питер

Шум колёс, мигающий свет почти потухших лампочек и дребезжание стекла. Уши закладывает с заметной периодичностью – приходится гулко сглатывать вязкую слюну. Людей в вагоне немало – виной тому девятый час утра. Данила просыпается в метро, ощущая вокруг себя спёртый запах подземки и гниющих под эскалаторами крыс. Он сидит, по бокам – лучшие друзья укурыши, а сверху, держась за горизонтальные поручни у потолка, на него пялит ещё пара знакомых глаз. Видит юноша их дай бог второй раз в жизни. Лица у всех измученные. Нет представления о происходящем и прошедшем. Скрип из-за торможения приводит в чувство окончательно, заставляя зажмурить глаза из-за резкой, разрезающей слух боли. На стене всё медленней мигает рыжее название станции. Они на Ладожской. — О, очнулся наконец. Его пинают в плечо. Поймать момент, узнать кто это или даже вспомнить имя становится невыносимо сложно. Он, кажется, пьян и ещё под чем-то. Зрачки у парня, разбудившего его, шире всевозможных космических орбит: приглядись и мелькнут звёзды. По колющейся бороде он узнаёт в человеке напротив своего тёзку: Даню Крастера. Он шутит и трясёт головой, свет от серьги в его ухе невероятно режет глаз. Данила чувствует себя неимоверно пьяным, но в то же время будто только что протрезвевшим. Он слышит стук своего сердца, и это опровергает тот факт, что он умер. Он слышит стук своего сердца всё громче с каждой секундой и так ненавидит это каждой частицей своей души. В вагон заваливается душная толпа людей – они шумят и переговариваются. Песок и скрежет металла, у каждого до единого в серой массе во взгляде пыль. Рыжий закрывает глаза в надежде переместиться отсюда к хуям, но ничего происходит. Перед ним всё такие же обдолбанные самодовольные лица отбросов знакомых. Таких, как они, ставят в пример маленьким детям, с целью заставить учиться. На языке у Крастера марка, самая кислотная и дешёвая. Выжигает глаза. Парень трясёт языком, улыбается во весь рот, хохочет, падает и цепляется за своих друзей – очень сильно привлекает внимание. Такую жизнь Данила выбрал ещё в девятом классе и сейчас добровольно и с омерзением пожинает её плоды. По запаху и состоянию остальных пьян не только рыжий. Ещё не тронулись, а они все усвинячились. Пальцы цепляются за отросшие грязные патлы. Романтика грустной России, когда талант ты пропиваешь, а деньги со степухи просаживаешь на крэк. За ухом находится косяк: юноша поспешно его прячет, ещё не время. Они резко срываются с места с ощутимым толчком. Колёса вновь стремительно набирают обороты наперевес с противным скрипом. И это не те колёса, которые бы сейчас хотел Поперечный. Стоит повернуть голову влево, как увидишь первый вагон с машинистом. Юноша хочет уйти отсюда. — Бля, парни, меня чёт хуярит пиздец. — Ток не блюй, — кто-то подаёт голос. Голова Данилы устало падает на руки в попытке устаканить ситуацию и прийти в чувства. — Сань, иди нахуй, — вторит ему кто-то ещё. Все голоса, на самом-то деле, казались иллюзией, противно смешиваясь в общий гомон. Возможно ничего этого и нет, он просто сейчас ловит очередной приход где-то на окраине. — Данёк, крепись. Глотни, если надо, — ему протягивают что-то в шуршащем крафтовом пакете. Бедный слух Данилы, за сегодня он много потерпел. Найти горлышко бутылки сложно, по вкусу напоминает что-то вроде дешёвого, старого, выветрившегося Блейзера. Неприятно, но нужно. Капли в спасении скатываются по гортани вниз. — Ща до Лиговки доедем и пожрём. — Опять в твою дерьмовую булочную? — подаёт голос всё тот же Санёк. — Да иди нахуй, заебал! Это пирожковая. Данила ненавидит это питерское утро. Ему удаётся немного подремать где-то пять станций, когда его выдёргивают из прекрасной неги царства Морфея, беря под мышки. На бесцельно по кругу движущихся ступенях всё ещё не удаётся прийти в себя. Более-менее помогает свежий воздух и шум улицы. Он ненавидит эту надпись про город-герой Ленинград. Он ненавидит центр и оживлённую толпу. Но выбирать не приходится, когда меж губ суют красное Мальборо и насильно заставляют закурить (не то чтобы рыжий особо сопротивлялся). — Протрезвей уже, — громко сказано. Его ерошат по волосам, приходится увиливать от