Любовь рождается в три года

      Утро. За окном туманы, вдыхавшие в витражные стекла очаровательную дымку. Пахло осенью. Студенты наполняли класс звуками шуршания пергамента, царапанья пера и дребезжания чернильниц. За разделенными надвое рядами парт, по очередному злому стечению обстоятельств, сидели вчерашние второкурсники Гриффиндора и Слизерина. Да, здешнюю атмосферу составляли не только звуки усердной работы, но и дух извечного соперничества вкупе со взаимной неприязнью. В группе гриффиндорцев сидела небезызвестная Девочка-Которая-Выжила, у которой на учебнике небрежно было выведено графитным стержнем «Harriette Potter». Рядом с ней, что неудивительно, сидели ее закадычные друзья — Гермиона Грейнджер и Рон Уизли.       Легендарной волшебнице прилетел неприятный толчок ладонью в макушку.       — Мисс Поттер, советую вам смотреть на затылок мисс Малфой в свободное от занятий время, — с привычным холодным тоном отрезал профессор Снейп. — Минус пять очков Гриффиндору.       У Харриэт, или как ее называли друзья — Хэрри, от такого воспитательного маневра очки съехали на кончик носа, а без того взъерошенное каре стало и вовсе лохматым.       Среди стройных рядов черно-серо-зеленых мантий сидела давнишняя соперница Поттер — Дракония Малфой. Ну, как сказать «среди»? «Среди» — это с натяжкой. Вроде и со слизеринцами, а вроде и отдельно от них. Она и ее вещи расположились на одной из передних парт, а вокруг нее как будто образовалось кольцо пустоты. Никто не сидел рядом с ней, даже бывшие шестерки Крэбб и Гойл. Ее репутация заметно пошатнулась даже в кругах Слизерина после того, как Люциуса Малфоя исключили из Попечительского совета Хогвартса. Некогда заносчивая, горделивая, дерзкая Дракония перестала вести себя так, будто старинный шотландский замок — ее собственность. Угрюмая, обиженная (особенно на Поттер), общение с этой девочкой перестало быть выгодным даже для самого низшего чистокровного студента с гербом змеи. Первый и второй курсы, беззаботная вольготная пора безмерной популярности, когда она либо покровительствовала, либо подчиняла, остались в прошлом.       Падение репутации главы семейства сказалось на единственной наследнице дворянского рода не только на отношениях в классе. Пошатнулись и финансовые дела. Бесконечные судебные иски от попечителей и один скромный от семейства Уизли потрепали кошелек Малфоев сполна. Избалованная Дракония стала ограниченна в подарках и развлечениях. Карманы пустели без звенящих галлеонов, редких сладостей и дорогих безделушек. А кто бы стал общаться со слизеринкой, чья семья стала не намного богаче рыжих из Гриффиндора? Правильно, никто. За пределами же змеиного факультета отношение к дочери потомственных чистокровок особо не поменялось, только если стало чуть хуже. По правде говоря, ученики других мастей начали питать к ней презрение уже в день распределения, когда шляпа прокричала «Слизерин!». Только позже к дурной славе факультета присовокупилась неприязнь за чрезмерно амбициозный и нарциссичный характер девочки. А теперь еще и за грехи отца пришлось отвечать. Штыки были со всех сторон.       За месяц учебы Харриэт стала замечать и другие изменения в сопернице, которую для краткости все звали просто Драко. Из самого очевидного — с ушей исчезли фамильные серьги, чьи черные гранатовые капли часто выдергивали пряди из прилизанных волос. Их в прошлом году по случаю двенадцатилетия подарила мать Нарцисса. Дракония любила ими хвастаться, ведь их в единственном экземпляре специально для рода Малфоев изготовил некий известный ювелир. Почти исчез и фамильный перстень. Девочка стала надевать его крайне редко, а если и носила, то постоянно нервно его теребила до красноты на пальце. Гардероб тоже уменьшился. В свободное время бывшая любимица судьбы уже не щеголяла новыми нарядами. Шкаф заполняли только школьная форма и несколько простых, но достойных нарядов на выход. По сравнению с тем, что было, это — ничтожно мало. И, что немаловажно, — внешность. За лето Драконию было не узнать. Кожа побледнела так, будто девочка все три месяца не видела солнечного света. Щеки впали. Под глазами синели мешки. Роскошные, длинные, шелковые волосы молочно-белого цвета остригли по плечи, но это их не спасло от заметной ломкости и сухости.       Ощутимо для Харриэт изменилось и поведение Драконии. Помимо того, что она стала выглядеть угрюмо и обиженно, она стала больше молчать и замыкаться в себе. Подумать только, раньше она за словом в карман не лезла обозвать Избранную фразой позаковыристей, а сейчас ее потолком было пассивно-агрессивное «Хэтти-Потти». Гриффиндорка не понимала, почему ее разум так упорно сконцентрировался на этой сгорбленной над пергаментом фигуре.       — Эй, Хэрри! — шепотом одернула ее от созерцания Гермиона.       — Хэрри, ты чего так пялишься на Драко? — подключился к разговору Рон.       — Эм. Сама не знаю, что на меня нашло.       — Да, заметно ее подкосило, — хихикнул рыжий друг. — Теперь она меньше будет задирать свой нос.       Звонок.       Следующим уроком стояло прорицание. Снова со Слизерином.       Поттер была со своими друзьями, и одновременно не с ними. Пока профессорка Трелони вдохновенно учила смотреть в будущее через чаинки, Харриэт снова вглядывалась в сидевшую на другом конце класса Драконию. Она опять была совершенно одна. Иногда одноклассники на нее оборачивались и что-то между собой шептали. Явно ничего хорошего. Она выглядела ущербной на фоне своих сверстников.       — Мне ее даже не жаль, — вскользь сказал Рон. — Она давно этого заслуживала. А ты что думаешь, Хэрри?       Харриэт промолчала. Ее взгляд несколько раз обвел силуэт Малфой, но ни одной конкретной мысли на ее счет не возникало. Голову окутал почти такой же туман, как дым от потухшей свечи Драконии. Поттер просто не знала, как относиться к ней в свете новых обстоятельств. Желать ей зла казалось низостью, а сочувствовать не позволяли старые обиды.       Что до Малфой, то она почти ни на что не реагировала. Последнее время девочка плохо спала, отчего буквально растворялась в окружающем ее пространстве. Сидевшее неподалеку золотое трио не вызывало былого кипения крови. Но было бы ложью сказать, что Дракония не обращала внимания совсем на Девочку-Которая-Выжила. Иногда она бросала едва уловимый взгляд своих потускневших серых глаз на Поттер. Из-за его мгновенности было тяжело понять, что в нем отражалось — страх, волнение, злость, зависть, гнев? Обиду в счет не берем, она и так отпечаталась на всем существе слизеринки. Когда урок закончился, Харриэт осталась последней не покинувшей класс ученицей. Что-то необъяснимо тревожное задержало ее. Пока профессорка не видела, Поттер подошла к столу, где сидела ее бывшая соперница. Та что-то на нем оставила.       «Что это?» — тут же мысленно спросила она.       Рядом с чашкой, в которой чаинки сложились в рисунки креста и большой собаки, лежала потертая книженция с замком. На ней красовалась надпись «Собственность Драконии Малфой» и цветы фиалки.       «Дневник, что ли?» — снова пронеслось в ее голове. — «А если и так, то это может быть отличным способом воздействия на нее. Сколько тайн хранят эти страницы? Драко явно придется несладко, если там найдется что-то такое, что испортит ее жизнь окончательно. Она столько раз мне устраивала неприятности, это может быть идеальной местью. Хотя… Ладно, придержу его пока».       Просто так дневник не открывался. На него была наложена специальная магическая печать, которая снималась только рукой хозяйки. Правда, невооруженным глазом было заметно, что заклятье простое, поддающееся другим способам вскрытия, которые, к сожалению, уже выдавали бы, что кто-то пытался вскрыть дневник. К тому же, рано или поздно Малфой обнаружила бы пропажу.       «Я вроде слышала историю, как некие волшебники колдовством копировали тетради писателей, чтобы читать новые книги раньше выхода и смотреть, как они творят в настоящем времени. Может, спросить Гермиону? Она все знает. Или… Нет, лучше не буду им рассказывать».       После уроков Поттер до самого позднего вечера сидела в библиотеке. Сначала она просто делала домашние задания, потом, когда закончила, стала строить башни из книг. Харриэт искала нужное заклинание, чтобы скопировать найденный дневник.       — И чего это мы сидим одни? — внезапно раздался сухой голос с попыткой на дерзость. Это была Малфой.       — Чего тебе?       — Мне — ничего. А что насчет тебя? Твоим друзьям наскучила твоя слава, и они сбежали?       — Заткнись, Драко.       Дракония как будто смотрела сквозь Харриэт. В самом деле, ее глаза и лицо в целом казались безжизненными. Она как будто разговаривала не с гриффиндоркой, а с пустотой.       Поттер попыталась убрать из поля зрения украденный дневник.       — Что ты там прячешь? — все так же сухо спросила Малфой.       — Ничего.       Девочка наклонилась сначала влево, потом вправо. Быстро сдавшись, она бросила недовольное «Хэтти-Потти», развернулась и ушла. Выдохнув, Харриэт продолжила поиски. Ответ нашелся спустя долгое время в учебниках для старшекурсников. Джеминио — заклинание, способное создать копию вещи. Правда, без нужных приставок оно было абсолютно бесполезным, так как порожденные им дубликаты были несовершенны и недолговечны. Пришлось искать в других книгах. Заклинание по забавному стечению обстоятельств нашлось в пергаментном вкладыше с той самой историей, которую Харриэте рассказывал Рон.       Спрятавшись за стеной книг, Поттер поставила дневник в центр стола и немного отошла от него.       — Джеминио Презэс, — откашлявшись, шепотом произнесла заклинание Поттер.       Дневник сначала повис в воздухе, медленно разделился надвое, словно амеба, и только потом мягко приземлился на деревянную поверхность. Копия зависла в воздухе.       — Вау! — все так же шепотом сказала Харриэт.       Сколько тайных мыслей и желаний теперь могло открыться ей. Причем не только записанные, но и те, что будут написаны. Имея копию, Поттер ощутила небывалую силу. Ей на мгновение показалось, что она могла повелевать Драконией.       