя. — Пойдемте-ка в дом, — предложила Кирама, засовывая гитару в чехол. — Шура, а ты «Место встречи», конечно, не смотрел? — вопросил Колыван. Никита уже знал, куда это ведет. — Ну все, я придумал, чем мы займемся этим вечером. И ночью. Там серии длинные. Кирама, горбатая — то есть, дорогая — у нас ведь еще работает кассетник? * * * Следующее утро Никиты началось далеко за полдень. Он проснулся один, на верхней койке двухэтажной кровати, с опухшими от бессонницы глазами и твердой решимостью хотя бы сегодняшние дачные впечатления Шуры сделать незабываемыми. К большому его облегчению, дождь уже прошел; сквозь дырки в заботливо накинутом на окно плотном одеяле пробивались солнечные лучи. Натянув отцовскую майку-тельняшку, Никита вышел из дома, чтобы поискать жаворонка своей души. Первым, что он увидел, оглядевшись по сторонам, была задница Шуры. Согнувшись в три погибели над грядкой с огурцами, тот бодро орудовал единственной рукой, сжимая в ней тяпку. При виде мускулистых ягодиц, обтянутых джинсовыми шортами, в мозгу Никиты произошло короткое замыкание. Ему хватило совести покраснеть, когда Шура, услышав за своей спиной шебуршание, обернулся к нему с ухмылкой. — Эй, садовод, заканчивай с этим! — позвал Никита. — Я раскладушку из сарая сейчас достану, будем солнечные ванны принимать. — Погоди, я еще пару грядок закончу, ладно? — был ответ. — Обещал твоей маме помочь. Должен же я как-то отрабатывать за гостеприимство. Никита застонал и взялся за лопату. Пара грядок превратились в остаток огорода. Шура был неутомим; у Никиты создалось ощущение, что тот решил за один присест компенсировать все двадцать три года своего безогородного существования, чтобы в полной мере познать силу земли. Ко всему прочему, в процессе он оставался просто неприлично привлекателен. За время работы Никита с ног до головы измазался в грязи, у него болели руки, колени, спина и прочие части тела; Шуру же впору было отправлять на подиум, в толпу умасленных бодибилдеров — слегка вспотевший, он сверкал на солнце почище Эдварда Каллена и в целом на умотанного огородника не был похож совсем. Когда, закончив прополку помидоров, Шура заявил, что нужно еще полить цветы, терпение Никиты лопнуло. — Ночью дождь прошел, какой нафиг полив, — прошипел он. — Всё, ты сейчас же снимаешь перчатку и идешь за мной на чердак. — А что на чердаке? — Пластинки. Пластинки тебе покажу. * * * Среди старых комодов, стульев и коробок с побитой жизнью электроникой Никита прижал Шуру к стене и полез целоваться, бесцеремонно запуская свежевымытые ледяные руки под чужую футболку. — А как же… пластинки? — вопросил раскрасневшийся Шура, когда несколько минут спустя они все-таки отлипли друг от друга. — О, мы до них еще доберемся, — пообещал Никита. Его поцелуи спускались все ниже, пока, наконец, не пришлось встать на колени. Откуда-то сверху доносилось сбивчивое дыхание Шуры; осторожные пальцы, помедлив, зарылись Никите в волосы. В следующий момент что-то зажужжало ему прямо в нос, и Никита от удивления отшатнулся, шлепнувшись на пыльные доски пола. — У тебя там вибратор, что ли? — хохотнул он. — У кого чего болит, — парировал Шура, доставая из кармана мобильник. — Это Матвей. Почему мне звонит Матвей? — Потому что он всегда невовремя? — Извини, я возьму, вдруг случилось что. — Шура провел пальцем по экрану. — Алло? Чего? Как в «Майнкрафте» приручить лису? Никита выхватил у него трубку. — Холодков, иди-ка ты знаешь куда? — Не дожидаясь ответа, он сбросил вызов. Через пару секунд телефон, впрочем, снова завибрировал: отчаявшийся геймер так просто не сдавался. Шура прислонился спиной к стене и устало рассмеялся, закрыв лицо рукой. — Так, блин, — решительно заявил Никита. — Бросай телефон здесь, мы берем мопед и едем на речку. * * * До речки они не доехали. * * * Кряхтя и ругаясь сквозь зубы, Никита толкнул грязное колесо, в который раз увязшее до основания в чавкающей жиже на ухабистой проселочной дороге, которую они довольно малоуспешно пытались преодолеть. Ехать по грязи после дождя на старом мопеде было, конечно, сомнительной идеей. Еще более сомнительной была идея Шуры надеть на эту увеселительную прогулку шлепанцы. Никита косился на него и мрачно думал — как же Шура, должно быть, ненавидит его за испорченные выходные; как исступленно мечтает, наконец, вернуться в Москву, к цивилизации, а потом, желательно, разорвать эти бесполезные отношения и забыть их, как страшный сон. — Прости, что так вышло, — пробурчал он себе под нос. Шура издал неопределенный вопросительный звук. — Прости, говорю, — повторил Никита громче. — Я как лучше хотел, а получилось тупо. Сначала электричка… ну неужели этим мразям сложно было место тебе уступить? Потом отчим со своим Высоцким — боже мой, ну кому это интересно вообще? Каждая серия по шесть с половиной часов, это же сдохнуть можно. И прополка… Да нафиг нужны они, эти огурцы? Только геморрой лечить. А потом Матвей, дурак, вечно он, когда не надо. Я так хотел на речку тебя свозить, и на чердаке это, ну понимаешь, и позагорать на лужайке, и песни любимые спеть, а в электричке в окно смотреть и штуки всякие показывать — но в итоге только зря твое время потратил. Затейник хренов. Чтобы я еще хоть раз в эту дыру приехал… — Никит, мне всё очень понравилось. Никита остановился; хлюпнуло в очередной луже увязшее колесо. — Правда, что ли? — спросил он. Шура кивнул. — Твоя семья чудесная. Выпечка от Колывана — лучшее, что я пробовал в своей жизни. Фильм очень интересный, и я хотел бы сегодня посмотреть с вами еще одну серию, если ты не против. Мне было приятно сделать что-то полезное на участке. До речки мы еще как-нибудь доедем, когда будет посуше. Ну и… пластинки ты мне еще покажешь, надеюсь? Ничего не ответив, Никита отпустил мопед и сгреб Шуру в охапку, оставляя на его футболке грязные отпечатки ладоней. * * * На дачу они вернулись уже в сумерках, грязные и уставшие; Никита бросил мопед у сарая, собираясь разобраться с потрепанным агрегатом завтра. В доме почему-то было темно. Шура потянулся к выключателю, но, несколько раз пощелкав им, ситуацию никак не исправил. — Ма-ам? — позвал Никита. За дверью что-то блеснуло, и в следующий момент кто-то направил фонарик им прямо в глаза. — О, мы вас потеряли, — раздался голос Кирамы. — Колыван яйца сварил в самоваре, будете? — Что случилось? — щурясь от света, спросил Никита. — Пробки вырубило. Воцарилось недолгое молчание. В тишине было слышно, как в соседней комнате надсадно кашляет Колыван да стучит где-то далеко по рельсам грузовой состав. — Романтика, — наконец, вдохновенно протянул Шура. — Раз такое дело, давайте ужинать при свечах.