прикосновений – их Данила не любил. Хотелось бы всё-таки скурить тот косяк, но сейчас не время, в людные часы это опасно. В пирожковой вполне уютно, они собираются тусить здесь пока их снова никуда не дёрнут: такой рваный ритм жизни был привычен. Атмосферу этого заведения мог подметить даже такой духовно обнищавший как Данила – уж больно здесь было хорошо. Понятно почему Крастер так часто тащил их сюда. За кассой они встречают одного из своих многочисленных знакомых: казалось, они знали половину города. Денег не хватает даже на самое дешманское, что есть в этой пирожковой. Данила выкрутится – не слабак: спиздит что-то у друзей под общий гомон и гогот, всё равно свои. Взбодриться удаётся найденным в кармане поношенной олимпийки энергетиком – наверняка украл из магазина. Ну и похуй. Под шумок Поперечный отходит покурить ещё раз, но уже пришедший в себя. Вслед выходит и Даня. Он что-то увлечённо пиздит по телефону, пока рыжий задумчиво смотрит вдаль. Сигареты – дерьмо, он мечтает о Парламенте. — Слышь, рыжий. — Что? — его вырывают из мыслей резко, без угрызения совести. — Ильича помнишь? — Это который с татуировкой медведя на груди? — Ага. — Ну допустим помню. — Он ща в Ионке с отменным феном и герычем. Погнали? — А как же остальные? — Да забей, подтянутся. Иначе товара не хватит, сам понимаешь. И вот так он уже почти бегом, с улыбкой и предвкушением бежит с Крастером под руку. До Ионотеки – подать рукой. В самом помещении, как всегда, душно, людно, громко. Светомузыка, казалось, присутствует тут в любое время суток. Он здоровается с барменом Мишей, припоминает тому должок и получает халявный виски с колой. Не жизнь, а услада, не нюхать, а гнить. — И до скольки мы тут? — вопрошает рыжий, попивая янтарную бурду. Они устроились где-то на диванчиках в углу, хотя всё веселье происходило как обычно в центре зала. Просто не до этого, просто не его. — Да хоть навечно. Это означало до первого припадка у кого-нибудь из друзей, когда его вырвет, начнёт трясти и надо бы уже вызывать неотложку, вот только отвечать за свои поступки не хочется. Поэтому они попытаются очистить организм кого бы там ни было и будут надеяться на лучшее. Телефон Крастера уже разрывался от количества уведомлений. Парень не спеша принял вызов и на него обрушился приличный поток мата. Даниле это не интересно, он осматривает унылые и лживые лица присутствующих и пытается выцепить сегодняшнюю «жертву». Хотелось трахаться безумно: до сведённых коленей. По своей сути юноша был бисексуален и на самом-то деле в современном мире это было довольно-таки удобно. Перебрав всех девушек в клубе – в них ничего интересного нет, лишь яркая обёртка и пустота внутри – намётанный взгляд рыжего переключается на парней. Те тоже не обладали ничем привлекающим внимание и цепляющим издалека. Поэтому потрахаться в ближайшие пару часов ему точно не удастся. Торчать ему тут точно больше половины суток, поэтому он найдёт себе развлечение получше. Вырывать Крастера из уж очень эмоционального диалога ему не хотелось, но Данила в итоге взял парня за плечо и повернул к себе. — Где Ильич? — Не знаю, в туалете скорее всего, — с другого конца провода продолжали доноситься не самые лестные высказывания. — Поищи сам, я занят. О да, Крастер был очень занят. Вздохнув, Данила резким и чётким движением руки опрокинул в себя остатки содержимого стакана и поплёлся по всем углам Ионотеки. В туалет тоже следовало бы заглянуть – вынес для себя юноша, когда не нашёл никого в дебильной кепке с жёлтой надписью «Охрана». Уборная, как и половина зала, подсвечена неоном, опознать её более чем легко. Здесь скопление дыма собрано в очень плотном облаке: все, от вэйперов до любителей органики, собрались здесь. Ему бы тоже следовало уже наконец расслабиться, в конце концов он заслужил. И вот нужно всего лишь схватить знакомую фигуру под локоть и увести от какой-то там незнакомки. — Э, бля, слышь! — грубость из-за недопонимания. — А, Данёк, это ты. Прив, чё хотел? — Крастер сказал что у тебя есть товар. А насколько мой пьяный мозг помнит, то за тобой должок, — даже если это и не так, то всё равно никто из них не помнит косяков другого. — Ебучий