Когда она уходила из библиотеки, Харриэт с помощью левитирующего заклинания положила оригинальный дневник в открытую сумку Малфой, будто тот все это время был там и не пропадал вовсе. Это напоминало коварную миссию. Случайность, которая так удачно подвернулась под руку Избранной девочки. Это было рискованно, но любопытство оказалось сильнее. К чему это могло привести? Поттер не знала, и от этой неизвестности захватывало дух. Возможно, на страницах дневника были записаны коварные планы Люциуса Малфоя. Все-таки она помнила, как тот подкинул тетрадку Тома Рэддла Джинни Уизли. Значит, семья чистокровных магов как-то могла быть связана с ним и его замыслами. Харриэт снова почувствовала себя спасительницей волшебного мира, как в прошлом и позапрошлом году. Воодушевление, восторг, радость. От таких мыслей Поттер почти собралась с силами рассказать Рону и Гермионе о дневнике, но в последний момент отказалась от этой идеи. Она вспомнила, как в прошлом году под действием оборотного зелья проникла в гостиную Слизерина, где Дракония наглядно показала, что ее отец достаточно умен, чтобы не посвящать дочь в свои планы. Тогда что так усердно пряталось за переплетом? Неужели что-то личное?       Возник другой вопрос: как вскрыть дневник так, чтобы об этом никто не узнал? Гостиная и спальня Гриффиндора — сразу нет, слишком много ненужных глаз. Туалет для девочек на втором этаже тоже не подходил, Плакса Миртл не отличалась молчаливостью. А вот чулан в подземельях… Харриэт узнала о нем с помощью крестража Тома Рэддла, и запомнила, где он находился. Пожалуй, это было идеальным вариантом.       Лестница. Потом другая. Подземелье. Коридор. Дверь в чулан располагалась напротив зала. Никого, ни души. Хотя все же был риск, потому что в подземельях находился кабинет профессора Снейпа.       В теории вскрытие печати на дневнике казалось простым. На деле только после пятого отрикошетившего заклинания Поттер пришла к простой, но вместе с тем гениальной мысли. Вместо того, чтобы пытаться воздействовать магически, Харриэт сделала это физически. Ее осенила идея, что печать защищала только замок, а все остальное нет, поэтому она вскрыла наколдованным ножичком корешок дневника и разрезала листы форзаца, соединявшие блок листов с обложкой.       — Лакарнум Инфламаре, — осторожно нашептала Поттер и направила палочку на оторванную часть дневника.       Обложка медленно пожиралась огнем, в местах печати она шипела и свистела. Когда от бывшего переплета осталась одна труха, Харриэт произнесла «Агуаменти» и потушила образовавшийся костер.       В руках Поттер держала блок пожелтевших страниц. Он казался чем-то запретным, от того и более желанным. Первая страница была подписана «Для самых сокровенных тайн». Начать читать здесь или вернуться в башню Гриффиндора, чтобы поглощать страницу за страницей в спальне под одеялом? Хороший вопрос. Харриэт некуда было спешить. Расторопность от нее требовалась только когда у нее на руках был оригинал. А это копия, с которой можно было делать что угодно. Кстати о ней. Ее надо было одеть в какую-нибудь обложку, чтобы у других, как у нее утром, не возникло соблазна узнать, что это за «сокровенные тайны» такие. Решение пришло само собой.       — Либер Репаро, — сколдовала Поттер.       Обложка появилась, будто не исчезала вовсе. Надпись же девочка замазала чернилами, благо та была не выцарапанной и не впечатанной.       Решено было вернуться в башню Гриффиндора. Все-таки время приближалось ко сну, у Поттер могли быть неприятности, если бы ее поздно вечером нашли разгуливавшей по коридорам замка. К тому же, в подземельях она успела немного замерзнуть, а гостиную всегда отапливал огромный, дышавший теплом камин. Харриэт с удовольствием почитала бы на диванчике под треск углей. Чтение у огня во все времена отдавало чем-то уютным и приятным. Поттер хотела расплыться в мечтах о времяпровождении у камина, но украденная ею рукопись не давала помечтать в волю. Все-таки это был не рядовое библиотечное чтиво, а дневник давней соперницы.       — Хэрри, ты где пропадала? — тут же ее встретил Рон, когда она переступила входную дверь.       — Эм, я была совятне с Буклей, а что такого? — увиливала от вопроса Поттер. — Неужели я настолько незаметна?       — Хэрри, вот ты где! — возмущенно заголосила Гермиона. — Почему ты не была с нами в библиотеке?       — Оу, извини, просто я бегала туда-сюда, искала нужную информацию.       — И?       — Что «и»? Пока носилась, забыла, что искала. Ладно, завтра этим займусь. Если вдруг что-то вспомню, я тебе скажу.       — Хэрри, а почему от тебя паленым пахнет? — скорчился Рон.       — Понятия не имею, возможно чья-то сова решила переквалифицироваться в петарду.       От такого забавного умозаключения друзья рассмеялись.       Пока Уизли и Грейнджер пытались до конца вечера втянуть подругу в развлечения от шарад до шахмат, Поттер ждала, когда можно будет лечь спать. Ей не терпелось наконец-то открыть дневник Малфой и узнать, что он в себе таит.       — Хэрри, ты о чем-то задумалась? — оторвала ее от мыслей Гермиона.       — Это тебе так Драко забила голову? — со смешком спросил Рон.       — Она очень изменилась за лето, — как-то грустно вздохнула сидевшая на окне Харриэт. — Она выглядит очень странно.       — Странно? — продолжал хихикать друг. — Драко заслужила это.       — Глядя на нее, создалось впечатление, что у нее дома что-то произошло. Примерно также я чувствовала себя до поступления в Хогвартс у Дурслей. Она какая-то… расстроенная что ли…       — Еще скажи, что влюбилась в нее!       — Уймись, дурак! — возмутилась Гермиона и стукнула рыжего друга подушкой.       Раздался голос старосты. Последнее предупреждение тем, кто до последнего не ложился спать. Ребята разошлись по спальням.       Поттер долго смотрела в потолок и судорожно ждала, когда все девочки провалятся в сон. От волнения у нее вспотели ладони и ступни. Радовало, что впереди у нее была все ночь и целый выходной день. Харриэт планировала полностью посвятить себя чтению.       Когда она удостоверилась, что все, включая ручных тварей, спали, Поттер плотно задернула балдахин и для пущей конспирации залезла под одеяло. Кромешную тьму развеял уже привычный «Люмос». Держа палочку в зубах, девочка достала вожделенную рукопись. Она открыла ее уже на знакомой странице «Для самых сокровенных тайн». Быстро пролистав страницы, на первый взгляд Харриэт сделала два вывода. Первое: это было что-то вроде ежедневника, но его заполняли не каждый день, в графе дата отмечались только месяц и год, причем между датами могли быть пропуски в месяц и больше. Второе: у Драконии был странный почерк, неожиданная смесь каллиграфичности и скорописи, благо, что читабельная.       Вздохнув, Поттер начала погружение в сумрак мыслей слизеринки.       После надписи на следующей странице шло предисловие: «Дорогой дневник, тебя купили в июле 1991 года в Косом переулке. К сожалению, у меня нет друзей, и я не знаю, будут ли они вообще. Отец считает дружбу бесполезной тратой времени. Для него имеют значение только связи и влияние. Мне кажется, родителям до меня особо нет дела, поэтому мне не с кем делиться своими мыслями. Мне очень одиноко. Я буду все записывать здесь. Думаю, это куда легче, чем держать все в себе. Дракония Малфой»       Такое сентиментальное вступление смутило Харриет. Даже в самых безумных теориях она не могла оторвать от Малфой ее снобизм. Для нее личности и характеры Люциуса и его дочери представляли нечто единое, неразрывное, даже идентичное. По ее мнению, пренебрежительное отношение главы чистокровного семейства к людям должно было полностью передаться Драконии.       Первая запись датировалась августом 1991 года. Как раз в этот год Малфой и Поттер поступили на первый курс. «Август, 1991. Родители взяли меня с собой в Косой Переулок купить принадлежностей перед поступлением в Хогвартс. Они абсолютно уверены, что я поступлю на Слизерин. В магазине мадам Малкин я увидела Хариэтту Поттер. Ее называют Девочкой-Которая-Выжила. Отец считает, что ей удалось спастись, потому что она темная волшебница, и в будущем она может стать более великой и могущественной предводительницей чистокровных, чем Тот-Кого-Нельзя-Называть. Я пыталась привлечь ее внимание, но, похоже, она меня не заметила. Надеюсь, в Хогвартсе она тоже поступит на Слизерин, и мы подружимся. Думаю, если я с ней буду общаться, отец станет больше обращать на меня внимание».       — Чтобы я?! Да темная волшебница?! — Харриэт еле сдерживалась, чтобы не закричать. — Этот Люциус наикруглейший идиот. Ладно, надо быть тише. Какой там бред она еще написала? «Сентябрь, 1991. Меня определили на Слизерин. Я так счастлива, но отец навряд ли будет радоваться, ведь других вариантов он не ожидал, для него это само-собой разумеющееся. Харриэт, к сожалению, поступила на Гриффиндор, хотя я отчетливо слышала, что шляпа кричала «Не Слизерин?!». Я пыталась с ней познакомиться снова, перед тем как нас должны были провести в Большой зал. Я пыталась вести себя уверенно, но я ей почему-то не понравилась. Она не пожала мою руку. Наверное, я что-то сделала не так. Не понимаю, что она нашла в этом Уизли? Отец говорил, что они позорят род волшебников».       С этой записи Поттер презрительно фыркнула. Она поражалась глупости и надменности своей нелюбимой знакомой. «Сентябрь, 1991. На первом уроке по полетам на метлах я показала всем, чему научилась дома. Отец всегда покупал мне новые скоростные модели, поэтому я чувствую себя в воздухе так же хорошо, как и на земле. Харриет тоже показала себя. Она для новичка здорово летает! Круто, что она стала новым ловцом Гриффиндора, хотя это сильно подпортило статистику побед Слизерина. Вот бы и мне стать ловцом. Тогда дух соревнования сделал бы нас ближе. Как бы я хотела с ней дружить. Для полукровки она очень смелая, отец сказал бы амбициозная».       