Несовпадения

— Днём я тебя ненавижу, а ночью не выходит не любить… Ах!       Рылеев ведь и правда ненавидит. Всем сердцем анархиста. И любит тоже им же, тоже целиком, до яда, отравы, пули, петли. Рылеев стонет, расхристанный, раскинутый, стяжками привязанный за руки к батарее, пока Николай…  — Коленька, Коленька, Коленька!!! Ааа, почему так хорошо?       … Пока Николай красивый, высокий, берёт его. Неудобно, больно, но тем невозможно слаще и приятнее. Рылеев закидывается назад, ударяясь головой о белую батарею и насаживаясь, сколько может. Сквозь вывернутые руки, сквозь дискомфорт внутри.       Николай гладит его и нежит, обрабатывая каждую ссадинку. Не манерно всхлипывая, а больно прижигая спиртом и перекисью и кусая за шею на тонкие вскрики. Николай заворачивает Кондратия в одеяло и прижимает к себе, пока тот шепчет:  — Почему я тебя люблю? Я же не должен тебя любить …       Николай больно кусает его губы, лезет сухими пальцами в раскрытый после секса анус и рычит, слушая вскрики и глядя на слёзы. Рылееву больно, но он не отказывается от своих слов. Анархист не может любить государство и его слуг. А Кондратий любит слугу, и до конца. Он любит, искренне, когда этот слуга государства рушит его границы, сжимая в руках и забирая то, что ему кажется положенным. Он любит приносимую боль и нежную ласку. Он любит Николая в каждой детали и аспекте, даже когда сил стонать и кричать от боли или наслаждения больше нет.  — Коленька, милый, — Кондратий прижимается к нему и смотрит откуда-то снизу, из-под одеяла, выпустив изо рта никсов палец, который так по-детски посасывает во сне, — Никс, давай ты не будешь контракт продлевать? Устроишься в строительную компанию, или инженером… Можем даже уехать. Пожалуйста, Никс!       Кондратий смотрит чёрными блестящими глазами и честно молит и просит. Это его единственная мольба на каждый день из трёх их лет. Кондратий просит, а Никс смотрит сурово и грустно. Не пойдут они никуда. Рылеев не откажется от желания участвовать в российской политике, а точнее, протесте. Никс не откажется защищать страну так, как он это понимает, в каске и с дубинкой.       Рылеев громко стонет, когда верёвки заставляют его вытянуться и стоять много минут на мысках. Рылеев громко стонет и тихо всхлипывает, когда по синякам и гематомам на рёбрах проходится ещё и тяжёлый офицерский никсов ремень. Никс рычит и бьёт его, бьёт до кровавых полос на спине и боках. А Рылеев улыбается, и сорванным после агрессивного минета горлом сипит и хрипит, всё же громко и чётко воспроизводя свои стихи про свободу, равенство, борьбу. Николай заклеивает ему скотчем рот и растягивает его, пока внутри Кондратия не оказывается кулак. Никс ругает Рылеева и в целом оппозицию на чём свет стоит, не слушая стонов и всхлипов, не замечая слёз. Рылееву очень больно, и он царапает Николаю ноги и упирается головой в постель. Рылееву стыдно от обилия текущей по бёдрам смазки. Даже так больно.       Кажется, каждый их совместный миг приносит невозможную боль и страдание обоим. Вот только оба ничего не делают и остаются верны своим убеждениям, как бы хрупко они не ломались каждый раз, каждую ночь. Никс называет Кондратия пидорасом и прижимает к постели, головой вжимая в подушку и резко входя. Кондратий называет Никса извращенцем и цепным псом и держит его за цепь ошейника, пока Никс прижимает его к стене в грязном подъезде, и, кусая плечи, трахает.       Они называют друг друга мразью, когда встречаются после митингов и пикетов, где Рылеев всегда получает и приходит домой с разбитым лицом и телом в синяках. Они ругаются друга на друга, и кто-то не может сдержать себя. Рылеев оставляет капельки крови из ссадин на белой белёной стенке прихожей, пока Никс тянет его за колечки в сосках и шипит в затылок.  — Ты не понимаешь, раньше было хуже и будет хуже, потому что такие как ты расшатывают стабильность.  — Мы ровесники, я даже старше на год. Автократия и диктатура хуже демократии для мирной жизни.  — Нет никакой мирной жизни. Кругом враги.       Дальше этого аргумента их споры почти не заходят: Кондратий сжимает себя вокруг Никса. Кругом враги? Враги? Анальное отверстие, которое Никс теперь трахает, тоже враг? Они оба рычат и стонут, не умея договориться.       