распиздяй, — пробормотал Прусикин. — Чувак, я сейчас правда не могу, потом верну. — Нет, мне нужно сейчас. И отстану. И в следующий раз прощу по доброте душевной. — Ладно, хуй с тобой, пошли в толкан, а то пристанут ещё. В кабинке – тесно, они толкаются коленями, Данила наверняка вляпался кедами в чью-то блевоту, а из-за света ультрафиолета едва можно разглядеть лицо своего визави. Остальные наверняка подумают, что они трахаются, хотя, на самом-то деле, Данила и не был против, лишь бы унять свой пыл, вот только Илья тягой к людям своего пола не обладал. Ну и плевать. — Так, смотри, короче. Фена тебе больше одной таблы не дам, есть ещё покупатели. А герыча только пятёрка, но в подарок шприц, я сегодня добрый. — Девять. — Не, чувак, это так не работает. — Восемь, ну, пожалуйста, меня очень хуёвит. В унике завал, а я никак нормально обдолбаться не могу. — Шесть и точка. — Семь. — По старой дружбе. — Договорились. Ловкая рука из-за пазухи достаёт пару пакетиков. На одном из них красуется цифра семь и маленький шприц рядом, а в другом болтается небольшая розоватая таблетка. Глаз намётан, Данила сегодня знатно расслабится. Приятное ожидание разливается теплом из заднего кармана. Сейчас он вытрясет с Крастера ещё пару соток, напьётся и на пару часов выпадет из реальности, в замену хорошему сексу. — Ешки, марки, МДМА, органика? — Не чувак, не сегодня. Я на мели. Да и отходняк после него жёсткий, не хочу передознуться. — Ах ты ж говнюк маленький. — Ты старше меня на девять лет, пидрила. — Не дерзи старшим. Данила хмыкает, отбирает из чужих рук потрёпанные самокрутки (на удивление полные табака, а не травы) и закуривает. Ему можно. Он открывает дверь всё той же тесной кабинки, разминает тело и бросает уже у самого выхода, будто опомнившись: — Слушай, а что по кислоте? — Так ты ж пустой. — Отдам с первой степухой, клянусь сердцем матери, — ему было откровенно посрать. Когда ты успел сторчаться к своим ещё не наступившим двадцати и стать закоренелым наркоманом всея Питера на всё остальное кроме очередной дозы становится плевать. И за это Данила себя презрительно ненавидел, терпеть не мог. — А почему я должен тебе верить? Сам знаешь, слова нарика на ветер. — Разве я когда-нибудь тебя подводил? — Не припомню. — Вот и всё. Пожалуйста, Ильич, мне это очень надо. Проблем в жизни дохуя пиздец. — И ты прекрасно понимаешь, что заглушать наркотиками их не стоит. Знаю, знаю, прости за лекции, — сам Прусикин не употреблял, что было несвойственно торгашам. В раскрытую ладонь рыжего ложится ещё один пакетик с дерьмовым смазанным рисунком. — Сдохнешь же через лет пять, Поперечный. — Насрать. Сделать вид, что тебя очень заинтересовало собственное отражение в зеркале – выносить его было невозможно больше минуты – подождать, пока Прусикин свалит и судорожно готовить дозу. Чтобы хватило ещё на потом, Данила решает поделить таблетку пополам. В качестве фена сомневаться не стоило – Ильич всегда продавал сильное дерьмо. Он даже отложил свой любимый процесс – употребление алкоголя – на второй план, Поперечный ещё успеет напиться, у него вся ночь впереди. Руки тряслись в предвкушении. Юноша резкими движениями дробил таблетку до мельчайших частиц кредиткой, чтобы потом разделить получившийся порошок на две идентичные тонкие полосы. Розовый цвет мозолил глаза, поэтому вскоре раздражитель исчезает под носом. По привычке зажмуриться, немного встряхнуться и напрячься. Наркотик уже попал в организм, делов-то: доползти до их столика в углу и отрубиться. Не физически, так ментально. Таким образом Данила заглушал тот самый второй ебанутейший голос. Дышать становится немного тяжелее обычного, но это вскоре пройдёт, если отвлечься. У Данилы гнутся пальцы – резко, рвано – взгляд начинает бегать из стороны в сторону. В зеркале он сравним с первым снегом: белее обычного. Выходит из уборной, движется сквозь толпу и чувствует подступающее раздражение. Ему срочно нужно присесть, а ещё, желательно, нахуяриться до беспамятства. Чем рыжий, собственно, сейчас и займётся. Как же ему хорошо. Как же он заебался

•••