В какой-то момент Харриэт перестала читать каждую страницу. На некоторых были совершенно непримечательные для нее записи о случившемся за день, карикатурные зарисовки на Девочку-Которую-Выжила и, что внезапно, вкладыши с засушенными фиалками. Поэтому Поттер стала читать только длинные тексты и те, в которых упоминалось ее имя. «Январь, 1992. На каникулы я вернулась домой. Немного жалко, потому что я на какое-то время не увижу лицо Поттер. Хотя я и делаю вид, что враждую с ней, я на самом деле буду по ней скучать. Жалко, что у меня нет с ней фотографии. Надеюсь, в «Пророке» ее напечатают как можно скорее, я бы вклеила ее изображение на отдельный разворот и украсила бы марками и вырезками. Интересно, а что ей подарят на Рождество? Я бы тоже что-нибудь подарила, но родители навряд ли бы мне дали на такое денег, да и она бы не приняла. Все-таки Харриет не считает меня ровней. Март, 1992. Я донесла на Харриэт. Она ночью покинула спальню. Я знала, что меня за это тоже накажут, но это был мой шанс стать поближе с ней. Мы вместе отбывали наказание в Запретном лесу. Если бы я не была такой трусихой, может быть, она изменила бы свое отношение ко мне. Чувствую себя полной дурой. Я испугалась и убежала. Наверное, она смеется надо мной. Не знаю, почему, но меня очаровали ее очки. Луна отражалась в них красивыми огоньками, я такого никогда не видела. Жалею, что не смогла смотреть на них достаточно долго. Грустно, что мы не подруги. Март, 1992. После случившегося в лесу я нашла Поттер и ее дружков в библиотеке. Они разговаривали шепотом. Наверное, они смеялись надо мной. Отец будет недоволен мной, если узнает, что я повела себе неподобающе наследнице рода Малфоев. Еще я стала ловить себя на мысли, что я стала засматриваться ею. Ее сверкающие очки, ее лохматые волосы, ее большие яркие глаза. Есть в них что-то такое… завораживающее? Даже и не знаю, что это на меня такое находит. Она какая-то особенная. Не как волшебница, а как человек».       «Что за бред?» — мысленно удивилась Харриэтт. Она не могла понять, что почувствовала в этот момент — обескураженность, смущение, отторжение или все вместе. Эти записи показались ей весьма неоднозначными, но она продолжила чтение, которое начинало казаться ей все более сомнительной тратой времени. «Март, 1992. Обидно, что Поттер не желает со мной общаться. Неужели я плохая девочка? Неужели я хуже, чем ее дружки Уизли и Грейнджер. Грейнджер особенно бесит. Мне кажется, она настраивает ее против меня. За полгода учебы я узнала, что все три факультета считают нас отпетыми злодеями. Обидно как-то. Неужели факт того, что из Слизерина выпустилось множество величайших темных волшебников, имеет настолько большое значение? Ведь это они, а не я. К тому же их не только боятся, но и уважают как могущественных и талантливых людей. Разве это плохо? И причем тут я? Апрель, 1992. Харриэт стала слишком часто пропадать. Я… беспокоюсь за нее? Такое странное чувство. Мы ведь с ней почти не общаемся, но она мне невыразимо дорога. Возможно, это нечто большее, чем просто желание дружить. Я не знаю человека, который бы помог мне разобраться в моих чувствах. Родителям говорить нет смысла, еще и отругать за недостойное поведение могут. Оно мне надо? Май, 1992. Итоги кубка школы не очень порадовали. Многие наивно полагают, что Слизерину выдают очки за красивые фамилии. Наш факультет весь год усердно учился, даже я иногда недосыпала перед важными тестами, признаю. Но, черт, Дамблдор реально чокнулся выдавать такие большие баллы неизвестно за что?! Отец будет в ярости. Надеюсь, на мне свой гнев он выплескивать не будет. А Харриет наоборот была счастливой. Ее глаза и улыбка излучали свет. Дамблдор присудил ей шестьдесят очков за, как он сказал, «истинное мужество и выдающуюся храбрость». Звучит так сильно. Я даже не знаю, за какую такую храбрость, но я чувствовала приятное потрясение от этих слов. Как бы я не была обижена, но за нее мне почему-то хочется радоваться. Она хороший человек, я уверена».       Поттер в этот момент читала записи с широко раскрытыми глазами. Ее мозг отказывался верить, что все это были мысли Драконии. Непонятный диссонанс произошел между привычным образом слизеринки и девочкой, которая вела этот дневник. «Июнь, 1992. Я была права. По возвращению домой отец был в лютом бешенстве. Я никогда не слышала, чтобы он НАСТОЛЬКО жестко сквернословил. Мама сказала, что эти слова могут опустить репутацию до мещанина, поэтому на публике их лучше не употреблять. Иногда он смотрел на меня дикими глазами. Я боялась, что он начнет винить меня. Ему ничего не стоило бы сказать, что я недостаточно старалась или что своими действиями оборвала всем возможность втереться в доверия Поттер. Честно говоря, я и сама жалею о том, как относилась к Харриет и ее друзьям в этом году, потому что я пыталась быть такой же, как отец. Но что поделать, я уже создала себе образ, придется держать планку. Внутри классов очень жесткие отношения, целая иерархия. Если я дам слабину, я в их глазах стану таким же отбросом, как Уизли. Июнь, 1992. Мама дала немного денег купить игрушек и просто развлечься, чтобы не мозолить гостям отца глаза. Он не любит посвящать меня в свои дела, как будто я ему и не дочь вовсе. Интересно, будь я мальчиком, а не девочкой, воспринимал бы он меня серьезней? В книжном магазине я нашла какие-то переводы с греческого. Они лежали в самом отдаленном, неприметном, пыльном углу, будто продавец не хотел, чтобы их нашли и купили. Хотя стоили они поразительно дешево. На обложках было много фиалок. Не знаю, почему, но мне нравятся эти цветы, хотя мама предпочитает что-нибудь изысканнее и экзотичнее, вроде орхидей. А еще мне понравился учебник по рисованию. Распределительная шляпа говорила, что у меня много талантов. Что если среди них может быть рисование? В общем, я купила этот учебник и книжку со стихами. Продавец смотрел на меня такими глазами, будто у меня лицо было в саже. Он как-то нехотя продал их мне. Июнь, 1992. Вчера я купила книгу. Наверное, я впервые читаю с удовольствием. Это были стихи о любви. Не просто о любви, а о любви поэтессы к женщинам. Это так необычно и так красиво. Я никогда не задумывалась, что существуют чувства не только между мужчиной и женщиной. Но что, если это выдумка? Я никогда не видела таких женщин в реальности. Вдруг эта поэтесса все выдумала?»       — Что-о? — опять чуть ли не повысила голос Поттер. — Любовь двух женщин? Что за небылица? Хотя, Драко всегда тянуло на всякие сомнительные штуки. «Июль, 1992. Внезапно я наткнулась на какую-то подпольную редакцию. Я никогда не видела подобных журналов и газет. Через открытое окно я выкрала несколько номеров журнала. Мне понравилось его название — «Дочери фиалки». Фиалка — цветок нежный и красивый. Наверняка и колонки о чем-то таком. Июль, 1992. В этих журналах пишут много историй, выдуманных и реальных. Много неподвижных фотографий, рисунков. Все они о любви женщин друг ко другу. Они называют себя сапфичными. Многие их истории очень печальны, даже трагичны. Не хотела бы я оказаться на их месте. Если бы я вдруг влюбилась в девушку, отец по меньшей мере метал бы гром и молнии. Июль, 1992. Я начала учиться рисовать. Купила листов и карандашей в каком-то магловском магазине. От карандашей вкусно пахнет деревом, пускай они и дешевые. Рисовать не так уж и просто, но я быстро учусь. Правда, не очень хотелось бы, чтобы отец узнал о моем новом досуге. Вдруг опять что-то скажет про недостойное для потомственной дворянки занятие? Последнее время отец очень злой, я не помню, чтобы он был настолько сильно и часто источал гнев. Я начинаю его побаиваться».       Июль был расписан особенно подробно. Что в каком журнале прочитано, что запомнилось, где выкрали новые номера. И не меньше про рисование. На страницах дневника тоже появлялись рисунки карандашом с яблоками, фиалками, женщинами из понравившихся картинок. Как бы Поттер не хотелось отрицать этого, ей понравились ее рисунки. У них были очень мягкие, пускай и с частой обводкой, линии. «Август, 1992. Остался месяц до начала учебного года. Думаю, я достаточно подготовилась, чтобы начинать украдкой рисовать Харриэт на уроках. Уроки истории магии для этого подойдут, на них всегда настолько легко, что скучно. Август, 1992. Отцу что-то понадобилось в Лютном переулке, а так как мамы с нами не было, мне пришлось идти с ним. Я думала что помру со скуки или от страха, но внезапно в окне «Горбин и Бэркес» я увидела Харриэт! Что она там делала? Неужели все-таки отец был прав насчет ее темного происхождения? А еще ее вытащили из толпы в «Флориш и Блоттс» на презентации книг Локонса. Она была такой чумазой, смешно и грустно. Но зато она появится в газете, и я смогу вырезать ее фотографию, разве не чудо? Не обошлось и без проблем. Я до сих пор не могу бросить привычку копировать отца, и опять нагрубила Харриэт. Не думаю, что она мне это оставит просто так. Ненавижу себя за это. Надо искать способы постепенно и незаметно меняться. Сентябрь, 1992. Харриэт почему-то не было на церемонии распределения. Она появилась только на следующий день. А еще домашний эльф стал пропадать. Странно все это. Учебный год плохо начинается. Мне это не нравится, это беспокоит. Сентябрь, 1992. Меня сделали новым ловцом Слизерина. Я сначала удивилась, ведь Трюк не отмечала у меня каких-то предрасположенностей для этого, но когда по почте пришли новые Нимбусы, я поняла, что мне место купил отец. Не очень честно и далеко не самая приятная вещь. Но в этом есть плюс. Я буду чуточку ближе к Харриэт. Она ловец, и я тоже. Никто не будет нам мешать. Октябрь, 1992. Ночью на стене появились надписи. Кто-то открыл Тайную комнату. Отец рассказывал о ней. Для грязнокровок и полукровок это значило ровным счетом ничего хорошего. На месте преступления находилась Харриэт. Не верю я в такие совпадения. Октябрь, 1992. Грейнджер какого-то черта спросила Макгонагалл про Тайную комнату. Хотя признаться честно, это объяснило произошедшее. Комнату открыл наследник Слизерина. Интересно кто он? Или она? Мне кажется, Поттер, Уизли и Грейнджер подумали на меня, хотя даже я понятия не имею, что происходит в школе. Октябрь, 1992. УЧИШЬСЯ БАЛЕТУ, ПОТТЕР? Я сказала ей это на матче по квиддичу. Возможно, это звучало грубовато, но я бы все отдала за то, чтобы увидеть ее танцующей в живую. Мне недавно пришли пастельные мелки и бумага, ими рисовать даже лучше, чем карандашами. Я сделала эскизы с Харриэт здесь во время уроков истории магии. Они реально скучны хуже некуда. Надо незаметно проникнуть в Астрономическую башню, там никто не будет смеяться над тем, чем я занимаюсь. Ноябрь, 1992. Сегодня было первое занятие в дуэльном клубе. Я впервые в жизни сражалась на палочках с Харриэт! Я сильно волновалась, и хоть не выиграла (при этом я нанесла первый сокрушительный удар), но впечатление она на меня произвела колоссальное. Я ожидала многого. Случившееся явно все это превзошло! Когда я использовала «Серпенсортию» против Харриэт, она заговорила на парселтанге. Это звучало жутко. Не знаю, корректно ли высказываться такими словами, но когда она говорила со змеей, ее голос был очень возбуждающим и сексуальным».       