Зелень

А ответ на всё один: Я до той до поры невредим, Пока не скоплю деньжат на похороны. В землю лечь нынче тоже дорого. Что уж там говорить про то, чтоб помнили, Что уж тут вообще говорить.

　　Девятиэтажки встретили её тёмными прогалами окон, кое-где подсвеченных то ли розовым, то ли фиолетовым. Остатки кибербудущего, о котором мечталось, а на самом деле — чудом уцелевшие домашние парнички, которые давным-давно должны были сгинуть. Как и всё привычное: машины, магазины, прогулки по воскресеньям, шум в парке через дорогу… и люди тоже. Если честно, Гуля не знала, почему ещё не сгинула сама. Не то чтобы у неё были для этого особые навыки. Не то чтобы она вообще была особенной. Просто ей везло. 　　Иногда, забившись в очередную распотрошённую квартиру с металлической дверью, которую можно было закрыть, Гуля прислушивалась к неестественной тишине, которая царила теперь в мире, и пересматривала своё понятие о везении. Когда она вскакивала с места от внезапно завывшей в ночи сигнализации или от лая собак, — тех из них, кто ещё не додумался убежать подальше от города — Гуля чувствовала себя самым невезучим человеком на районе. Или даже в городе. А, может, и в целом мире, — это абсолютно неважно. 　　Она не знала, зачем вернулась в город: зачем вылезла незаметно из гниющего амбара, побежала сквозь поля пшеницы — быстрее, стараясь не прислушиваться, гоняться ли за ней, — а потом брела по раскалённой трассе, даже не пытаясь спрятаться. Может, тогда Гуле просто всё надоело. Во всём мире была только дорога, она сама и беспощадное солнце, которому больше не за кем было наблюдать, и потому оно пялилось на Гулю своим страшным неморгающим взглядом. Хотя, даже если бы солнце вдруг моргнуло, Гуля бы не удивилась. Она ничему уже не удивлялась. Кроме, разве что, работающих холодильников и невычищенных до пустых полок супермаркетов. 　　В девятиэтажках было что-то родное. А ещё в их дворах можно было прятаться от солнца и ходить по бордюрам. Как в детстве, вытянув руки и покачиваясь: по правую сторону — лава, по левую — зыбучие пески. Или что там ещё они придумывали в соседнем дворе? Казалось, это было не просто в прошлой жизни, а много цивилизаций назад, до египтян, ацтеков и всех остальных, про кого Гуля читала в энциклопедиях. А то и до Атлантиды и Гипербореи. Гуля бы не отказалась, если бы последняя оказалась реальной и зависла бы над городом, чтобы спасти то, что осталось. Последний мифический герой в виде летающего города. Ему бы Гуля тоже не удивилась. 　　Потому, когда она прошла мимо гаражей к заброшенному (конечно же) детскому саду, на бетонных постройках которого красовались последние апокалиптические граффити, искусство для будущих ксеноархеологов (если инопланетяне вообще доберутся до этой планеты), а потом спустилась с горки и замерла перед баром, Гуля тоже не удивилась. Ни капли. Подумаешь, бар. Со сверкающей зелёной вывеской. С прямоугольниками света, падающими на потрескавшийся асфальт. Подумаешь. 　　Гуля, которая не выцвела на солнце и не цитировала про себя детские энциклопедии, решила бы, что это ловушка. Но другая Гуля, одетая в спортивный костюм, потерявшая кроссовок в парке через дорогу, девушка, позади которой моргали розовые окна на шестом этаже, — она не решила ничего. Даже подумать не успела — поднялась на крыльцо, схватилась за ручку и дёрнула. 　　Внутри было шумно. Так шумно, что никто не обратил на неё внимания, хотя над дверью звякнул колокольчик. Одно только это должно было насторожить её. Колокольчикам не было места в апокалипсисе. Как и шумным барам с неоновой вывеской. 　　