Система знаков

Ривай никогда не говорил об этом вслух. У него была особая, только Ирвину известная система знаков. Всё было в нём самом. В движениях, словах, в звуке шагов. В том, как подметки отбивают «раз-раз-два» по каменному полу, в сбитом этом ритме. В колючем взгляде и сведённым к переносице бровям. В остервенелых попытках отдраить до блеска старый замок, нынешнюю штаб-квартиру разведотряда. Даже в его манере кричать на Эрена, в который раз не справившегося с заданием. Ирвин вслушивался в это рваное «раз-два», в шелест плаща, в гул приближающегося эха. Даже когда без стука Ривай входил в его кабинет, кидал на стол рапорты и отчёты, часть из которых не дописал — не любил — и разворачивался, чтоб уйти. Даже тогда командор прекрасно знал, что так злит его капрала. Вставал из-за стола медленно, наблюдал, как едва замедляет шаг Ривай, просил: — Закрой дверь, — и наслаждался тем, насколько тот становился послушен. И как дверь едва скрипит, и Ривай щёлкает замком. На окнах нет штор, и капралу это не нравится. Но ему нравится диван в углу, потрёпанный, продавленный. На нём любит сидеть Ханджи. На нём Ривай любит заниматься сексом, на старом диване в углу. На него садится Ирвин — ему пришлось отложить столь важные бумаги. Ему пришлось выкинуть из головы — лишь на время — планы и стратегии будущей вылазки. Он не обратил внимания на перевернувшуюся чернильницу, на залитые тёмно-синим хрустящие листы бумаги — и ради того лишь, чтобы щёлкнул замок. И Ривай быстро, дёрганными движениями начал снимать с себя плащ, куртку, сдирать белоснежный платок — несвойственная ему неаккуратность. Чтобы он, не глядя на Ирвина, уселся ему на колени, на старый продавленный диван, снял бы со своих плеч крепления привода, но не тронул и пуговицы на рубашке. Ирвин тянулся к нему рукой, взгляд его бродил по хмурому лицу, по дрожащим ресницам и утонувших в тени векам. Но Ривай хватал его за запястье, сжимал так сильно, что едва не трещали кости, и говорил низким, хриплым голосом: — Смотри. Не трогай. Ирвин смотрел. Он смотрел, как Ривай стягивает куртку и с него, с плеч — ремни. Смотрел, как пальцы, тонкие и в мозолях, немного грубые, тянут вниз собачку на брюках, продевают в петлю пуговицу. Как поддевают резинку трусов и обхватывают член. Совсем не нежно, но Ирвин хочет запрокинуть голову на спинку дивана, закрыть глаза, потому что так — чувственнее. — Эй. Я только начал. Большим пальцем он оглаживает головку. Старается быть не таким напористым, а Ирвин хочет обнять его. Запустить руки под выпущенную из пояса рубашку, ладонью — по спине, чуть царапая ногтями, оглаживая алеющие следы от ремней, пересчитывая позвонки. Но Ривай не даётся так просто. Он слишком долго ждал дозволения. Он слишком устал от собственной нервозности, от собственных же резких слов и упрёков Ханджи. Эта четырёхглазая не раз говорила, что капралу пора снять напряжение. А он шёл и рубил титанов. Он опускает взгляд на сочащийся член Ирвина, свободной рукой расстёгивает ремень на своих брюках, ёрзает, приспуская. Ирвин сдавливает рукой своё бедро, поддаваясь на эти телодвижения, но по-прежнему лишь смотрит. Он знает, что Леви любит командовать. И не любит, когда Ирвин зовёт его «Леви». Ривай заводит руку за спину, обхватывая пульсирующий член Смита, и привстаёт на коленях. Насаживается медленно, направляя пальцами, и Ирвин чувствует, как он пытается расслабить зад. Ривай почти никогда не стонет. Как бы командор ни старался, он может выдолбить из него лишь шелестящее, сбивающееся на каждом толчке дыхание. И сейчас капрал выдыхает, едва наклоняя голову к правому плечу. Он смотрит на Ирвина из-под опущенных ресниц, и от такого колючего, пронзающего взгляда вполне можно потерять эрекцию. Но Ривай впивается в широкие плечи. И тогда начинает двигаться, медленно, привставая на согнутых коленях. Он знает, как расслабляться, принимать член целиком, насаживаться до самого его основания. Ривай упирается руками в грудь Ирвина, а тот скользит ладонями по его напряжённым бёдрам, цепляет пальцами ремни, дёргает, когда Ривай опускается слишком резко, выдавливая из себя воздух почти со свистом. И закрывает глаза, сосредоточенно хмурит брови, словно секс для него — досконально продуманный план, до самых мелочей, до единого движения. Следует ему, и даже лёгкое касание напряжённой шеи, и путающиеся в кулаке