На пепелище старой жизни

Мерзкий звук будильника разрезал спокойствие утренней тишины. Робкие лучи солнца еле-еле пробивались сквозь зашторенные окна. Фотографии, стоявшие на небольшой тумбочке своим стеклом отражали свет и немного поблескивали. Выключив противную мелодию, сонный парень спустил ноги с кровати и поплелся в кухню, чтоб заварить себе кофе. Почему-то утро всегда вызывало у него невероятный приступ апатии и желание закрыться в комнате и не вылезать оттуда, никого не впускать к себе, чтоб просто не надоедали. Это состояние проходило примерно к обеду, но каждое утро давалось ему с огромным трудом. Этим парнем был Саша Беличенко. Каждый раз, просыпаясь с утра, он проклинал себя за то, что вновь проснулся, а значит, ему опять придется искать себе занятие до самого вечера, до репетиции с ребятами. Ему вновь придется где-то шататься, надеясь, что время пролетит незаметно. Каждый раз, думая об этом, Саша невероятно злился на себя за то, что никак не может ни вернуться на учебу, ни найти себе работу. С учебой не ладилось, потому что нужно было много времени уделять группе, а совмещать занятия и репетиции Саша не мог, морально не вывозил. С работой вообще была полная труба. Куда он мог устроиться с неоконченным институтом? Ему не хотелось идти работать в Мак или КФС, а в другое место его бы просто не взяли. Именно поэтому Беличенко трепался по улицам, в надежде найти какое-нибудь интересное место, чтоб скоротать время. Но почти каждый день был для Саши днем сурка. Он просыпался с утра, заваривал себе кофе, смотрел какой-нибудь фильм или пару серий какого-нибудь сериала, собирался и примерно в обед уходил из дома, ища интересное место. Потом разочаровывался в своих поисках и плелся в уже привычный двор своего же дома. Там он просиживал остаток вечера и в восемь часов отправлялся домой, терпеливо ждал Васю Звездкина, заваривал ему зеленый чай и выставлял на стол фрукты, а себе заваривал дошик. Вася приходил почти каждый день почти в одно и то же время: пол девятого или в девять. Иногда он приносил с собой черновик с очередным текстом и вагоном сомнений и вопросов о звучании тех или иных строчек. Саша внимательно выслушивал друга, слегка редактировал его строчки, добавлял свои или совершенно менял курс мыслей друга, толкая его на очередную задумку. Звездкин благодарил друга и убегал на автобус. А Саша оставался в квартире совершенно один, в некоторые дни к десяти часам он отправлялся на студию на репетицию к ребятам. В такие моменты он предвкушал что-то неимоверно веселое и забавное. Это были единственные моменты, когда Саша немного отвлекался от вечной внутренней пустоты, медленно окутывающей все его сознание. Он вел себя привычно, поэтому никто из друзей не замечал полное отсутствие радости у Саши, привычные шутки Никона вызывали у Беличенко либо злость, либо не вызывали ничего, но он по привычке натягивал на лицо улыбку, отпуская пару смешков. Вроде все было в полном порядке, но с каждым днем мотивация Саши жить, продолжать работать над собой, работать над группой все больше сходила на нет. Руки опускались, он тонул в собственных страхах и апатии. Саша не хотел, чтоб друзья сочли его слабым, поэтому упорно молчал и идеально делал вид, что все как обычно. Он всегда был довольно молчаливым, поэтому вопросов ни у кого особо не возникало. Саша был для каждого из своих друзей кем-то в роде личного психолога, выслушивал проблемы, советовал, зачастую наливал и разбалтывал, чтоб у его друзей не было такой тяжести и пустоты внутри, которую все время испытывал Беличенко. А вот о себе он терпеть не мог разговаривать, да и никто особо не спрашивал. Все знали, что этот замкнутый и упрямый парень все равно ничего не расскажет, а будет лишь огрызаться и усиленно уходить от темы, лишь бы не отвечать на вопросы о семье, личной жизни, прошлом и планах на будущее. У него не было планов на завтрашний день, не то что на жизнь. О семье он просто не любил говорить, в личной жизни был провал, говорить не о чем, в прошлом нет ни единой примечательной главы, а настоящее наполнено чем-то чертовски противоречивым. Вроде есть замечательные друзья, терпящие все его перепады настроения, у родителей все вроде нормально, но внутри разверзлась пропасть невероятной глубины, в нее летело все, вернее, сам Саша все скидывал туда, думая, что он просто расчищает сознание, пытается успокоить самого себя, начать «новую главу своей