Гуля медленно подошла к стойке, оглядываясь по сторонам: люди улыбались, махали руками, смеялись и говорили, говорили, говорили. Бар гудел, как улей. Как он там назывался? Что-то такое странное, но с кивком в сторону пьянства. Что-то там про «накрыть поляну». Или просто поляну. 　　— Подозреваю, что спрашивать у тебя документы не стоит, — раздалось где-то рядом, и Гуля вздрогнула и повернулась. 　　— Что? 　　На бармене была бабочка. Рубашка и бабочка, ядовито-зелёная, с белыми китами, в тон вывеске, и Гуля подумала, что им бы стоило назвать это место «Зелёной феей». Свет тут, если приглядеться, тоже был каким-то зелёным. Почти мрачным. И если бы не оживлённые разговоры… 　　— Документы, — бармен махнул рукой. — Паспорт там. Права. Студенческий… 　　Он сузил глаза и вытянул откуда-то из-за стойки гранёный стакан. Из таких упивался гулин дедушка. Однажды он повёл её на прогулку, зашёл в пивнушку наподобие этой, да так и не вышел. А Гуля была маленькая и вернуться домой не смогла: так и стояла у двери и рыдала, пока какая-то добрая тётушка не перевела её через дорогу и не отвела домой. С тех пор Гуля всегда твёрдо заучивала домашний адрес всякий раз, как её семья переезжала. А случалось это часто. Теперь же адресов не осталось ни у кого. Кроме, разве что, этого вот бара. 　　— Хотя, судя по твоему виду, пить будешь колу, — другой рукой бармен достал из холодильника стеклянную бутылку колы с содранной этикеткой, и Гуля только что заметила, что все руки у него были в татуировках. Та их часть, которую открывали закатанные рукава. 　　— Почему не «Спрайт»? Или что там ещё зелёное было… — Гуля забралась на высокий стул у барной стойки и положила на неё руки, схватившись пальцами за края рукавов, а потом нахмурилось, припоминая. — «Тархун»? 　　— Спрайт не зелёный, — процедил бармен и опрокинул пенящееся и тёмное в стакан. — Пластмасса только. «Тархун», блин… импортозамещение? Надо было «Байкал» наливать? 　　— А есть? — протянула вдруг Гуля, хотя ей совсем не хотелось пить. Просто отказываться было как-то невежливо. 　　Бармен фыркнул. Гуля сделала вид, что активно ищет по карманам кошелёк, которого не было. На секунду она задумалась, что это слишком нормальное занятие для апокалипсиса — искать деньги, чтобы заплатить за напиток. Бармен наблюдал за ней с нескрываемым удивлением. Гуля периодически поднимала взгляд, и в зелёном свете бара казалось, что татуировки у бармена шевелятся. Может, если она не найдёт денег, они её съедят. 　　Что-то было не так с этим словом, — «съедят» — но Гуля тряхнула головой и сдула лезущую в глаза чёлку. Подстригать её было сейчас негде, и обычно она обходилась заколками. Последняя была фиолетовой, с Барашем из «Смешариков». И куда только делась? 　　— Тут платят не деньгами, дорогуша, — сжалилась над ней женщина, которая сидела через один стул, и потягивала через соломинку что-то ядрёно-жёлтое. 　　Гуля наклонила голову: женщина лениво стучала по столешнице длинными ногтями и напоминала ей тётушку с югов, которая никак не могла приютить их на время отдыха, потому что сдавала всё свободное место туристам. Интересно, что с нею стало? Правду ли говорят, что у моря всё немного по-другому? Легче? Безопаснее? Может, из глубин поднялись те, что пострашнее, мифические, как Гиперборея, о которой мечталось? 　　Должно быть, гулино недоумение было слишком заметным, потому что женщина, убрав прядь неестественно светлых волос за ухо, продолжила: 　　— А первый стакан за счёт заведения. 　　