***
— Мино, черт, где ты сейчас?!, — срывается на крик юноша, нервно поглядывая по сторонам. — Прости, Юн, — совсем тихо, даже виновато отвечает в трубку собеседник, — я не смогу приехать. Парень на проводе продолжает играть с нервами Сынюна, то извиняясь, то боготворя друга, говоря, что он такой талантливый фотограф, что сможет выполнить заказ в одиночку даже быстрее, чем с кем-то под боком. Это выбешивало, но в то же время, неплохо тешило самолюбие, потому Сон еще не был записан в список смертников. — Должен будешь, — грозно отрезает младший и бросает трубку. Мерзкий, знойный и такой солнечный день, кажется еще более отвратным, после такого поворота событий. Сынюн пытается злобно хмурить брови, чтобы показать миру свое недовольство, показать насколько он тут жертва обстоятельств. Но у него получается очень забавно, совсем не пугающе, даже мило. Он заходит в этот злосчастный танцевальный центр, современное новое здание в несколько этажей, кидает свои эмоциональные многозначительные взгляды на людей внутри, и скорее всего, только лишь по фотоаппарату и оборудованию его не принимают за психа. Парень без особого энтузиазма приветствует девушку в строгом костюме, следуя за ней и проходя коридор за коридором. Наблюдает, как люди разбредаются по комнатам, практикуются там и танцуют. Честно говоря, его это завораживало, люди могут своим телом, своими движениями и чувствами внутри показать столько эмоций и рассказать столько историй. Для фотографа это искусство в чистом виде, иногда он даже жалел, что сам не мог похвастаться чем-то таким. — Подождите немного тут, хорошо?, — тараторя, кидает девушка, — группа скоро придет. Юну кажется, что весь день просто стал сплошным ожиданием. Ему явно все это не нравится. Но за этот заказ предложили вполне сносную сумму, что, конечно же, заставляло маленькую истеричку сидеть в ожидании. Все, что требовалось от него, это фотографировать детишек во время занятий. Потом эти фото станут частью рекламы самого центра, но подобным промышлять он не собирается. Потому, парень просто скинет всю работу на Сона, сбежавшего от него сегодня. Кан вздрагивает всем телом, подпрыгивая чуть ли не к потолку от оглушительного итога полета двери в самую, мать его, стену. Дети начинают беспорядочно вбегать в помещение с криками и воплями. Немного погодя заходит педагог. По лицу фотографа проходит маленькая волна удивления, он ждал увидеть милую девушку, в лице детского хореографа, но здесь и сейчас перед ним стоит только высокий молодой человек. Его волосы выкрашены в нежный блонд, а отросшие корни выдают его истинный цвет. Его парфюм, такой нежный и яркий, что заполняет все вокруг, как только он появляется, а его хитрые лисьи глаза — источник света и тепла этого летнего дня. Сынюн соврет, если скажет, что хореограф сразу очаровал его и покорил. Он был настроен изначально довольно скептически, был равнодушен, а на пленительный облик юноши пытался закрывать глаза. Однако, стоило занятию начаться, а детям угомониться и встать по местам, как атмосфера в комнате изменилась окончательно, заставляя приковать внимание каждого к стоящему в центре учителю. Настоящий фотограф всегда ловит лучшие моменты, даже если, кажется, что их и вовсе нет. Вероятно, у Кана тоже был подобный талант, ибо без особого труда, посреди обычного урока танцев у младшеклассников, он запечатлевал такие чудесные детские улыбки, их старательность и желание танцевать, горящее самым ярким пламенем в сердце. Понаблюдав за блондином в объектив своей камеры, и в самом Кане начинают пылать какие-то новые ощущения, чуждые ему. Тогда он их спишет на вдохновение. — На этом все, — явно уставший и с заметной испариной на лбу, говорит педагог детям, — можете валить. Ребята дружно прощаются с учителем и благодарят за урок, выбегая и круша пред собой все преграды. — Ну что, как там фото?, — тихо присаживаясь, спрашивает блондин, — хочу посмотреть. Такая наглость немного удивила Юна, но он не мог ей противостоять. Потому, продолжая молчать в ответ, он протягивает фотоаппарат. Танцор с интересом вглядывается в фотографии, присматривается к деталям, подчеркивая для себя что-то. — Ты вроде бы должен был детей фотографировать, — подмечает он резко, — тут слишком много меня. — Я же не собираюсь все эти фото использовать, — говорит Сынюн, скрывая