Последние прочитанные слова вогнали Поттер в краску. Если бы она в этот момент пила, весь напиток оказался бы на одеяле и балдахине. Чего-чего, а высказываний о потенциальной красоте своего парселтанга от Драконии девочка ожидала меньше всего. Вернее совершенно не ожидала. Чем дальше Харриэт читала, тем больше верилось в то, что в этих записях возрастал градус неоднозначного подтекста. «Май 1993. Гриффиндор снова победил. Радует, что обошлось без дурацкой накидки баллов, как в прошлом году. А еще отменили экзамены. Если это из-за Харриэт, то я ей благодарна. Июнь, 1993. Когда я приехала домой, на вокзале меня встретила только мама. После этого я начала чувствовать неладное. Дома отец рвал и метал. Из разговоров я только поняла, что его выгнали из Попечительского совета. Надеюсь, на моем статусе в школе это не повлияет. Июнь, 1993. Дела отца идут как нельзя ужасно. Его устрашения попечителей вышли ему боком. Десятки заявлений в суд. Уизли, внезапно, тоже подали на него. Деньги в семье стремительно заканчиваются. Еды стало меньше, мне почти перестали выдавать карманные. Эти бесконечные заседания сильно сказались на нашем положении. Отец стал часто срываться на всех вокруг. Его стали меньше уважать, его репутация падает все ниже. Людей, желающих иметь с нами дело, тоже становится меньше. Я почти уверена, что одноклассники об этом узнали. В следующем году мне будет непросто. Мне реально страшно. Вместе со статусом отца я теряю и свой вес в классе. По сути, знакомство со мной теперь ни для кого не представляет выгоды. Я осталась совершенно одна. Мне скоро тринадцать лет, а я до сих пор не обрела настоящего друга. Или подругу. Июнь, 1993. Большинство моих одноклассников начали встречаться. Первая любовь — почти как дружба, только лучше, наверное. Хотя мне откуда знать, у меня даже друзей нет. С другой стороны, я стала замечать, что меня совсем не привлекают мальчики. Хотя возможно я еще слишком маленькая, чтобы что-то понимать в этом. Еще я стала задумываться над своими чувствами к Харриэт. Раньше я хотела с ней дружить. Да и сейчас хочу, была бы возможность. Наверное, я сошла с ума, но мне кажется, я влюбилась в нее. Да! В Харриэт Лили Поттер, Девочку-Которая-Выжила, гриффиндорку, которая меня ненавидит! Мне нравятся ее глаза, ее волосы, ее голос (особенно когда говорит на парселтанге), ее сильные руки и огненное храброе сердце. Она навряд ли полюбит меня. Я же из Слизерина. И она наверняка не по девочкам».       Поттер хотела бросить вызывавшее отвращение чтение, но что-то ей подсказало, что дальше развернется нечто такое, о чем она должна знать. На часах было только три часа ночи. Исписанных страниц оставалось меньше половины. Что мешало ей довести дело до конца? Неужели ее смутило истинное отношение Малфой к ней? Не каждый день можно было узнать, что твоя заклятая соперница питала к тебе симпатию. Причем какую! От дружбы до влюбленности прошло три года, и они были здесь — в этом дневнике с фиалками.       «Но ведь Малфои, они же… они же…», — путалось в голове девочки. Она не могла после прочитанного подобрать в голове нужные слова. Все мысли превратились в кашу. Харриэт не могла просто так взять и вычеркнуть те два года обид и обзывательств, которые, как оказалось, случались не совсем по доброй воле Драконии. «Июнь, 1993. Произошел день, перевернувший мою жизнь на до и после. Как обычно, я собиралась полететь украсть несколько подпольных выпусков «Дочерей фиалки». Мои метлы отец продал, поэтому я впервые попробовала добраться туда через камин. Наверное, я оговорилась, когда называла адрес, потому что меня вынесло в совершенно незнакомое место, что, несомненно, стало большой удачей для меня. Через камин я попала в секретное помещение клуба сапфичных женщин. Поначалу я даже не поняла, что произошло. Я испугалась, они испугались. Они хотели нашпиговать меня заклинаниями (как оказалось, приняли за шпиона). Возможно, так оно и случилось бы, если бы не торчавшая из кармана вырезка предыдущего выпуска с анонсом новых колонок «Дочерей фиалки». Они поняли, что я своя (хотя я не до конца уверена, что люблю девочек, но все же). На удивление, я легко им открылась. Я рассказала им про родителей, про одноклассников, про Харриэт. Они не осуждали меня, не презирали. Они сказали, что все совершают ошибки, что у меня есть шанс все исправить. Они также выразили надежду на то, что у меня с Харриэт все сложится. Так мило с их стороны. В компании этих милых женщин я чувствовала себя невероятно комфортно».       Июнь и июль оказались очень насыщенными в жизни Драконии. Казалось, что она приходила в этот клуб каждый день. Они читали стихи, делились историями, сочиняли что-то новое, занимались творчеством. Малфой улучшила у них свои навыки по рисованию, об этом можно было судить по качеству эскизов в дневнике. При этом она не чувствовала среди них необходимости соревноваться и что-то доказывать. Благодаря отсутствию привычных, но тяжелых рамок, Дракония себя чувствовала свободной и определенно счастливой.       К своему удивлению, Харриет стала зачитываться этой летней хроникой. Эти страницы излучали тепло и романтику, а портреты ее самой безумно радовали глаз. Слизеринка научилась по памяти воссоздавать образ своей музы на бумаге. Для правды это звучало слишком утопично.       Внезапно последовали пустые развороты.       На некоторых были черточки и точки — робкие попытки что-то написать.       На некоторых были красные и коричневые капли. Кровь?       Еще на некоторых были круглые следы, внутри которых бумага шла волнами. Это походило на воду. Или слезы?       «Что случилось?!» — запаниковала Поттер. — «Стоп. Я что, переживаю за нее?»       Сколько-то там разворотов спустя появилась новая запись, сделанная дрожащим, неровным почерком. «Июль, 1993. Я не знаю, как, но неделю назад наш клуб нашли. Меня, как единственную несовершеннолетнюю, передали под ответственность родителей. Если я правильно поняла, все, что находилось в клубе (типография, мастерская, жилые помещения и картинная галерея), уничтожили, а всех участниц посадили за решетку. Отцу, естественно, все рассказали, вплоть до выбитых из моих подруг показаний. Это стало для него последней каплей. Он запер меня в какой-то комнате. Помню, что мама плакала и просила не делать чего-то, о чем я тогда не догадывалась. Он выпорол меня розгами. Меня никогда до этого не наказывали телесно. Я не считала, сколько раз он бил. Помню только, что настенные часы отмерили от 4.15 до 5.50. Все это время мама колотила в дверь. Я чувствовала, как из моей спины сочилась кровь. Часть даже стекала по столу на пол. С каждым ударом боль казалась невыносимей, а ощущение реальности слабее. Очнулась я уже в своей постели. Все мое тело тогда как будто онемело. Рядом сидела и плакала мама. Что будет? Август, 1993. Отец сжег все мои рисунки, записи и журналы, что смог найти в моей комнате. Было больно. Я как будто потеряла часть себя. Август, 1993. Отец порет меня несколько раз в неделю. Каждый раз он напоминал мне, что я связалась с «грязными содомитками». Мое тело слабеет с каждым днем. Мне тяжело сидеть, держать палочку, еда и вода в меня просто не влезают, я стала беспокойно спать. Отцу плевать. Он сказал, что пока не удостоверится, что выбил из меня всю дурь, не прекратит. Я снова осталась одна. Август, 1993. ОДНА ОДНА ОДНА ОДНА ОДНА ОДНА ОДНА ОДНА ОДНА ОДНА ОДНА ОДНА ОДНА ОДНА ОДНА ОДНА ОДНА ОДНА ОДНА ОДНА ОДНА ОДНА ОДНА ОДНА Сентябрь, 1993. Я не чувствую ног. Не чувствую рук. Не чувствую спины и головы. Мне даже кажется, что я не чувствую связи со своей палочкой. Все болит. Хочется закрыться и закутаться где-нибудь. Хочется заснуть мертвецким сном. Я чувствую себя абсолютно разбитой и потерянной. Я не хочу идти на уроки и чувствовать причиняющие боль взгляды в и без того болеющую спину. Но если я не буду ходить, отец заберет меня на домашнее обучение, и тогда мне житья не будет. Не знаю, сколько я продержусь, но, надеюсь, раны затянутся, а мадам Помфри не будет на общих осмотрах задавать лишние вопросы. Сентябрь, 1993. Харриэт на меня пристально смотрела. У нее такие красивые сияющие глаза. Какая же все-таки она красивая. Люблю ее, но это больно, потому что я ей чужая. Сентябрь, 1993. Снейп отругал Харриэт за то, что она пялилась на меня. Что ее привлекло во мне? Неужели эти отвратительные мешки под глазами? Как же ужасно я себя чувствую. Меня избегают все, словно я прокаженная».       Это были последние записи.       Поттер пребывала в глубоком шоке. Она не знала, что теперь делать с этой информацией. Девочка не имела ни малейшего понятия, кому это можно было рассказать. Скелет из шкафа Драконии под конец не просто поверг в шок, а прижал к стенке и заставил оцепенеть. Харриэт не помнила, чтобы нелюбимые ею Дурсли обращались с ней настолько плохо. Это выходило за всякие рамки.       Внезапно на глазах девочки стала появляться новая запись. Гриффиндорка, успевшая вспотеть и окоченеть от переживаний, напряглась. «Сентябрь, 1993. Я хочу умереть».