книги», но по сути он просто сжигал мосты и сам догорал. Нудная жизнь текла своим чередом, нудные события сменяли друг друга, нудные люди приходили и уходили, не замечая Сашин немой крик о помощи, его тихую мольбу. Жить хотелось все меньше. Его жизнь была уже не домом под снос, она была пепелищем когда-то богатого дворца, наполненного интереснейшими вещами, неугасаемыми факелами идей, планов, задумок. Но в какой-то момент эти факела разгорелись и рядом не оказалось людей, способных хоть чуть-чуть остановить жар догорающих палок. Пламя охватило замок сознания, спалило сначала самую верхушку, шпилем утыкающуюся в самое небо, потом пошло по этажам, сжирая, поглощая совершенно все на своем пути, потом добралось до фундамента, полностью разрушая его, оставляя пепел, смешанный с уже затухающими искорками, не способными разгореться в полноценный костер, чтоб немного осветить ночную пустоту внутреннего мирка. Саша терпеливо ждал, когда ему станет лучше, когда на пепелище его внутреннего мира начнет расти что-то новое, что-то, что спасет его. С каждым днем ждать было все тяжелее, что-то все время тянуло парня на самое дно, утаскивало в глубину подсознания. Ему хотелось вырваться из лап одиночества и грусти. Но по какой-то причине он не мог этого сделать. И никто почему-то не мог помочь. Не мог или банально не хотел… Приходилось каждый день самостоятельно брать себя в руки, отодвигать на задний план все свои нехорошие мысли, размышления, проблемы и доживать день до конца, чтоб вновь влиться в настроение группы и хоть немного расслабиться. Это ему удавалось, но с каждым разом становилось все сложнее. Ему как-то не хотелось сваливать свои проблемы на друзей, поэтому Саша упорно молчал и делал вид, что все в порядке. Изначально это очень даже хорошо прокатывало, потом у парней начали появляться некоторые вопросы по поводу самочувствия Беличенко, на что тот лишь отшучивался и отмахивался, мол, все супер, просто немного подустал. Первым тревогу начал бить Вася, ему показалось, что Саша, словно, тает на глазах, его глаза потеряли ту искорку, которая всегда появлялась на репетициях, в процессе написания текстов песен, при любом разговоре с друзьями. Беличенко будто лишь внешне был с ними, а его мысли улетали куда-то далеко и не получалось вернуть его назад. В какой-то момент Звездкин даже начал подозревать, что Саша подсел на вещества, попытался поговорить с ним, а тот, в свою очередь, лишь пожал плечами и рассмеялся. Даже его смех показался Васе каким-то пластмассовым, ненастоящим. Сашу как подменили. Парни до безумия полюбили дни, когда Сашу немного отпускало, он вновь становился тем Беличенко, которого знали и обожали ребята. Он вновь мог полностью отдаваться репетициям, выкладывался на все 100, аккуратно брал ноты в своих песнях, его голос звучал как прежде уверенно. Он шутил и сам искренно смеялся. В такие дни казалось, что все снова хорошо, Саша снова с ними и никуда он уже не денется. А на следующий день он вновь приходил с потухшими глазами, уставшим, неуверенным голосом, вечно отвлекался, путал аккорды, забывал слова, невпопад смеялся и шутил и все больше закрывался в себе. -Эй, Беличенка, блин, ты опять попутал все,- мягко говорил Вася, с тревогой заглядывая в Сашины глаза, как же его пугало то, с каким взглядом он встречался. Потухший, серый взгляд, полный безразличия и пустоты. -Прости, давай заново, я больше не перепутаю,-в очередной раз извинялся Саша и в очередной же раз все путал. -Может, ты заболел? Не лучше ли тебе домой поехать? –спрашивал Никон, уже прекрасно зная ответ. Саша ни за что не уйдет с репетиции раньше всех, он останется до самого конца и выйдет самым последним из здания, в котором была студия. Только вот неизвестно, что Беличенко вредило больше: одиночество или жалость его лучших друзей. Одиночество давило, перекрывало доступ кислорода, закапывало все глубже в землю, поглощало полностью настолько, что даже самые близкие люди уже не могли узнать прежнего Сашу в том, в кого тот постепенно превращался. А жалость Саша ненавидел, он не терпел этих взволнованных Васиных взглядов, тревожных слов Никона, многозначительных красноречивых взглядов Антона. Он ненавидел их всех и вместе с тем чувствовал перед каждым необъяснимо сильную вину. Он ругал себя за то, что не мог быть таким, как раньше, не мог взять себя в руки, у него не получалось стать тем Сашей, которого так любили его друзья…