Это ничего не объясняло, конечно. Гуля перевела взгляд на бармена, и тот снова фыркнул. 　　— Помолчала бы, Агнешка, чо ты вечно лезешь? 　　От былой размеренности не осталось и следа. Гуля знала, что люди разговаривают с разными людьми по-разному, но никогда не видела, чтобы перемена происходила так быстро. 　　— То и лезу, Иоша, — Агнешка поводила мощными плечами и обеспокоенно нахмурилась. — Что тебя одёргивать надо. Вернётся Ран, руки тебе открутит. Вместе с этими твоими… 　　Гуля снова глянула на его татушки. Те задрожали. От страха что ли? 　　— А ты пей, тебе пригодится, — Агнешка отсалютовала своим почтим пустым бокалом, и Гуля схватила стакан. 　　Пить всё ещё не хотелось. Гуля развернулась в сторону зала и принялась рассматривать посетителей. 　　Они сидели компаниями и поодиночке, травили анекдоты и что-то, что всегда стоило рассказывать шёпотом: ужасно разные, словно у бара не было никакого дресс-кода, никаких завсегдатаев, никакой выборки. В таком районе логичнее было бы встретить таких же, как гулин дедушка, или запивающих ошибки молодости. До апокалипсиса. Сейчас этот бар должен был стоять пустым, с выбитыми окнами, разодранной дверью и кровавыми потёками на полу. В таком легко было наткнуться на запертую в туалете опасность. Их почему-то всегда запирали в туалете. 　　Гуля прищурилась. Что-то в них было не так, в людях, которые травили байки, пили и веселились здесь, посреди мира, который закончился. Который не имел право так веселиться — или наоборот, имел все права. Гуля вспомнила, как её сосед бил кулаком в грудь и доказывал, что его лишают прав, что он может делать, что угодно, потому что с ним бог, и это свободная страна, и… Где Гуля видела его последний раз? Не за решёткой ли чердака, которую заперли в спешке, поскальзываясь на крови? Не его ли руки, хищные, с согнутыми пальцами, тянулись к Гуле, пока она пыталась понять, стоит ли бежать по лестнице или вызвать лифт? 　　— Ты ведь здесь впервые? 　　Светловолосая женщина, Агнешка, подсела поближе. В руках у неё уже был новый бокал. Или тот же, но наполненный заново. Может, на посуде тут экономили. После апокалипсиса стоит экономить вообще на всём. Гуля прекрасно об этом знала. 　　Ответ на вопрос был очевиден, но Гуля всё равно кивнула. 　　— Меня Агнессой зовут, — представилась женщина и свернула зелёными глазами. Опять этот зелёный. 　　— Гуля, — буркнула Гуля. 　　На лице Агнешки (почему-то «Агнессой» её даже мысленно называть не получалось) расцвела улыбка. 　　— Какое подходящее имя. 　　Гуля уже слышала это, и не раз. Про гулей* не шутил только ленивый. А потом шутки закончились. А гули — нет. 　　— Я уж думала, что мне всё это приснилось, — с облегчением выдохнула Гуля, хотя такому не стоило радоваться. 　　— Всё то, что за дверью? — уточнила Агнешка, и Гуля кивнула, глядя на грязный носок. Нужно было раздобыть новую пару обуви, и быстро. К счастью, с этим пока было не так сложно, как с едой. 　　Агнесса так долго молчала, что Гуля подумала — ушла. Но, подняв взгляд, поняла, что та просто смотрела на неё как-то грустно. Словно Гуля посмеялась над шуткой, которая шуткой вовсе не была. 　　— Ох, милая, — уголки рта Агнессы поползли вниз, и она тут же схватила зубами трубочку и отпила кислотно-зелёной жидкости. С громким хлюпаньем. — Ты разве не знаешь, где ты? 　　