* * *

      Выходной день.       Из-за ночного чтения Харриэт проснулась довольно поздно. Она лежала с прижатым к груди дневнику. Первой вещью, пришедшей в голову, была появившаяся ночью запись Драконии. Поттер тут же открыла дневник. Эта пугающая своей лаконичностью фраза, к сожалению, не оказалась плодом воспаленного воображения гриффиндорки. Своей краткостью она внушала страх перед неизвестным. Не понятно, что за этим стояло — мимолетный эмоциональный всплеск или серьезное намерение. Второй вариант имел место быть в свете последних записей Малфой о телесных наказаниях ее отца. Она ведь реально была слабой, ей ничего не стоило испугаться перед внезапными жизненными обстоятельствами настолько, чтобы потерять мотивацию жить.       Подумать только, как изменилось мировосприятие Девочки-Которая-Выжила за целую ночь. От вражды, достойной подростковых романов, до растерянности. Девочка, носившая зеленую мантию и отпускавшая в ее сторону едкости, одновременно являлась ее тайной воздыхательницей. Горечи, опять же, добавляла ее ситуация в семье.       В полупустой спальне ученицы поддерживали атмосферу приятных домашних хлопот. Одни, как Гермиона, читали книжки и царапали пером пергамент. Другие рукодельничали по заветам мам и бабушек. Третьи ели сладости, играли с ручными тварями и просто разговаривали. Поттер спрятала дневник под подушку и отодвинула балдахин.       — О, Хэрри! — обрадовалась Грейнджер. — Наконец-то ты проснулась. Чего-то ты припозднилась. С тобой все нормально?       — Да, просто ночью долго не могла уснуть.       — Я из-за этого прорицания тоже долго не могла заснуть. Профессорка Трелони очень странная, мне она не нравится. А тебе как?       — Ну, мне пока сложно сказать. В конце-концов, она у нас ведет уроки совсем недавно.       Все утро у Поттер дела валились из рук. В ванных комнатах ее внезапно окатил холодной водой душ, за завтраком часто падали приборы, в коридорах она пару раз споткнулась на лестницах.       — Смотри, куда прешь, Хэтти-Потти! — громко прохрипела врезавшаяся в ее спину девочка.       Это была Малфой. Куда она так спешила в выходной день?       Харриэт окинула Драконию взглядом. У нее была с собой большая сумка через плечо, из которой торчал кусок ваты. Помимо синяков под глазами, Поттер на лице слизеринки обнаружила мелкие царапины и прыщики. Глаза были красными, недосып — не иначе. От девочки пахло очень крепким кофе.       — На что вылупилась? — огрызнулась Дракония.       Не дожидаясь ответа, Малфой несильно толкнула собеседницу и пошла своей дорогой.       «Куда она направляется?» — полюбопытствовала Поттер.       Она последовала за ней. Дракония поднималась все выше и выше, но шла довольно медленно. Харриэт пряталась за колоннами и поворотами лестниц.       «Что ей могло понадобится наверху?» — удивлялась девочка. — «Выше только башня Гриффиндора».       Поттер не перестала поражаться, когда дорога Драконии не остановилась на портрете Полной Дамы. Она продолжала подниматься. Лестница, по которой она шла, выходила только в одно место — Астрономическую башню.       «Серьезно?» — недоумевала Харриэт. — «Как она собирается проникнуть туда? Открыть дверь может только учитель».       Дракония не остановилась у двери. Внезапно Поттер вспомнила, что у той в дневнике была какая-то запись про Астрономическую башню, которую она пролистала, посчитав неинтересной. Пока Харриэт вспоминала, слизеринки и след простыл. Но она не расстроилась. Спустившись в башню Гриффиндора, Поттер незаметно взяла дневник и мантию-невидимку и вернулась наверх. Потратив несколько минут на поиски, она нашла нужную страницу: «Сентябрь, 1992. Я нашла лазейку в Астрономической башне, чтобы попасть туда незаметно. Налево, в самом дальнем углу лестничной площадки, пятый кирпич сверху. Внутри эта потайная дверь выходит между книжными стеллажами. Думаю, там же можно спрятать тубус с рисунками, чтобы их никто не нашел. Да, пожалуй, Астрономическая башня лучше всего подойдет для того, чтобы рисовать в тайне от чужих глаз».       Харриэт сделала все так, как было указано в записи. Дверь отворилась совершенно тихо, без скрежета многовековых камней. Надев мантию-невидимку, она вошла.       Кабинет, залитый светом, оказался на удивление довольно просторным. В башне было невероятно тихо, потому что до нее, как до самой высокой точки замка Хогвартс, не доходила мирская суета низов. Харриэт обнаружила Драконию на балконе. Та сидела на полу. Солнце мягко согревало ее, пока она рисовала. В руках она держала деревянный планшет с пористым листом бумаги. Рядом с ней лежала коробка пастели, карандаши, куски ваты и дневник, открытый на страницах с эскизами. На поручнях сидел щуривший глаза филин. Поттер осторожно подошла к Малфой. Та, по забавному стечению обстоятельств, рисовала Девочку-Которая-Выжила в балетной пачке. Пальцы слизеринки были испачканы голубыми и сиреневыми мелками.       — Урс! — позвала Дракония птицу.       Филин, похлопав ушками, подлетел к хозяйке и сел ей на плечо.       — Урс, как тебе? — спросила она пернатого друга.       Птица что-то довольно проурчала и потерлась телом об голову девочки. Харриэт, к слову, тоже оценила рисунок. Растушеванные штрихи казались чем-то воздушным, невесомым, переходы были плавными и едва заметными, лицо выглядело как живое. Как бы Поттер не отнекивалась (если бы ее спросили), ей реально нравилось, как у Малфой получалось рисовать ее. Она бы с удовольствием приобрела у нее свой портрет.       — Урс, ты не в курсе, ищут ли меня?       Филин, к тому моменту пересевший на сумку хозяйки, отрицательно помахал головой.       — А отец ничего не собирался писать? Его филина не видел?       Урс моргнул в подтверждение тому, что видел птицу Малфоя-старшего.       — Я уже не надеюсь на то, что он успокоится и простит. Все вокруг на него давит, он злится из-за всего на свете. Мне страшно возвращаться домой. Я не хочу на Рождественские каникулы уезжать отсюда. У меня почти ни на что не осталось сил. Я чувствую себя засохшим фикусом.       Филин вытер макушкой повлажневшие глаза девочки и что-то утешающе пробурчал на совином. Та обняла птицу и задрожала.       — Урс, я не хочу домой, мне страшно!       Харриэт была в смятении от вида плачущей слизеринки. Даже когда она читала те дневниковые записи, воображение рождало картинки весьма далекие от увиденного в реальности. Стояние в стороне напрягало ее. От бездействия у нее на душе кошки скреблись. Из-за мантии она была закована в роль невидимого зрителя.       Малфой достала свой дневник. Карандаш выводил неуверенные закорючки. Поттер поспешила открыть свою волшебную копию. «Сентябрь, 1993. Надеюсь, сегодня я успею закончить рисунок. На душе тошно. Меня как будто окружают дементоры. Я эмоционально и физически истощена. Утром меня тошнило в туалете. Лучше бы я прям там задохнулась насмерть от своей рвоты. Еще я по дороге в Астрономическую башню встретила Харриэт. К сожалению, я снова ей нагрубила. Ненавижу себя за это».       На оставшейся части страницы Дракония сделала почеркушки с зачеркнутой беловолосой головой и деревом без листьев. Пока она оставляла графитовые разводы на бумаге, Урс куда-то улетел. Харриэт тихо, стараясь не скрипеть половицами, обошла Малфой и посмотрела вниз. Филин, приземлившись, скрылся в высокой траве на поляне у берегов Черного озера. Вернулся, однако, он быстро. В клюве он зажимал цветок бледно-сиреневого цвета. Вероятно, Урс спутал его с фиалкой. Он был в курсе того, что его хозяйка вкладывала какие-то цветочки в дневник и решил, что это могло бы ее порадовать.       — Анемон? — удивилась она.       Девочка стала задумчиво рассматривать внезапный подарок пернатого друга. Этот цветок казался печальной весточкой. Его сердцевина напоминала черную жемчужину, окруженную таким же черным бисером. Лепестки на ощупь отдавали чем-то шелковым. Запах соответствовал простонародному названию цветка. Он был легким, как ветер, и ускользающим, как жизнь.       Дракония вложила цветок в дневник. Тот тут же появился в волшебной копии Харриэт. Гриффиндорка вытащила его и осмотрела со всех сторон. Несмотря на приятный вид, этот цветок все равно отдавал чем-то недобрым.       Малфой продолжила рисовать. Только сейчас Поттер придала значению звуку — ритмичному, мягкому, рыхловатому. Картина постепенно оживала. Хотя Дракония постеснялась бы назвать свой рисунок картиной. Она бы подумала, что это слишком сильно сказано, и предпочла бы назвать плод своего маленького увлечение наивным баловством влюбленной девочки.       Когда время приблизилось к обеду, Харриэт покинула Астрономическую башню. Друзья наверняка ее искали. По дороге еще хорошо было бы придумать отмазку, где ее носило все утро и чем она занималась. А что до Малфой, то, скорее всего, ее бренное тело еще долго будет находиться на балконе самой высокой башни, ведь, по сути, ее одноклассникам не было до нее дела, а, стало быть, она лишена какого-либо другого досуга, не включавшего одиночества.       День прошел без происшествий. Рон снова победил Харриэт в волшебные шахматы. Гермиона осыпала друзей порцией фактов, найденных в новых книгах, Долгопупс что-то забыл в очередной раз. Воскресенье звездной девочки для нее ничем не отличалось от предыдущих таких воскресений. Дракония появилась только к середине обеда. Она ела в компании своего филина, принесшего очередной выпуск еженедельника. Руки девочки были чисты, но Поттер заметила, что та не смыла с лица голубую полоску, которая на бледной коже чистокровной дворянки казалась ярче, чем была на самом деле. Слизеринцы косо поглядывали на изгоицу. Харриэт в очередной раз удостоверилась, что она была чужой среди своих.       Вечером же гриффиндорка чувствовала необъяснимое беспокойство. Новых записей в дневнике Малфой не появлялось. Сама она тоже пропала из поля зрения, хотя обычно всегда была на виду.       — Хэрри, что-то потеряла? — спросил ее Рон.       Но Поттер не услышала его. Ее мысли снова полностью захватила девочка с сухими молочно-белыми волосами. «Почему я стала о ней так часто думать? Меня как будто стало тянуть к ней. Что за непреодолимая сила?».       — Хэрри!       Избранную ударили книгой по голове.       — Ауч! Гермиона! Какого?!..       — Рон до тебя договориться не может. Зависла что ли?       — Оу, извини.       — Последнее время ты ведешь себя странно, часто витаешь в облаках. С тобой точно все в порядке?       — Не знаю…       Оставшееся время Поттер просидела на подоконнике в гостиной Гриффиндора. Закутавшись в плед, она перечитывала дневник и иногда смотрела в окно. Камин дышал жаром в спину. За стеклом облака легкой серой дымкой застилали темное небо. Огромный лунный диск тускло освещал землю. От записей Драконии на девочку накатила грусть. Еще эти рисунки и вкладыши из мертвых цветов… Харриэт задумалась об относительности вещей. Раньше она не подвергала сомнению свои убеждения о том, что слизеринцы представляли из себя далеко не лучших людей мира сего, а сейчас ей хотелось жалеть бывшую соперницу. Ее всегда недолюбливали на остальных факультетах, а теперь еще презирали на своем, и, в довершении ко всему, ее отец стал вымещать на ней свой гнев. Поттер подозревала, что Люциус не отличался человечностью, но ей казалось, что своей единственной наследнице рода потомственных чистокровных волшебников он мог простить любой проступок. В самом деле, так уж ли ужасен был факт того, что Дракония, пускай и недолго, состояла в клубе женщин, которые за закрытыми дверями обсуждали однополую любовь и посвящали ей произведения искусства?       Дракония двенадцать лет жила в благах дворянской жизни, ни в чем себе не отказывала, купалась в родительской любви, и вдруг на тринадцатый год все это растворилось, как сладкая вата в воде. Естественно для нее это было большим потрясением. Поттер, в отличие от нее, все детство провела с Дурслями и не понаслышке знала, что такое лишения и наказания.       Харриэт, решившая отправиться ко сну, напоследок снова взглянула в окно. Внезапно у самой границы Запретного леса она увидела маленькую фигуру в мантии со светлыми волосами.       — Малфой? — вслух удивилась она. — Что она там делает?       Поттер протерла глаза и очки несколько раз, металась между окнами, и так до тех пор, пока силуэт слизеринки не поглотила тьма толстых хищных деревьев. Харриэт сначала интуитивно бросила все и побежала сказать об увиденном профессорке Макгонагалл, но посреди коридора резко остановилась.       — Черт, дневник! — опомнилась она.       Вернувшись в гостиную, Поттер пролистала рукопись до записи, сделанной утром. На другой странице появилась новая. Ее написали буквально только что, дрожащей рукой. На середине листа все было закапано слезами, отчего чернила немного расплылись. «Сентябрь, 1993. Дорогой дневник, это моя последняя запись. Сил моих больше нет, я не хочу так жить! Я украла из чулана веревку и складную табуретку. Этой ночью я уйду в Запретный лес и повешусь. Моя жизнь была тщетна и ничтожна. Все тринадцать лет я представляла из себя абсолютное ничего. Я так и не научилась любить людей, и меня никогда не любили. Уж лучше умереть, чем влачить настолько жалкое существование, обреченное на трагичный исход. Прощай».       — О, нет…       Дневник выпал из ее дрожавших рук.       — Как же так?.. Неужели она… нет, этого не может быть… Черт!!!       Возможно, она кого-то разбудила своим внезапным криком. Ей было плевать. Харриэт натянула свою мантию, запихнула в карман дневник и палочку и ураганом помчалась вниз.       Ее сердце бешено колотилось.       На глазах проступили первые слезы.       Ею двигало лишь одно — страх перед смертью.