По итогу пару часов промелькивают перед глазами невнятным быстрым трейлером. Это был караван охуительных историй, которых он не запомнил. Организм ломит, Данила считает – самое время для второй дозы. Ну и пусть он умрёт сегодня, зато весело, зато в пьяном угаре. Из толпы его «друзей» мелькает лишь пара знакомых лиц. Он кивает им, в надежде на то, что уже поздоровался. Горло сушит – он выпивает чью-то дерьмовую, слащавую Пину Коладу под оскорблённый вскрик. — Даня, блять! — Отъебись, я протрезвел. Потом отдам. Ему срочно нужно отлить. А ещё, желательно, покурить и нахуяриться по новой. Стоит встать, как начинает штормить, шатать. Только бы не проблеваться, только бы не проблеваться – Данила жмурит глаза и потирает потный лоб рукой. Сколько раз он зарекался себе больше не принимать. И сколько раз проваливался. Сплошное разочарование. Под вечер музыка здесь всегда особенно громкая до такой степени, что приходится сжать уши словно в тиски. Он, на самом-то деле, Ионотеку ненавидел. Приходится расталкивать людей локтями, получать тычки в бок и пару лестных слов. Хуёво настолько сильно, что, казалось, он вот-вот отрубится да уже и с концами. Но Умирать в туалете Ионки рыжий точно не хотел. Открывать дверь в уборную сравнимо со спасением: воздух здесь не так спёрт, народу почти нет (кроме какой-то трахающейся парочки в дальней кабинке), звуки приглушены, а свет софитов не режет глаза. Прицелиться в центр унитаза на его пьяную голову оказывается задачей непосильной. Данила попал себе на кроссовок, выцедил мат сквозь зубы, со злости резко нажал на кнопку смыва и пнул бачок. Бесит, заебало. После фена он всегда становился агрессивным. И ещё немного тревожным. Олимпийку юноша скидывает на край раковины, ледяной водой брызгает себе в лицо, трёт глаза, цепляется за волосы. Кем он был, и кем он стал – сейчас не до этих вопросов. Доставать телефон лень: будет нюхать прямо с тумбы. Даже если кто-то запалит, в Ионке это обычное дело. Руки трясутся, он матерится, а дверь сзади хлопает. Купюра свёрнута, дорожки построены, он почти на финишной прямой. Откуда-то слева его толкают бёдрами, Данила ощутимо зол, поэтому срывается: — Что ты, блять, творишь! Не видишь, я занят. — Извини, — голос, не звучавший ранее, доносится откуда-то сверху. Приятный баритон и сексуальная хрипотца. — Да я тебя и не трогаю особо. Пиздежа незнакомца хватает на то, чтобы одна дорожка уже успела исчезнуть под носом рыжего. Ноздри жжёт, глаза слезятся. Неудивительно, если он умрёт сегодня. Нужно немного подождать, прежде чем прикончить фен полностью. Поперечный отрывается от созерцания керамической побитой плитки и обращает свой взор на парня, неудобно толпившегося рядом. И тогда, наверное, первое, что он замечает – это блеск. Очень много блеска, всё лицо сияет, и те самые звёзды в глазах отражаются сверху зрачков. На удивление узких. Незнакомец трезв, какая скука. И весь этот лоск, будто собранный с обложек глянцевых журналов малолетних школьниц про макияж, прекрасно уживается на лице напротив. Парня это совершенно не портит, наоборот: добавляет какой-то уникальности, перчинки. Только вот что действительно не идёт незнакомцу, так это кровавые потёки под носом и на скуле. — У тебя кровь, — бормочет Данила. Он будто в ступоре и сам не знает почему, хотя фена ещё слишком мало, да и он начнёт действовать ещё не скоро. — Да, спасибо, я заметил, — незнакомец усмехается, казалось бы, над ситуацией, но по ощущениям над самим Данилой. Поперечный чувствует себя на удивление неуютно вопреки своему распиздяйскому образу жизни – ёжится, жмёт плечами. — Именно поэтому сюда и пришёл. А взгляд у него очень пронзительный, а эти серые глаза, ох, глаза. Рыжий начинал жалеть, что не поступил на филологический, потому что описать их цвет было невозможно даже на всех языках мира. Стальной, но добрый, светлый, с искрой и толикой пьяного угара. Очень интересный персонаж, Данила запомнит его надолго. — Тебе больно? — А сам как думаешь? — это не дерзость, а скорее ирония. — И за что тебя так? — За неподобающий современным стандартам русского гетеросексуального парня внешний вид, — он говорил умно, завуалированно. Поперечному что-то подсказывало что внутри парень далеко не пустой, но хотелось верить в обратное. Так