светлые волосы, которые тянут почти болезненно. Ирвин не пытается дотронуться даже тогда, когда Ривай выгибается в спине, запрокидывая голову, глядя в потолок. Когда замирает, сжимая руками острые колени Смита. Его рубашка покрыта влажными пятнами — он слишком горячий, а воздух в кабинете слишком прохладный. — Ирвин, — выдыхает он с облаком пара, — расстегни. И тот медленно, пуговицу за пуговицей расстёгивает рубашку. Приспускает с плеч, тянется вперёд, прижимаясь сухими губами к влажной груди. Ирвину нравится это гибкое, жилистое тело, и то, как ощущается под поцелуями рельеф живота, ямка над ключицей, изгиб шеи. Как Ривай чуть наклоняет голову, позволяя вылизывать скулу, кусать за мочку уха. И как податлив и отзывчив его рот, когда Ирвин терзает его жёсткими, отнюдь не нежными поцелуями, а колени с силой сжимают его бока. В момент, когда Ривай по-прежнему расслаблен, Ирвин обнимает его, гладит самыми кончиками пальцев подрагивающую спину, пересчитывает острые позвонки. Опускается ниже, и горячая ладонь ложится на напряжённую поясницу. И он начинает медленно подмахивать, заставляет Ривая возобновить заданный темп. И тот снова начинает двигаться, чувствовать, как сжимают его ягодицы, как Ирвин жадно, исступленно покрывает поцелуями его плечи, очерчивает языком впившиеся в кожу следы креплений. Ривай давит ему на плечи, рубашка неприятно стягивает руки, и он стряхивает её на пол. Некоторое время хмурится, корит себя за неаккуратность, но Ирвин быстро возвращает его в реальность — задевает простату, и Ривай жмурится, впивается пальцами в белобрысый затылок. Смит чувствует его горячее, сбивающееся дыхание, и как оглаживают его голову, почти ласково. Свободной рукой он обхватывает член Ривая, двигает так же назло медленно, надавливает большим пальцем на головку, оттягивает крайнюю плоть — и потом резко вниз, так, что напряжённое тело вздрагивает. — Ублюдок, — шипит капрал в ухмыляющееся лицо, — мы так не договаривались. Вновь откидывается назад, но теперь Ирвин держит его, сцепив пальцы на спине в замок. Кожаные сапоги скрипят об обивку кожаного дивана, старого, продавленного, на котором любит сидеть Ханджи, а Ривай — заниматься сексом. Подошва же сапог Ирвина скользит по полу, и руки капрала по-прежнему покоятся на его плечах — Смит поворачивает голову, целует запястья, чуть прихватывает кожу зубами. Ривай закрывает ему рот ладонью. И Ирвин начинает лизать её, скользить языком по каждой фаланге, втягивать их в рот, посасывать. Ривай ни на миг не забывает о своей брезгливости, и когда Ирвин отпускает его ладонь, немедленно вытирает её о его же рубашку, и злобно сверкает глазами, пока тот улыбается и смотрит с прищуром, нахально. Когда он говорит, голос его непривычно тих. И Ривай дрожит от интимных интонаций, и от того, как горячие руки скользят по его бокам, цепляя пальцами соски. — Ты сегодня крайне бесстыж. Ривай закусывает нижнюю губу, смотрит в глаза Ирвину, когда кончает, и когда сперма стекает по его члену, марая рубашку Смита. А тот ещё несколько раз сильно, почти болезненно толкается внутрь тёплого и влажного Ривая. Капрал быстро опускает руку между их телами, сжимает член Ирвина и привстаёт: болезненно пульсирующий член с влажным звуком выскальзывает из раскрасневшейся задницы. Ривай слезает с дрожащих коленей, разрывает зрительный контакт и на ослабевших ногах, со сползшими штанами, опускается на пол, обхватывая блестящую головку ртом. Он мнёт в горсти поджимающиеся яйца, сдавливает их так, что Ирвин вгрызается ладонью ему в волосы, а потом за раз сглатывает горьковатую сперму. Показательно медленно облизывает губы. Ирвин гладит его по выбритым вискам, и Ривай, снова глядя ему в лицо, трётся щекой о шершавую ладонь. На окнах нет штор, и капрал наблюдает, как протягиваются по полу длинные тени. Неспешно застёгивается, надевает на плечи крепления привода. Он всё ещё хмур, потому что ткань холодит остывающую кожу, а поясница саднит. Тянущее, приятное чувство по-прежнему перекатывалось по позвонкам, и он позволил себе прикрыть глаза, вспомнить дрожь, как удар тока, от которой приятно слабело всё тело. Ирвин перебирал перепачканные в засохших чернилах бумаги. И уже успел переодеть рубашку. — Ирвин. Он чуть поводит плечами, не отрывается от дела — уже сидит в кресле, сосредоточенный на планах и расчётах. — Принеси мне чай.