Они, кажется, безумны. Рылеев пишет разгромные расследования и стихи, лезет и публикует всё, что находит. Никсу хотелось бы, чтобы его любовник или сдох, или молчал. Рылеев живой и громкий даже с заклеенным ртом.       Рылееву бы хотелось громкой славы и тихого семейного счастья, но Никс — он уверен — не любит его романтически и плохо признаёт свои сексуальные предпочтения. Никс консервативен и репрессивен к Кондратию и дерёт по самые гланды, вспоминая слитое видео, где Рылеева пускают в СИЗО по кругу.       Рылеев благодарен Никсу. За яркость чувств. За то, что он может быть слабым и доверчивым. Выросший в сложной семье, Рылеев слишком высоко требует от себя, и слишком много желает себя наказывать. В его детстве было столько боли, что он вынужден был научиться чувствовать удовольствие. Никс очень сильно помог ему несколько лет назад принять себя, восстановиться после того группового изнасилования.       Никс не может отказаться от Кондратия, потому что… А кому он ещё нужен? Кто ещё будет встречать его ввечеру и спать с его пальцем в нежных губах? Кто?       Рылеев не скрывает своей ориентации и приходит домой с замотанной после татуировки шеей. Никс не касается её положенное время, а потом режет на рёбрах Кондратия лозунг «за Веру, Царя и Отечество». Рылеев плачет от боли, выхватывает у Никса нож и превращает «Веру» в «Волю». Покрывает сеткой порезов «Царя» и режет ниже «Любовь». «Отечество» остаётся на теле, а плачущий и воющий от боли Рылеев — на руках Николая, которой затем долго заклеивает и протирает порезы на боку, стараясь не смотреть на яркую шестицветную татуировку радуги на шее любовника.  — Ты вообще любишь меня? — Кондратий полусидит с подбитым глазом и ноутбуком на коленях: Никс опять порвал его по неосторожности, и Кондратию больно. От постоянной боли он вечно впадает в лёгкую меланхолию и ласковость.  — Не люблю. Просто сплю с тобой.       Никс конечно же лжёт. Любит, куда он денется? Уродливо, плохо, неумело. Прячась и не признавая в себе право жить и спать с Кондратием. И продолжая это делать. И Рылеев любит. Как умеет. Сломанно, доверчиво, склочно. У них отношения поломанные, и каждое «наперекор» на самом деле к месту. Рылеев смеётся тихонько, думая об этом, пока Никс касается губами радуги, вытатуированной на манер ошейника.       Рылеев тихонько смеётся и смотрит глазами цвета крепкого кофе. Рылеев улыбается и гладит Николая. Николай хороший, нежный, умный и добрый. Николай сильный и волевой, и Кондратию это нравится. Николай как хорошая запрещёнка, и уже три года они оба лгут целом свету и самим себе, что они не встречаются, не любят друг друга, не занимаются сексом. Просто снимают квартиру вскладчину, хоть и могли бы позволить себе две отдельных совершенно спокойно.       Трагедия происходит как всегда, в самый неподходящий и привычный момент. Рылеева находят повешенным в камере СИЗО. Теперь его портрет — даже не фотография — смотрят на Никса с обложек журналов и газет. РБК, Коммерсант, Ведомости. Ведомости, РБК, Коммерсант. Никс думает, что не вынесет ещё полгода службы до контракта, который он не подпишет. Три портрета и много скорбных подписей от коллег. Николай старается не жмуриться и не вспоминать изуродованное тело с проводом от наушников вдоль идиотской радужной татуировки. Николай жмурится и старается не вспоминать холодной кожи в гематомах и сломанных рёбер. Не вспоминать сломанного носа, разбитых губ, изрезанных рук. Кондратий имел тягу к самоповреждениям, но точно бы не стал резать себя стеклом. Николаю хватает ума понять, что Рылеев умер от избиения, не от петли.       Николай прощается с Кондратием ещё до официальной церемонии. Целует его в бровь, вопреки портрету, не такую дерзко вздёрнутую. Николай полгода носит Рылееву пионы и чайные розы, рассказывая, как он и шепча дерзкому и нежному лицу на камне:  — Кондрашенька, прости за всё. Мне так тебя не хватает. Я уволюсь, уеду… Помнишь, как хотели. Я буду и дальше помогать твоей дочке, Кондратий.       Только впустую. Ничего уже не случится. Николай уезжает в Воронеж. Рылеев смотрит на него теперь каждый день со стены завода.  — Кондратий, прости меня. Кондратий, пусть тебе там будет спокойно.