быстрее расстроишься, не стоит завышать планку. — Отпиздили за блёстки короче. — Мне жаль, — оставалось только посочувствовать. — Не стоит, — и после донеслось тихое шипение. Парень пытался смыть кровь, не задевая глиттер, но с треском проваливался, когда на раковине кроме полупрозрачного алого сверкали мелкие звёзды. Под глазами у него застыли слёзы и, кажется, размазалась тушь. — Я могу как-то помочь? — а с хуя ли такая любезность, Поперечный? — Не думаю, — незнакомец немного манерно оглядел рыжего с ног до головы и вернулся к своему отражению в зеркале. Даниле оставалось лишь выдернуть пару бумажных полотенец из раздатчика и протянуть их дрожащей рукой. Чего ты боишься на самом деле? — Спасибо. Наверняка он отказался от помощи, потому что Даня – наркоман, нюхающий фен в туалете Ионки. Не очень красиво с его стороны, но иногда рыжий сам себе не доверял. Оставалось лишь пристыдиться и затихнуть, отводя взгляд. Почему же его так колбасит, он же перестал чувствовать примерно с пятнадцати? — Хочешь? — он взглядом указывает на оставшуюся дорожку, пальцем постукивая по раковине. Какого-то чёрта они остались совершенно одни в туалете, но казалось, будто во всей вселенной. Даже та сношающаяся парочка изъявила своё желание покинуть данное помещение. — Не, я не нюхаю. — Прямо таки совсем? — Совсем. — Много теряешь, чувак. А сейчас бы оно помогло тебе отвлечься от боли. — Ага, а потом я пристращусь и сдохну где-то на Трубах. Нет, спасибо. И ещё, немного погодя, Данил наконец выдаёт: — Тебя кстати как звать-то? — Руслан. — Просто Руслан? Я Данёк Поперечный, для кого-то рыжий, для кого-то торч, для кого-то конченный пидарас. — Усачев. Таким количеством имён не обладаю, всего лишь тихий гей, — и улыбнулся. И тут рыжий встрял. Фен сейчас оказался очень кстати, когда внутри начали трепетать бабочки. Он не привык, ему не стоит влюбляться в первого встречного. Перспектива долгих и счастливых отношений не для Поперечного: он часто срывался, был ветреным, да и из-за своей зависимости мог хоть родную мать продать, благо та осталась в Воронеже. Он втягивает носом заветную дорожку, и его рот передёргивает в косой полуулыбке. Страшное зрелище. Юноша отрывается, утирает нос, и смотрит на Руслана, неотрывно, с желанием, с целью. Новое имя перекатывалось на языке сладкой патокой. Давно он такого не чувствовал. — Ну как, торкнуло? — Не-е-е, — тянет рыжий. Знал бы он сам, что пытается оттянуть кое-что другое. — Тут ещё минут двадцать невпроворот. — И что должно произойти-то? — достаёт самое блевотное, что только может быть в арсенале гея: вишнёвый Чапман. — Будешь? Данила не из брезгливых. А ещё не из выборочных. — Да, давай, — у Руслана мягкие руки и понимание. Сам достаёт сигарету, суёт её юноше в рот и поджигает. Настолько хорошо, что не кажется реальным. Первая затяжка оказывается спасением за этот скучный вечер, уже давно переваливший в ночь. — Вообще меня должно расслабить, приободрить, а потом как бы отключить. — Понятно. — Всё ещё не хочешь попробовать? У меня герыч есть. И марка. — Ты что торгаш? — Руслан усмехается, садится прямо на тумбу. Даже с потёкшим макияжем он выглядит невероятно. — Я – нет, но один мой друг – да. — Я иногда травку покуриваю. Не более. — Ты обратился по адресу. После сигаретки можем раскурить один косяк на двоих, что думаешь, м? — толчок под ребро и рыжий нависает сверху. Ещё не время пьянеть, а он уже на ногах устоять не может, да что же с ним такое? — Я не против, только если ты не против. — А всё что касается чего-то незаконного – я всегда за. Данила улыбается и тянется ладонью всё в тот же треклятый задний карман. Хотелось прикурить самому, вот только зажигалки у него нет – об этом юноша вспоминает с косяком во рту когда обессиленно хлопает себя по бокам. Его новый знакомый времени не теряет: поджигает кончик и раздувает его. У Руслана очень пухлые красные губы, Данила цепляется за них взглядом – долго и протяжно – хотя хотелось бы собственным языком. На пару секунд удаётся даже зависнуть, выпасть из мира. Мешать траву с феном, как показывает практика – решение не из лучших. Но Поперечный позволяет себе наплевать на собственные законы и утонуть