* * *

      Свет луны застревал между могучими ветвями и колючими лапами Запретного леса. По земле стелился дышащий холодом туман. Дикие птицы угнетающе кричали, словно предрекали что-то нехорошее.       Дракония волочила ногами по земле и иногда спотыкалась. Глазами она искала подходящую ветку. Достаточно низкую, чтобы дотянуться перекинуть веревку, но и достаточно высокую, чтобы оторвать себе все пути к отступлению, когда организм включит инстинкт самосохранения. Малфой тяжело дышала, словно ее горло засорили камнями. Пронзающая боль в спине и руках, не успевших забыть розг, предательски усилилась. В голову закралась мысль: «Если вдруг не смогу найти нужную ветку, смерть от когтей грима тоже сойдет. Хоть это и будет больнее, но надежнее».       Чем больше она размышляла о своей кончине, тем глубже заходила в лес. Колоннообразные стволы деревьев устремлялись настолько высоко, что закрыли собой небо окончательно. Дракония озарила себе, как она считала, последний путь «Люмосом». Рука дрожала, поэтому она вцепилась в палочку зубами, оставив на рукоятке глубокие следы. Боль. Из-за нее слезы шли ручьем. Малфой хотелось побыстрее умереть, чтобы она закончилась.       Над головой захлопал крыльями ворон. Он окинул незваную гостью недовольным взглядом, что-то возмущенно прокаркал и скрылся в бесконечном сплетении крон.       — Наконец-то… — хрипло обрадовалась Дракония.       Ветка, на которой сидела черная птица, по ее мнению подходила идеально. Усевшись на землю, девочка медленно связывала один конец в петлю. Веревка была крепкой и жесткой. Пока Малфой свивала ее в смертельный узел, ее руки стерлись до красна. Хотя какая ей в этот момент была разница? На том свете всем плевать на мозоли.       Петлю перекинули через ветку. Свободный конец в несколько оборотов обвязали вокруг торчавшего корня. Напоследок, перед встречей с неуловимой, Дракония решила посидеть вспомнить, что было хорошего в ее жизни. По привычке она взяла дневник и карандаш. «От меня почти всегда был только один вред. Большую часть своей жизни я никогда не чувствовала себя по-настоящему счастливой. В этой жизни мне радость принесли только две вещи: клуб «Дочерей Фиалки» и Харриэт. Я люблю ее, но нам не суждено быть вместе. Я всю жизнь всем мешала. Меня ненавидят дома и в школе. Зачем жить, если ты ни для кого не имеешь значения?!»       Последнее предложения она яростно подчеркивала. Жирные линии окрасили в черный всю оставшуюся страницу. От агрессивных движений графитовый носик карандаша нагрелся и стал источать характерный запах.       — Все, хватит сидеть! — сказала сама себе Малфой.       Она бросила табуретку на землю, встала на нее и просунула голову в петлю. Жесткие волокна веревки впивались в шею. Дракония огляделась — никого. В этот неподходящий момент включился инстинкт самосохранения. Окажется ли он сильнее страха перед болью? Кулаки сжимали мантию. По телу пробежала дрожь. Один шаг отделял девочку от смерти. Скольких усилий стоит этот шаг? В нерешительности ее ноги переминались с пятки на носок. В груди органы как будто налились свинцом и стали тяжелее, чем в момент поиска злосчастной ветки.       Прыжок!       Пинок!       Табуретка отлетела в сторону. Хрупкое тело Драконии повисло над землей. Оно судорожно тряслось. В глазах белело. Девочка держалась изо всех сил, чтобы сдержать малейшие порывы сопротивления. Всего лишь надо было подождать пару секунд, чтобы страдания наконец-то закончились.       Сознание отключилось.       Телу тоже осталось недолго.       Пара секунд… Какая-то пара секунд, тянувшихся целую вечность…       — Диффиндо!!!       Тишину нарушил истеричный крик. Это была Харриэт.       Успела ли?       Веревку разрезало.       Тело упало на землю.       Харриэт кубарем полетела в овраг и испачкалась в земле.       — Драко!!! Драко!!! — истошно вопила она, тряся слизеринку за плечи.       Пульс Малфой слабо прощупывался. Дыхание почти не ощущалось.       — Драко, очнись!!!       Поттер била ее по лицу, давила на грудь, но та не приходила в себя. Отчаявшись, гриффиндорка взвалила себе на плечи полуживое тело и изо всех ног побежала в сторону школы.       Тем временем в Хогвартсе случился переполох. Джемма Фарли, староста Слизерина, и Перси Уизли, староста Гриффиндора, обнаружили пропажу своих учениц. Они подняли на уши профессоров Снейпа и Макгонагалл соответственно. По всем коридорам замка зажегся свет. Из окон стали высовываться и другие ученики — разбуженные или вовсе не спавшие. Когтевранцы и пуффенцуйцы не понимали, что произошло. Гриффиндорцы запаниковали, ведь пропала сама Девочка-Которая-Выжила. Из-за этого проснулся даже сам Альбус Дамблдор. В Слизерине реакция ребят ограничилась возмущением, что из-за какой-то «белобрысой оборванки» факультету снимут баллы.       Старостам факультетов передали требование немедленно успокоить детей. Директор и деканы направились в сторону избушки лесничего.       — Профессор Дамблдор, что происходит? — забеспокоился Хагрид.       — Харриэт и Драко пропали. Возможно, девочки сбежали в лес, — привычным спокойным тоном объяснил ситуацию Альбус.       Рубеус достал арбалет и вывел Клыка из будки. Профессора обнажили палочки. Все четверо повернулись в сторону леса и готовы были двинуться в чащу, как вдруг…       — На помощь!!! — раздался вопль.       В темноте леса показался нечеткий силуэт.       — Помогите!!! — снова отчаянный крик.       При свете луны профессора и лесничий узнали в бежавшей фигуре Харриэт с чем-то тяжелым на перевес. Все ее лицо и одежда, мокрые от пота, были испачканы в земле и местами порваны, очки разбиты.       — Мисс Поттер, какого?.. — начала возмущаться Макгонагалл.       Девочка запнулась и упала. С ее плеч свалилось и покатилось в сторону учителей тело. Они были шокированы, узнав в нем Драконию Малфой. Еще большее потрясение у них вызвала обрезанная петля на шее.       Харриэт быстро подползла к телу девочки. Она заметно дрожала, учащенно дышала. Ее глаза были на мокром месте.       — Пожалуйста, помогите!!! Она не дышит!!! Прошу, сделайте что-нибудь!!! Спасите ее!!!       — Господи… — только и выговорила профессорка.       Хагрид поспешил взять слизеринку на руки и вместе с профессорами направился в больничное крыло. Поттер догнала их и вцепилась мертвой хваткой в одежду лесничего.       — Хэрри, ты в порядке? — обеспокоенно спросил Рубеус.       Девочка продолжала рыдать и скулить. Профессор Снейп еле отцепил ее от куртки великана-полукровки.       — Северус, — обратился к нему Дамблдор. — Отведи Хэрри к себе и дай ей умиротворяющего бальзама.       — Нет!!! — тут же запротестовала Поттер. — Я пойду с вами!!!       Но ее не послушали. Рубеус, Минерва и Альбус двинулись вперед, оставив профессора зельеварения и гриффиндорку далеко позади.       — Пойдем, — привычным холодным тоном сказал Снейп.       Харриэт стояла как вкопанная. Она была сильно потрясена. Закрыв лицо руками, она что-то бормотала заикающимся голосом.       — Поттер, если ты упадешь в обморок, я тебя не потащу, — все таким же голосом продолжил говорить он.       Северус взял ученицу за плечи и медленно, но верно направился с ней в сторону замка. Харриет постоянно спотыкалась и грозилась наступить на мантию профессора. В замке, по мере спуска в подвал, ее ноги слабели, и Снейпу, вопреки его собственным словам, пришлось тащить девочку до своего кабинета. Когда ее наконец-то приволокли, она упала на диванчик рядом с рабочим столом. Поттер по-прежнему тряслась. Ей было страшно. Впервые в жизни Девочка-Которая-Выжила столкнулась воочию со смертью, что не могло не пройти бесследно. Северус, хоть и не подавал виду, понимал это.       Он убрал со стола бумажную кипу и разложил все ингредиенты. На протяжении всего времени, что он готовил бальзам, единственным звуком было шипение спиртовки и ложка, царапавшая дно котелка. Истощенная Харриэт обрывисто дышала. Она смотрела в пол, и ее единственной мыслью было: «Что будет с Драко?» Поттер не помнила, чтобы она настолько переживала чью-то беду. Даже когда Рон был ранен после игры в волшебные шахматы, а Гермиона подверглась заклятью василиска, Харриэт никогда эмоционально не выбивалась из колеи. Хотя они, казалось бы, приходились ей самыми близкими друзьями. Дракония же стала в свете последних событий неоднозначным объектом. Она не простила Малфой старые обиды, но сочувствовала ей. Или это было нечто большее? Вражда и одновременно эмпатия — что-то это напоминало.       Снейп, хоть и задавался во время приготовления вопросом, как Поттер узнала о планах слизеринки, в целом не особо желал узнавать подробности сложившейся ситуации. Не потому что он бесчувственный человек, а потому что не имел желания копаться в чужом белье. Особенно детей, чьи поступки и поведение часто злили и нарушали всякие законы правильного и логичного взрослого мира.       На подготовку ингредиентов к зелью ушла четверть часа. На варку зелья еще столько же. Сироп чемерицы, входивший в состав умиротворяющего бальзама, придал ему слабый сладко-горький запах, который стал ощутим только когда профессор с готовым зельем вплотную подошел к Поттер. Та даже не зашевелилась, будто оцепенела. Северус присел рядом.       — Пей, — протянув кружку, полуприказным тоном отрезал он.       Харриэт взяла, отпила немного и продолжила смотреть в пол.       — До дна, — сказал Снейп.       Поттер выпила все залпом. Зелье подействовало мгновенно, и она тут же провалилась в сон. Северус посмотрел на входную дверь. Никто не пришел за девочкой, унаследовавшей глаза старой знакомой профессора. Ни директор, ни декан, ни староста. Самому тащить ученицу до башни Гриффиндора Снейп не имел ни малейшего желания. Получалось, что эту ночь она должна была провести в его кабинете.       Снейп прислонил ладонь ко лбу Харриэт. Ее тело постепенно теплело. Бальзам имел не только успокаивающий, но и согревающий эффект. Потом профессор осмотрел лицо девочки. Оно было исцарапано, в одном месте виднелась содранная кожа с мелкими, как песок, камешками. Это не входило в его обязанности, но Северус обработал все раны Поттер. Ни о чем не подозревавшая гриффиндорка не просыпалась даже от самой щипучей припарки.       Снейп все смотрел на нее, смотрел. Один раз провел пальцами между прядями ее волос — грязными, лохматыми, но невероятно мягкими. Он пододвинул стул и сел напротив Харриэт. Девочка начинала посапывать. На лице профессора появилась необъяснимая тоска. Северус думал о чем-то своем. Возможно, косвенно это было связано с Поттер. Чужая душа — потемки.