Гуля прикинула варианты. «Бар» и его названия были бы неправильными ответом, это она чувствовала. Потому огляделась ещё раз и подумала про штабы сопротивления и прочие штуки, о которых в прежнем мире рисовали комиксы и снимали сериалы. Даже книги писали. Интересно, написал ли кто-то о том, что случилось на самом деле? Может, в каком-нибудь подземном бункере сидит параноик с печатной машинкой, подъедает запасы пайка и строчит, и строчит, и строчит… Для будущих поколений. Для ксеноархеологов. Для себя, чтобы только с ума не сойти (хотя поздно, поздно). 　　— Я не запомнила названия, — призналась, наконец, Гуля, и прижалась губами к краю стакана. Пузырьки газа ударили в ноздри. 　　Агнешка покачала головой и открыла рот, но ответил бармен. Который, конечно, тенью носился позади них, исполняя заказы. 　　— Ты внизу, новенькая. В зелени. На поляне скрипача**, который играет последнюю песню. Слышишь? 　　Он вытянул татуированную руку, и Гуля краем глаза увидела, как ныряют в его кожу морские змеи, и как расходятся волны, принимая их. Ей хотелось спросить, больно ли ему. Но это был бы глупый вопрос: не потому, что не больно, а потому, что боли в мире тоже почти не осталось. По крайней мере, физической. 　　А потом Гуля услышала её. Скрипку. Мелодию, которую с тем же успехом могли играть на струнах её собственной души. 　　Она не заметила, когда стихли разговоры. Но музыка играла в тишине, и Гуля подумала, что так могли бы звучать песни Гипербореи, которая могла их спасти. 　　Гуля кивнула, хотя вряд ли от неё этого ждали. Все слушали песню скрипача, отчётливо зелёную, как и всё вокруг. Как и сама Гуля — она опустила взгляд и обнаружила, что истончилась и поблекла. Как вымоченная давлением страница. Как то, что остаётся после шторма. После шторма, накрывшего весь мир. 　　Дверь не распахнулась — или всё-таки распахнулась? — и внутрь вплыла скрипачка с горящими глазами, с морем в волосах и водой под ногами. 　　— Опять наследит… — пробормотал бармен и шлёпнул по столешнице тряпкой, словно бы с досадой, а Агнешка ухмыльнулась в свой напиток и подняла тост. 　　Гуля смотрела на скрипачку во все глаза: на капающую с волос воду, на лужи под ногами, на высохшую под солью кожу сапог и вымытое лицо. Сложно было сказать, сколько ей лет. Сложно было даже сказать, жива ли она. Прошла ли сквозь мясорубку апокалипсиса или избежала этой участи? 　　— Ран***, — язвительно протянул бармен, шутливо наклонившись над стойкой. — Добро пожаловать. 　　Но та его словно и не слышала — подошла прямо к Гуле, опустила скрипку со смычком и улыбнулась, обнажив полупрозрачные зубы. 　　— Кола? — она приподняла брови, уставившись в гулин стакан, и Гуле вдруг стало неудобно, словно она в самом деле готовилась убежать, не заплатив. 　　— На самом деле, — прошептала Гуля. — Я не очень-то хочу пить. 　　Скрипачка улыбнулась ещё шире, хотя это, казалось бы, невозможно. И аккуратно выхватила из рук Гули стакан. Куда он делся потом, Гуля не уловила. Да и какая разница? 　　— Слышали? — Ран завертела головой, и со всех сторон откликнулись, хотя до того сидели тихо и слушали музыку. Так тихо, что Гуля забыла, что бар переполнен. 　　Гуля засмущалась, словно она снова была на первой в своей жизни линейке и постоянно оглядывалась в поисках матери, а ту не было видно за море белых бантов на чужих головах. А потом она вспомнила, когда видела мать в последний раз, и не удержала не то всхлип, не то вскрик. 　　— Ну-ну, — скрипачка перекинула смычок в ту же руку, в которой держала скрипку, а второй приобняла Гулю за плечи. — Уже всё. Всё. 　　