смущение — я удалю все, что не подходит. — Не удаляй, я тут чертовски хорош. — Значит, оставлю для себя. Парни выдерживают паузу, им нужно переварить эту чудную ситуацию. — Ты похож на модель, — вдруг прерывает молчание юноша с хитрым прищуром, — с таким цветом волос, с таким лицом и телом, тебя должны фотографировать, а не ты других. Кан хотел сказать " Кто бы говорил ", но решил промолчать, принимая данный комплимент. Продолжая вертеть фотоаппарат в руках, новый знакомый Юна делает фокус на нем, желая отпечатать сапфировый цвет волос парня, его холодок в глазах, смущение на щеках и все его изящество в целом. — А вот эту фотографию я бы оставил себе, — говорит он Кану, выдерживая театральную минуту тишины, — как тебя зовут? — Сынюн. — Я Сынхун. Не хочешь перекусить? Перестав окончательно чувствовать защищенность, щит из холода и апатии Юна расходится трещинами. Его явно колет это подступающее ощущение комфорта, забытое, казалось, в другой жизни. Погружаясь в этот омут под названием " Сынхун " с головой, он отдает последние капли надежды на спасение, отдаваясь его власти.***
Пройдет год, и они со смехом вспомнят тот день, снимут квартиру рядом с тем центром, станут еще ближе, чем могли. Их квартира — пристанище уюта и понимания. Младший вечно крутится у полки с книжками, перебирая из раза в раз фотоальбомы. В них он добавляет все новые и новые фото, которые так дороги его сердцу, которые вызывают нежную улыбку. Взор Кана устремляется на любимое кресло Хуна в углу комнаты, покрытое теплым пледом. Рядом — деревянный столик, где лежат его очки и старенький плеер. Где-то там есть полка с цветами, но юноша не видит ее, их яркую окраску, не чувствует их аромата. Все для него пятно, когда Сынхун тут. Когда старший, с упоением в глазах, посмотрит на него в ответ, фотограф заметит взлетающую тюль, ласкающую очертания кофейного столика и дивана, открытое окно и ветреный день. Узрит новую картину и сохранит ее навсегда своей камерой. Вечером Сынюн будет бегать по пятам за старшим, умоляя того выпить чертову таблетку от головной боли. Ли скажет: — Иногда мне кажется, что ты старше меня. Кан посмеется, не зная, что сказать, чуть позже забудет вовсе. Сынхун — прочный и гладкий, как сталь. Его улыбка — ослепительный подарок откуда-то с небес. И видеть все это каждый день, кажется чем-то нереальным даже. Они смотрят какой-то старый фильм. Вряд ли Юн следит за сюжетом, предпочитая этому тонуть от прикосновений тончайших пальцев. Он лежит на костистых коленях парня, ожидая того, как блондин пропустит их через его волосы, пригладит и заправит прядь за ухо. Вскоре кто-то из них уснет, очевидно, а может и оба забудутся сном. — Пошли спать, — скажет Ли после часа дремы, похлопав младшего по плечу. Утром они разойдутся, но вновь встретятся вечером тут, дома, где целую осень, они будут вместе смотреть эти глупые фильмы, строить планы на завтра и пить крепкий чай. Изредка, будут выходить на улицу, гулять под дождем. Потому что, Сынхун любит осень, а Сынюн Сынхуна.***
Жара, стоявшая в день знакомства, навсегда врезалась в память Сынюна. Она отражалась во многих его снах и воспоминаниях огромной печатью предрешенной судьбы. Но главная картина, въевшаяся в подсознание молодого человека, это блондин. Ли, мать вашу, Сынхун. Он — чертово искусство, его место — гребанный Лувр. Хотя, при всем его величии, парень имел доброе сердце, которое продолжало биться где-то там, на фотографиях, рядом с сердцем Кана. Фотограф чувствовал себя творцом с ним, вдохновляясь им каждый раз, каждым его вздохом и движением. Ли на веки останется его музой, которую Сынюн более никогда не сможет изобразить. И все, что останется после них, это фотоальбомы с их историей, их воспоминания, разделенные на двоих, и квартира, ставшая такой пустой и ледяной для одного младшего. Юн представляет иногда, как родные руки обвивают его тело и скрепляются прочным замком на груди. Старший носом упирается ему в шею, молочного цвета, и продолжает так же мирно спать, посапывая. Но стоит проснуться и осознать происходящее, как приходит конец этой утопии, приходит конец всему, что строилось Сынюном. И мир, вскоре, рухнет перед ним окончательно, когда эти замки из грез перестанут спасать его даже ночью. Потому что Сынхун — уже давно не здесь, потому что Сынюн — все еще в прошлом.