* * *

      Харриэт проснулась от необъяснимого холода. Она смутно помнила события прошлой ночи. Сначала перед ее глазами была кромешная тьма. Выставив руки вперед, Поттер поняла, что это было какое-то покрывало. Девочка нащупала очки и надела их. Покрывало оказалось мантией, которая явно была больше той, которую носила гриффиндорка. Знакомый крой и полки со склянками сразу дали понять, кому она принадлежала.       На стуле напротив сидел Снейп. Он спал, подперев голову рукой. Судя по тому, что профессор не бодрствовал, стояло очень раннее утро. Харриэт ощупала себя. Несмотря на то, что вчера она сильно истрепала свою одежду, палочка и дневник Малфой остались на месте.       «Драко», — тут же подумала гриффиндорка.       Тихо соскользнув с дивана, Поттер покинула кабинет и направилась в сторону больничного крыла. В коридорах было настолько безмолвно, что даже самый тихий шаг отдавался эхом. Тусклое, просыпавшееся солнце слабо освещало замок сквозь окна, но этого хватило, чтобы дойти до второго этажа.       Дверь в больничное крыло скрипнула. Ее не заперли. Войдя, Харриэт обнаружила, что из всех коек занята была только одна, и то ее закрывала ширма. Очевидно, что там лежала Малфой. Девочка подбежала к кровати.       Дракония лежала неестественно прямо. Ее мантию, пиджак и брюки сложили на спинке стоявшего рядом стула. Рубашка была расстегнута, шею обматывала какая-то припарка. На тумбе стояла большая высокая колба с надписью «Оксигениум», из горлышка которой клубился полупрозрачный дымок.       Поттер убрала повязку. На шее виднелась темно-красная борозда. Это выглядело пугающе и отталкивающе, но Харриэт все-таки осторожно дотронулась до раны. Казалось, что та горела. На какое-то мгновение девочке даже показалось, что пахло жженым. В голове тут же нарисовались картинки с висевшей в петле Малфой. По телу прошла дрожь. Поттер тут же одернула руку.       Ее глаза уловили слабые движения пальцев Драконии.       — Ах! — прикрыв рот рукой, среагировала Харриэт.       Понемногу стали открываться и глаза Малфой, послышалось ее хриплое дыхание.       — Где я?.. — протянула она. — Я в раю?..       — Драко! — радостно закричала Поттер, а потом тут же затихла.       «Я радуюсь», — подумала гриффиндорка. — «Но почему?»       — Х-Харриэт?.. — уже удивленно прохрипела Малфой. — Что ты?..       Девочка не договорила, потому что начала кашлять и задыхаться.       — Мисс Поттер, что Вы здесь делаете?! — раздался возмущенный голос.       Это была мадам Помфри. Женщина приволокла с собой тележку с лекарствами, отодвинула незваную гостью и молчаливо приступила к своим обязанностям. Жестами она потребовала от ученицы покинуть крыло. Перед тем, как уйти, Харриэт поймала на себе взгляд тусклых серых глаз Драконии из открытой ширмы.       Поттер вернулась в башню Гриффиндора. Все, кроме портрета Полной Дамы, спали.       — Хэрри? — с нотой заботливой родственницы спросила картина. — Почему ты не в постели? Где ты пропадала? Все в порядке?       Харриэт грустно помотала головой.       — Бедное дитя. Виолетта сказала, что тебя нашли в лесу в ужасном состоянии. Проходи.       Девочка вошла в гостиную. Ее тут же захлестнула волна жара, шедшая из камина. На подоконнике по-прежнему лежал плед, который Поттер оставила вечером. Она сжала покоившийся в кармане мантии дневник. В голову тут же врезались слова из последней записи. Сердце заколотилось чаще. Тревога. Мурашки по спине. Харриэт открыла злосчастную книжицу. Перед глазами предстал один из старых разворотов. «Июль, 1993. Я почти приняла в себе то, что люблю Харриэт. Это чувство… Оно такое легкое и теплое. От него в груди все трепещет и оживает. Я люблю ее. Я уже не боюсь об этом говорить подругам. Я люблю Харриэт. Я люблю эту пламенную девочку с львиным сердцем. Она сильная, отважная, необыкновенная. Меня тянет к ней. В ее очаровательных глазах можно увидеть солнце. Я, наверное, не побрезговала бы лишиться своего социального положения, чистокровности, места в Слизерине, если бы за это я могла провести хотя бы день с ней. Я люблю ее. Люблю-люблю-люблю».       «А я?» — подумала Поттер. — «Что я чувствую к ней?»       Засушенные фиалки, вложенные в дневник, сохраняли в себе тонкий нежный аромат. Этот запах теперь плотно ассоциировался у Харриэт с Драконией. Слизеринка писала, что в клубе ее подруг эти цветы были символом любви. Маленькие, прячущиеся в тени, но настоящие, в отличие от кичливых недолговечных роз. Поттер вспомнила, что когда-то давно видела горшок с фиалками в одном из домов в Косом переулке. Они были маленькие, бледные, казалось бы, беззащитные. Они чахли под палящим солнцем. Прямо как Дракония. Тогда Харриэт не придавала этой вещи значения, а сейчас она каким-то необыкновенным образом всплыла в памяти.       Солнце чуть уверенней начало слепить в окна. У Поттер оставалось немного времени, чтобы вздремнуть перед началом уроков.       Вместо будильника девочку разбудил голос Грейнджер, показавшийся в тот момент ревом сирены.       — Хэрри, просыпайся!       — Гермиона, какого…       — Мерлиновы кальсоны, из-за тебя в школе произошел переполох. Где тебя вчера носило?       День не задавался с самого начала. Еда за завтраком казалась пресной. Любимые предметы — отвратительно тоскливыми. Время тянулось мучительно долго. Стрелки часов лениво отмеряли ход. Голова болела и распухала. Телом Поттер находилась в классах, а мыслями где-то в себе. Гермиона и Рон едва могли ее расшевелить.       — Мисс Поттер?       Девочку в этот момент не волновало, о чем ее спрашивал профессор Снейп. Одноклассники трясли ее за плечи, но та никак не реагировала. Северус смотрел на нее исподлобья, заставляя гриффиндорцев еще сильнее переживать за Харриэт и свой факультет, который был у учителя зельеварения в немилости.       — Мисс Поттер, если Вы не в состоянии заниматься, будьте добры покинуть класс. Минус два очка Гриффиндору.       Она вяло встала со своего места, смахнула вещи в сумку и понуро ушла. Все с широкими глазами смотрели то на простывший след Девочки-Которая-Выжила, то на профессора, который на редкость вычел настолько мало баллов.       Харриэт поднялась в Большой Зал и уселась за стол. По бесконечному потолку стелились тонкие прозрачные остатки утреннего тумана. Солнце окончательно их растворяло. На спину девочки приземлилась птица. Подняв голову, Поттер встретилась с янтарно-желтыми глазами Букли. В клюве сова держала какую-то бумажку на имя хозяйки. Вскрыв конверт, Харриэт обнаружила записку об ее освобождении от занятий на неделю, начиная с сегодняшнего дня, подписанную профессоркой Макгонагалл и мадам Помфри. Не сказать бы, что Поттер обрадовалась такому положению дел, но, по крайней мере, она лишилась необходимости заставлять себя ходить на уроки.       К обеду в Зал начали наплывать голодные ученики. Гриффиндорка хотела оставаться в тишине, но не нашла в себе сил выйти из-за стола. Да и есть все равно хотелось, какой бы пресной не казалась еда.       — Хэрри, что с тобой происходит? Ты больна? — начала тараторить Гермиона, тряся подругу за плечи.       — Что-о-о-о? Тебе дали освобождение? — с какой-то необъяснимой радостью заголосил Рон. — Круто.       — В этом нет ничего крутого, идиот. Хэрри, почему ты нам ничего не рассказываешь? Мы же твои друзья. Хэрри? Хэрри! Хэрри, что с тобой?       Внезапно между столами началось какое-то движение. Кто-то очень быстро несся и жадно хватал воздух. По прозвучавшему щелчку фотоаппарата и копне волос мышиного цвета стало ясно, что это был Колин Криви.       — Хэрри! — с типичным восторгом фаната завопил мальчуган. — Это правда, что ты спасла Драко Малфой?       — Что?! — раздалось от Гермионы и Рона.       С ровно такой же реакцией на Избранную обернулась добрая половина школы.       — А вы разве не знаете? — не умолкал Колин. — Все об этом говорят. Хэрри этой ночью спасла Драко, когда та пыталась повеситься в Запретном лесу. Разве это не прекрасно? Я всегда знал, что ты рождена спасать людей.       У стола собиралась толпа. Заявление о том, что гриффиндорка спасла слизеринку, звучало фантастически громко. Любопытные засыпали невольную героиню произошедшего вопросами.       — Как ты об этом узнала?       — Что произошло между тобой и Драко?       — Что ты увидела, когда обнаружила ее в лесу?       Десятки голосов заставляли голову трещать. Они не хотели замолкать. Всем хотелось знать об очередном подвиге великой Харриэт Лили Поттер. Неизвестно, правда, кто рассказал об этом Коллину. Возможно, кто-то из детей подслушал разговор картин, которые наверняка все видели и слышали, а там слухи разошлись со скоростью ветра.       — А она сильно тряслась, когда висела в петле?       Омерзительный. Гадкий. Душевыворачивающий вопрос.       Это стало последней каплей.       — Заткнитесь!!! — истерично закричала Харриэт. — Заткнитесь все!!! Слышать ничего не хочу!!! Оставьте меня в покое!!!       Закрыв лицо, она убежала.       Снова ее глаза наливались слезами, сердце колотилось, спину пронзала дрожь. Поттер устала чувствовать боль из раза в раз, но та преследовала ее с маниакальной жестокостью. Как и Драконии, ей захотелось запереться от всего мира, чтобы просто обрести покой.       Девочка спряталась ото всех в Астрономической башне, проникнув туда через тайных ход. В этот день тут не проходило занятий. Как и в прошлый раз, кабинет окутывала умиротворяющая тишина, а солнце мягко согревало. Харриэт пошла на балкон. Внезапно она обнаружила там Урса — филина Драконии. Птица тоже была удивлена, увидев вместо хозяйки музу с ее рисунков. Его глаза будто вопрошали: «Где Дракония?» Он заметил, что незваная гостья плакала. Урс сел ей на плечо и стал тереться телом об ее голову. Поттер потрепала филина по груди. Тот действительно умел успокаивать.       