Но Гуля продолжала плакать, и солёные капли были какими-то странными. Солёными не так, как должно. И Гуле казалось, что сейчас она выплачет целое море, как Алиса в диснеевском мультике, и тогда ей останется только… 　　Гуля вдруг вспомнила, как безжалостно пекло солнце в тот день. Каким безоблачным и высоким было небо, и как казалось, что там, наверху, полным-полно богов, и они делают ставки и переживают, совсем как компания друзей, собравшихся в воскресенье вечером у телевизора. На что ставили больше? Кто из них выиграл, когда до семьи добрались: сначала до тех, кто был в доме, а потом до тех, кто выбрался на огород. Гуля была в амбаре — лежала на сене с закрытыми глазами и пыталась представить тот, другой, ускользавший сквозь пальцы мир. А потом она услышала крики. Стук. Чавканье. Выпрыгнула в окно, больно ударившись плечом. Наступила на гвоздь, закричала. Понеслась вперёд, не оглядываясь, потому что в мире смерти этого делать нельзя. 　　В ушах стучала кровь, дыхание рвалось на коротенькие, отрывистые такты, совсем как в куче произведений советских композиторов. Солнце пекло, и кто-то в вышине смотрел на Гулю и ждал, когда она ошибётся… 　　Слёзы капали прямиком в наполненный чем-то зелёным стакан, и Гуля выпила его одним рывком, давясь травяным вкусом и пузырьками, и воспоминаниями. Её ударили по и без того пылающему огнём плечу. Рассекли кожу на шее. Дотянулись до волос, дёрнули. 　　Они были быстрыми. Куда быстрее, чем при жизни, хотя и тогда торопились, лавируя в толпе и спеша за поездом уходивших возможностей. Мир Гули перевернулся, и она начала тонуть в траве, а потом и в небе. Ей показалось, что откуда-то сверху льётся музыка, которая перебивала другие звуки, красные звуки — рвущейся плоти, животного бульканья. 　　А потом Гуля встала. И пошла. 　　Стакан забрали у неё из рук. Она вышла из бара, над которым сияло беспощадно-зелёное «Поляна скрипача» («на» постоянно мигало), и столкнулась с другой Гулей. Которой не нужно было полное имя — ей вполне хватало и сокращения. 　　У неё не было кроссовка, а ещё — руки и нижней челюсти. И за ней стояло целое море гулей, в которых легко было узнать ту толпу, что гудела в баре, блеклую и освещённую мертвенным зелёным светом. 　　Когда-то в прошлой жизни, до затонувшей Атлантиды, до скатившейся с небес Гипербореи, Гуля читала про призрака, который выговаривал своему мёртвому телу за то, что оно было самым тупым зомби на свете. Тогда это казалось смешным. Впрочем, оно казалось смешным и сейчас. Но в фантомном желудке Гули плескались воспоминания о собственной смерти, и ей было немного не до того. 　　— Скажешь что-нибудь? — раздалось над самым ухом, и Гуля подумала о том, что произнесла бы на собственных похоронах. Впрочем, что тут теперь скажешь. Ей хотелось только петь. 　　И Ран улыбнулась, подмигнула, подняла смычок, и над пустынными улицами разлетелась последняя песня в мире, которую пели те, кого не должно было быть. И мертвецы потянулись к ней, как мотыльки на свет. И зелёная толпа во главе с Ран повела их вперёд, прочь из города. Туда, где они никому не причинят вреда. _________________________________________________________________ *Гули — мертвецы в персидской мифологии. Ещё голуби, но тут-то понятно, о ком речь. **Поля(на) Скрипача — загробный мир моряков, морское дно, рундук Дейви Джонса. ***Ран — штормовое божество моря. Скандинавское, но княжить к нам кто только не ходил. Можно представить, что первой она сыграла канцонетту из концерта для скрипки Чайковского. Потому что почему бы и нет. А вот песню представьте сами.