в глазах напротив. Хотя бы на пару секунд. — Не наглей, — почему он так часто смеётся, неужели у него в жизни всё хорошо? И отбирает косяк. Руслан не новичок, скорее любитель. Пытается сделать водопад, пускает кольца дыма. Поперечный пытается их поймать ртом. Товар не из лучших, но, увы, какой есть. Вся эта нелегальная муть вообще редко доставляла что-то хорошее, кроме удовольствия. Засмотреться на Усачева – проще простого. Данила чувствует в штанах нарастающее возбуждение и пытается отвлечься. Но на самом деле хочет сбежать. Они ещё пару раз смакуют самокрутку на двоих. — Ты откуда? — о да, самое время затеять разговор в попытке отвлечься и скрыть заинтересованность. Он опирается руками о тумбу, немного левее от Руслана, чтобы не быть между его манящих раздвинутых ног. Нужно прощупать почву. — Норильск. — Нихуя тебя занесло. — Да так, хотел стать дизайнером, а в итоге спился. Ну, хотя бы не сторчался. — Мне следует обижаться? — Может быть, — ухмыляется и даёт затянуться со своих рук, не отпуская самокрутку из пальцев. Дьявол, не иначе, а Данила, кажется, пропал. — Ты? — Воронеж. — Я даже не удивлён. — Хотел стать архитектором, но сторчался, — он делает акцент именно на этом слове. — Хотя ещё каким-то чудом не вылетел. Руслан молчит, но взгляд говорит за него. Ох уж эти безумно выразительные глаза – свои рыжий прятал, понимая собственное уродство. Одну его половину неспешно тянет в ад за все грехи. — Как ты вообще здесь оказался? — юноша подаёт голос. От косяка осталась четверть. Ну и плевать, он(и) отлично провёл(и) время. — Где? — придуривается, видно же – не тупой. — В Ионке. — Как и все люди здесь. Отдохнуть. Ну, может быть, потрахаться. — Ой, а вот это уже интересно. Кого рассматриваешь как кандидатуру? — Я не по парням. — А кто сказал, что я претендую? Да никто, лишь что-то внутри Данилы дребезжало и грозилось вот-вот вырваться. Руслан делает последнюю затяжку и выдыхает дым в лицо напротив. Окурок летит в раковину с шипением. Парень спрыгивает, немного медлит и натягивает самую слащавую улыбку из своего арсенала. На нём – дерьмовая рубашка в бело-красную полоску и футболка, больше его в пять раз. Данила настойчиво отгоняет от себя мысль и желание их снять, пробраться пальцами под ворот и коснуться оголённой груди. Боже, как же он давно не трахался, знал бы кто, как юноша сгорает от желания. Пусть даже этот ебучий Усачев. — Ну, бывай, — ему машут, но в себя Данила приходит лишь с хлопком двери. И будто бы ничего и не было, лишь привкус чужой слюны на губах из-за немного мокрого фильтра. Ну и плевать. Он хватает олимпийку, сжимает скрипучую ткань и уходит. Не столько в надежде поймать и найти Руслана, сколько нахуяриться. Да, до беспамятства.

•••

— Да что ж тебе не сидится на жопе ровно, — выкрикивает Крастер. Юноша не помнит как он тут оказался, но ощущает себя не сильно трезвым, рассиживая где-то с краю дивана с их общей компании. — Даня, блять! — так, а вот это уже было чересчур громко. — А? — Чё с тобой, говорю. — Да хрен его знает, на самом-то деле. Не трахался давно вот и прёт, — он пытался отшутиться, но все его слова как обычно воспринимали всерьёз. — Окей, замётано, ждём тебя. — Чего? Ребят, я же несерьёзно. — Слабо? — Да нет, просто не хочу. — Значит слабо. Ставлю косарь. Найди себе какого-нибудь мужика и попроси его, чтобы отымел тебя по полной. — Но обычно я сверху... — Пиздуй давай, — ему вторили. — А то слабо. Ну и похуй, Данила никогда не был против лишних лёгких денег. — Дай мне пятнадцать минут. И можешь удваивать сумму, — рыжий был не очень в этом уверен, но просто надеялся. Запрокинув в себя остатки чего-то алкогольного наверняка не из своего стакана, он поднимается с едкими ругательствами и немного пошатывается. Одобрительные крики в след – Поперечный не слушает, не обращает внимания. У него есть один очень рисковый, смелый и хороший вариант, который приходится схватить под локоть в середине зала и поволочь за собой в уборную. В этом месте этой ночью происходит немало интересных событий. А этим вариантом, собственно оказался Руслан. Усачев упирается, полный непонимания и вопросов. А потом замолкает, стоит его только