Ворон

У пруда в зарослях камыша съёжилась клубком девушка. На щеке ещё алел след от последней пощёчины, которой её наградила тётка. Отец и мать, хотя и не били, но и не заступались. И от них Олеся за минувшие месяцы всякого наслушалась. Тщетно было говорить, что белокурый парубок, которого она встретила в городе, клялся всем святым, что непременно женится на ней – уехал он из города ещё раньше Олеси с родителями, а в её село потом и носа не казал, хотя девушка и рассказала ему, как туда добраться… Рядом с ней на песке лежал белокурый младенец, доверчиво улыбавшийся матери. «И не смей возвращаться с ним в хату, срамница!» – словно наяву, услышала она снова крики родителей. И так уж они скрывали, как могли, её позор, но только до появления ребёнка на свет. Взяв младенца на руки, Олеся полночи шла лесной дорогой, до почти что совсем незнакомых мест. Осталось пройти лишь немножко, от пруда уже видны были дома – кажется, это была Диканька. Авось найдутся там добрые люди… Захлёбываясь слезами, Олеся окрестила сына в воде старого пруда – счастье, что помнила: отец Митрий толковал, что так можно делать, если больше крестить некому. Назвала Петром – хорошее имя, а коли добрые люди его возьмут, пусть сами назовут как пожелают… От прохладной воды мальчик закричал, и Олеся поспешно прижала его к себе, укачивая: – Тише, Петрусь, тише… Из всех хат сейчас сбегутся… Надо будет найти хату побогаче, покрасивее – если сам хозяин ребёнка и не возьмёт, так уж не захочет жестоким прослыть, найдёт подкидышу семью… Смаргивая слезинки, Олеся на цыпочках побежала к селу. На мирно дремавшего сына она старалась не смотреть. Даже грудью все три недели она его мало кормила, больше тюрю давала. Просто боялась, что иначе у неё не хватит сил его оставить. У вроде бы подходящей хаты, с расписными ставнями и резными перилами крылечка, она остановилась. Чуть коснувшись рукой светлых волосок сына, прошептала: – Прощай, Петрусь. Не поминай лихом бедную свою матушку. Осторожно, чтобы не разбудить, Олеся положила сына на крыльцо и побежала прочь, прикусывая губу, чтобы не зареветь в голос. У пруда она остановилась, переводя дыхание. Водная гладь мерцала в свете месяца. А ведь, вернись она домой, покою всё равно не будет. Родители будут попрекать её до конца дней, сёстры проходу не дадут, а как ей замуж теперь идти? Останется она бобылкой, неприкаянной… А душа изводиться будет о Петрусе – как он там, горемычный? Хорошо, если кто-то его возьмёт, а вдруг нет? А ну как ударят нынче ночью заморозки, и не доживёт он до утра? А что, если его в семью возьмут, но в чёрном теле держать станут, батрачить день и ночь велят? И всё она виновата… Водная гладь мерцала так заманчиво, так таинственно…

***

– Ворон, ворон, что ты делаешь? – Рою ямку, – покорно ответила Олеся. – На что роешь ямку?.. Вот уже много лет Олеся жила – находилась? существовала? – в пруду. Легче ей не стало – по-прежнему звучали в ушах родительские упрёки, точно лишь вчера она из дому ушла, а от беспокойства о Петрусе ныло, ныло сердце. Если бы была она жива, можно было бы хоть сходить в Диканьку, расспросить о мальчике, а русалке дальше старого сотникова дома ходу нет. И как подруги могли так беспечно танцевать и петь? Или они, как сама Олеся, лишь прикидывались? – Вот я заклюю их! – Олеся побежала в сторону столпившихся у берега русалок, а в голове упрямо представлялось, как настоящий ворон, чёрный, с клювом и когтями, уносит с крыльца Петруся. И кто придумал такую глупую игру? Когда подружки предложили сыграть по второму кругу, она решительно замотала головой: – Нет, я не буду вороном! Мне жалко отнимать цыплят у бедной матери! Она посмотрела на парубка, стоявшего у пруда. На Петруся не похож, но может, хоть с ним знаком? Расспросить бы, да только не до того ему – ведьму злую высматривает. Хорошо бы высмотрел. Может, утопят они наконец ведьму, и Олесе легче сделается?