запихнуть в тесную кабинку, повалить на закрытую крышку унитаза и сесть сверху. Прямо на колени. — Ты что творишь? — ему шепчут прямо в губы, возмущённо, но с неприкрытым желанием. — Хочу трахаться. И, желательно, с тобой. Времени на разговоры нет: приходиться утягивать чужие губы своими в рваном темпе, быстро, жёстко, в доминирующей попытке. Рыжему не отвечают, медлят, пытаются прийти в себя, разобраться в происходящем. Но времени нет. Юркие ладони ныряют под плотную ткань дурацкой рубашки, оглаживают плечи и грудь. А у Руслана было на что посмотреть. Юноша отрывается – на глоток воздуха – и возвращается к требовательным действиям. Эта ситуация очень странная, сумбурна. Он пытается растормошить парня: пускает в ход язык, гладит за шею и цепляется за шмотки. Сначала идёт бездействие, но потом его резко хватают за бёдра и немного толкаются пахом вверх. Руслан натренирован – то заметно по движениям. На вкус он как спелая вишня, кровь и дешёвый косяк. Поцелуй уж очень глубокий: каждому хотелось урвать частицу другого. У Усачева приятная, мягкая кожа, за неё хотелось цепляться, её хотелось разорвать, изувечить царапинами от ногтей, укусами. А пахнет он как что-то самое желанное во всём мире. Лучше любого фена. Данила знает, сам невпроворот утонул в наркотиках и дерьме. Но больше – в Руслане и его глазах. Несильное давление на грудь означает стоп. Они отрываются с небольшим, гулким причмокиванием и ниточкой слюны между губами. Поперечный облизывается – хочет ещё. — Я не по парням. — Не пизди. Попробуй, может понравится. — Уже попробовал. И в итоге не смог оторваться. Взгляд светло-серых глаз бегает от взора напротив к припухшим губам. Данила это чувствует, видит. В его шею буквально вгрызаются, больно, ощутимо, много. Юноша стонет, невольно прижимает парня к себе. Караван охуительных историй продолжается. У Руслана бритая голова – в обычное время Данила посчитал бы это уродливым, но сейчас ему нравится настолько, что он не может цепляться за чужие волосы, но это распыляет лишь сильнее. Именно в этом моменте Данила забылся.

•••

Он просыпается резко, в холодном поту, как будто после кошмара. В голове отсутствует понимание происходящего. Жёсткий отходняк настигнул быстро, стоило только рыжему встать с кровати и протопать на кухню за водой. Квартира явно не его, скорее всего он у Санька. Цель сейчас – проблеваться и закурить. А ещё выяснить где он и что было не так давно. В туалете из зеркала на него смотрит самый побитый и изнищавший жизнью человек. Взгляд натыкается на пару заметных, всё ещё пылающих укусов, пальцы трогают место поражения. Судя по всему он ахуенно провёл эту ночь. Его разум будто пытается вспомнить, подсказывает. Ответ буквально крутится на языке, но теряется в унитазе с первыми рвотными порывами. Стойкой выдержкой после тусовок Данила никогда не обладал. И после того дня почему-то жизнь рыжего приобрела значительные обороты: он не мог понять какой сейчас день, забывал что было вчера, а что неделю назад. И просто терялся во времени. И был ли тому виной Руслан, или же его накачали чем-то тяжёлым – гадать не хотелось. Хотелось забыться и, наверное, повторить тот вечер. В какой-то момент его начинают выбешивать даже привычные вещи: тяга к наркотикам, постоянная нехватка денег и голод, собственные вкусы в одежде и волосы. Особенно волосы. Он постоянно цепляется за них руками и чувствует, будто тут что-то не так, будто они лишние (но на самом деле он). Юношу бреют под двоечку в четверг в пьяном угаре. Он не жалеет об этом даже в пятницу, когда смотрит, как рыжие патлы кусками осыпаются в раковину. К концу недели Данила приходит к выходу, что Питер – сатаны обитель. И пиздуют сюда только победители по жизни, а тут он лишний. Поперечный проклинает северную столицу, потому что, кажется, неравнодушен к какому-то там парню из Ионотеки. Стало паршиво и почему-то охотно вновь накидаться и забыться. Предложение Крастера вновь сгонять в Ионотеку оказывается как нельзя кстати. Атмосфера – душная, нагнетающая. Он так не хочет вспоминать, но хочет вспомнить всё одновременно. Там он снова встречает Руслана. Они забегают в уборную и после этого всё как в тумане.

•••

Как бы там ни было, вопреки всем дешёвым и слащавым романам, когда ты влюблён – то тебе хуёво. Данила это осознавал, понимал, вот только отказывался принять. Ведь как можно просто пропасть в человеке, утонуть по уши, всего лишь из-за двух перепихонов. Бред же, не иначе. Но с утра он просыпается с горьким привкусом боли. И мы сейчас не про её физическое воплощение. Больно было где-то изнутри, прямо в сердце, наперевес с сожалением. И такого чувствовать Данилы не привык, ведь весь этот сумбурный странный коктейль усиливался (а не ослабевал как обычно) с приёмом даже с самой большой дозой чего бы там ни было. Героин, который он взял у Ильича ещё в первый раз, ушёл на ура. Поперечный умрёт не через пять лет, а дай бог через месяцев или недель – он это прекрасно ощущал, но останавливаться не собирался. Он слоняется по городу и не знает зачем – известно только имя, да и то может быть не настоящим. Найти бы хоть какой контакт, Данила сильно истосковался. Он забегает в Ионотеку совершенно один с горя. И кажется, находит там успокоение. — Я ждал тебя, — ему говорят. Руслан сидит одетый почти так же, казалось, не прошло и минуты. Только обстоятельства вот совсем другие. — Не буду врать, я не искал особо. — Ты бы и не нашёл, — парень усмехается. У него в стакане Куба Либра, рыжий может определить на глаз. — Не хотел бы встретиться где-то кроме Ионки? — Хотел бы. Очень хотел. Вот так всё и закрутилось. На следующее утро Данила просыпается в чьём-то незнакомом падике. Под боком у него курящий Усачев, который увлечённо втыкает в телефон. Всё тело ломит из-за жёсткости ступеней, а холод бетона неприятно врезается сквозь лёгкую ткань. Он в одной футболке и то, кажется, не в своей. На руслановом лице усталость и немного синяков. Рыжий жалеет и лелеет как только может: целует и спрашивает о произошедшем. Парень отмахивается и тушит сигарету. Это питерское утро даже не такое противное, как остальные. — Ты когда-нибудь трахался под маркой? — Данила спрашивает ближе к полудню. — Нет. — Так давай попробуем. И эта история об очередном сексе под наркотой, вот только впервые это не жалкий перепихон в обоссаном толчке клуба, а серьёзный, желанный момент. С человеком, в которого рыжий впервые по-настоящему так беспамятно влюблён. Он пропадает из своего круга общения на какое-то время – становится просто не до этого. У Руслана есть много странных привычек: любовь к рассуждению, бессонным ночам, холоду и Дане. А тому и большего не надо, лишь бы парень всегда был рядом. Усачевские заурядные фразочки стали привычны по будням: — Вечеринка никогда не заканчивается, — его голос вторит дерьмовому рэпу из проезжающей мимо машины на улице. — Заканчиваешься лишь только ты. И с таким человеком Данила даже не против завязать, ведь Руслан заменит любой, даже самый редкий и самый тяжёлый наркотик. Романтические речи Поперечному не свойственны, как бы тот не пытался. Да и зачем оно надо, если все чувства в щемящей груди можно выражать по-другому? Он проснётся пораньше, сходит в магазин, приготовит завтрак. Оставит Усачева в одиночестве, если тому угодно. А потом в самые тяжёлые моменты жизни успокоит, пригреет под боком. Однажды, давно трепещущий вопрос в сердце обоих всё же находит отклик, повиснув в воздухе тяжёлым грузом. — Кто мы друг другу? — Руслан спрашивает и это сравнимо со смертной казнью. — Я не знаю, — юноша отвечает честно, потому что сейчас это – его единственное оружие. — Я люблю тебя, — он признаётся Руслану, но скорее себе. — Я люблю тебя и больше сказать мне нечего. По стальному взгляду видно, что Усачев тает. — Я тоже люблю тебя. А после на самом-то деле ничего и не меняется. Руслан напевает русские песни малоизвестных групп, а Поперечный просит его заткнуться. Но безуспешно, всё напрасно: парень притягивает того за шею и шепчет слова прямо в губы. О том, как его любит, о том, как дорожит и о том, какой рыжий всё-таки молодец, раз поборол такую сильную зависимость. Но не учитывает того факта, что юноша приобрёл зависимость посильнее: самую пылкую, страстную и желанную. Они расскажут друг другу байки про свою жизнь. Данила – про друзей наркоманов, Трубы и самые смешные приходы. Усачев – про бомжа на Марсовом. Он парень славный: сам из Ярославля и уже даже сидевший. Хотя, в России это просто, как два пальца. Они пойдут стрелять на Думскую по тучам своими необычайно яркими, солнечными для Петербурга улыбками. — Это для всех Петербург, — поправит Руслана рыжий. — А для нас Питер. И ещё в их истории найдётся место для рассказа про бога и свою ебучую жизнь. Оборот «до встречи с тобой» до того противный и заезженный, но по-другому не скажешь. Они не в первый раз сходят на развод мостов, прихватят булочек с корицей из любимой пирожковой Крастера. А потом будут ещё долго целоваться в подворотнях, вжимая друг друга в стены, танцуя в лучах рассвета и шлёпая кроссовками по лужам. — Мы здесь прямо сейчас. Чтобы жить, любить и наслаждаться, — Руслан говорит. У него на коленях рыжая обритая макушка. Они зависают на крыше какого-то дома. — Это не то, зачем мы в северной столице, Руслан. — Ну и плевать. Данила проклинает Питер, но уже не так сильно. Ведь ему мешает Руслан.