Урс спустился на землю и посмотрел на девочку приглашающим к разговору взглядом. В этот момент к ним присоединилась и Букля, встревоженная внезапным исчезновением хозяйки.       — Урр? — забухтела она.       — Я не знаю, — стала отвечать птицам Харриэт. — Все так сложно, и одновременно у меня такое чувство, что я делаю что-то не так. Это вообще не должно было меня касаться! Я не знаю, как я вляпалась в эту историю. Я вообще перестала понимать, что я чувствую на самом деле, что правильно, а что нет. Такое ощущение, что весь мой мир рушится. Драко со Слизерина, она чистокровная волшебница и постоянно задирала меня и моих друзей. Мой и ее факультеты всегда соперничали, идеи ее семьи идут вразрез с моими. У нее на роду было написано быть моим врагом. Мне всегда казалось, что она на стороне тьмы, что в ней нет ничего человеческого. А оказывается все это время она меня любила! Когда я узнала, что Драко хочет убить себя, мне было страшно. Мне было страшно! Я за Рона и Гермиону так не боялась, как за нее, хотя я к ней ничего не чувствую. Или… я не знаю, что я чувствую к ней!       Она запуталась. В былом мировоззрении Поттер все люди делились на плохих и хороших, и тогда было легко формировать четкое определенное отношение к человеку. Дракония буквально разрушила эту черно-белую картину, потому что не вписалась ни к тем, ни к другим.       Урс зацепился когтями за карман мантии. Он яростно намекал, чтобы девочка вытащила его содержимое. Харриэт достала дневник. Он открылся на развороте с зарисовками портретов гриффиндорки. В этих эскизах было столько любви и внимания, что это трогало. Любопытная Букля пересела на голову хозяйки и стала рассматривать страницы вместе с ней.       Подул ветер. Вместе с опавшими листьями он разносил по воздуху лепестки запоздалых цветов. Фиолетовых, розовых, белых, желтых, оранжевых. К стеклышку очков прилип один в форме двух сросшихся капель.       — Это знак, или я уже накручиваю себя? — спросила Поттер сов.       Букля недоумевающе повернула голову набок. Урс прищурил глаза и клювом указал на дневник. Харриэт открыла его на последней исписанной странице. Филин как будто знал, потому что на глазах стала появляться новая запись, все тем же ненавистным для девочки неровным почерком. «Сентябрь, 1993. Я жива. Почему? Как? Как Харриэт узнала? В это с трудом верится, но она спасла меня. Я очнулась в больничном крыле. Первое, что я увидела, было ее лицо. Она была напугана чем-то. Почему она не дала мне умереть?»       От этих строчек и осознания того, что Малфой нашла в себе силы их написать, у Поттер на душе появилась надежда. Девочка все еще не понимала, почему мысли о благополучии слизеринки так влияли на ее душевное спокойствие. Может, Харриэт стоило поговорить с ней, чтобы пересмотреть свое отношение к ее персоне? Но как? Между ними за два курса выросла огромная стена обид и непонимания.       Гриффиндорка, проведя какое-то время с птицами, успокоилась и покинула башню. Она старалась двигаться по коридорам незаметно для всех. Это было непросто. Все только и говорили, что о ней. Студенты, портреты — они не затихали. Страшно подумать, что произошедшая с двумя ученицами историями могла попасть в какую-нибудь газету. Приходившая в себя Дракония тоже думала об этом. Если это окажется в «Пророке», Люциус без раздумий отправит дочь домой. Это напугало ее. Летние воспоминания постоянно мучили ее в ночных кошмарах, ей не хотелось, чтобы они продолжались в реальности. Надо было что-то предпринять, иначе ее мучения никогда не закончатся.

* * *

      Через пару дней Драконию выписали. Ей также, как и Харриэт, дали освобождение от занятий на неделю. Проблема только в том, что ей нечем было занять это резко освободившееся время. Начинать рисовать что-то новое не возникало желания. В спальню возвращаться было боязно. Наверняка к презрению одноклассников прибавилось унизительное любопытство.       Она оказалась права. Когда девочка переступила порог гостиной, все слизеринцы смотрели на нее с таким омерзительным взглядом, с каким жадный до хлеба и зрелищ турист смотрит на экспонаты. В их глазах она выглядела новым развлечением, предметом обсуждений. Одновременно с этим никто не пустил ее на свободные места у камина, сделали подножку на лестнице, а постельное белье и одежду закинули на балдахин. Дракония не знала, сколько продлится такая шумиха и сколько она продержится. Сил едва хватило, чтобы вернуть вещи на место. Палочка предательски дрожала в руках. За спиной все хихикали, причем так, чтобы это было и тихо, и достаточно громко, чтобы услышать.       Когда все ушли на ужин, Малфой собрала все свои усилия и поставила печати на вещах. В спальнях собственного факультета она окончательно перестала чувствовать себя в безопасности. Веревки, державшие балдахин красивой полукруглой шторкой, она разорвала.       Она снова открыла дневник. «Чувствую себя животным в зоопарке. Это омерзительно. Лучше бы я умерла. Мертвым море по колено».       Дракония остро чувствовала, что весь мир хотел ее посадить на вилы. Самое ужасное, что ей некуда убежать. Дома — отец, у родственников — достанут. Можно было бы, конечно, спрятаться у друзей, но как можно укрыться у тех, кого не существует? Безвыходные ситуации порождают отчаяние, а отчаяние толкает на крайние меры…       В противовес Малфой, на Харриэт все смотрели с благоговением. По их мнению, она проявила подлинное благородство, вытащив из рук смерти ученицу конкурировавшего факультета. Если откинуть глупые вопросы, то в какой-то степени Поттер понравилось такое внимание к своей персоналии. Без контекста это в точности напоминало ситуации с первого и второго курсов. С другой стороны, всех огорчило, что гриффиндорка стала слишком скрытной. Она почти не контактировала с друзьями, пряталась в библиотеке, в Астрономической башне, в совятне. «Октябрь, 1993. Судя по слухам, Харриэт, как и я, почти не показываемся на глазах. У нее, как и у меня, освобождение от занятий. Время от времени я гуляю между колоннами. Иногда мы встречаемся глазами, но мне страшно на нее смотреть. Я не знаю, что она думает обо мне. Я не знаю, как подойти к ней. Я не знаю, как заговорить с ней. Наверное, мне кажется, но она тоже боится смотреть мне в глаза».       Когда Дракония снова втянулась в учебный процесс, она по-прежнему вела себя вяло и апатично. Над пергаментом сидела сгорбленной, на вопросы отвечала тихо и слишком лаконично, находиться старалась в самом дальнем неприметном углу, чтобы никто из учеников не смог ее достать. Как Харриэт, она скрывалась ото всех, но делала это куда тщательнее. Поттер заметила, что слизеринка вообще не появлялась на завтраках, обедах и ужинах. Поначалу это вызывало у нее недоумение, но его развеяла тревога, последовавшая за новой записью: «Октябрь, 1993. Раз с виселицей ничего не сложилось, заморю себя голодом до смерти. Это будет труднее, но, надеюсь, не менее действенно. В принципе, это не так уж и трудно, учитывая, насколько мерзкая в Хогвартсе еда».       Естественно, Харриэт пыталась это пресечь. Она настойчиво подкладывала в сумку Малфой булочки, пирожные и вообще любую еду, которую можно было взять со стола и незаметно положить в карман. Это, к сожалению, не оправдало надежд. «Октябрь, 1993. Похоже, у меня от голода начались галлюцинации. Каждый день я выбрасываю из сумки свертки со сладким. От их приторного запаха скукоживается живот. Еще меня стало часто рвать. Чем хуже мне становится, тем больше я чувствую, что приближается конец моих страданий. Надеюсь, я умру в своей кровати или где-нибудь в туалете. Хотя вариант с лесом был бы лучше всего. Никто бы не трепал из-за меня нервы, а природа сама бы меня похоронила под толстым слоем земли и камней».       К сожалению, из-за того, что Дракония на третий курс поступила уже чрезмерно худой и бледной, никто не заметил резкого изменения ее состояния. Хотя, возможно, заметили одноклассники, но им было слишком плевать на нее. В той или иной степени они все были циниками: «Если умрет — невелика потеря». Харриэт же замечала все, но чувствовала себя бессильной в этой ситуации. Ей казалось, что она не могла повлиять на слизеринку. К взрослым обратиться мешал страх осуждения: «А что они подумают? А если спросят о том, как я узнала? А если спросят, как я отношусь к тому, что она, девочка, влюблена в меня? Что скажут люди?» Такая сильная перед лицом Того-Кого-Нельзя-Называть, но такая беспомощная, когда дело не требовало какого бы то ни было магического вмешательства.       С каждым днем Поттер видела, что Малфой становилось все хуже и хуже. Она медленнее перемещалась между классами, ее перо заметно дрожало в руке, порой ее голова резко и недолго подергивалась, словно провалилась в полуобморок. Волосы девочки выпадали и оставались то на столе, то на плечах. Харриэт с содроганием наблюдала за происходившим и не знала, как можно было помочь Драконии. Вернее, она знала, но стыдилась сделать это. «Октябрь, 1993. Я чувствую, как меня все больше покидают силы. Наконец-то близится конец моих мучений».       Сдвоенный урок зельеварения с Гриффиндором и Слизерином. Профессор Снейп читал какую-то сложную лекцию, от которой даже у здорового человека разбухла бы голова. Он говорил про какие-то корешки, камни и крылья летуче-ползучего нечто. Вроде зелье уменьшения или черт его знает. Остатки угасавшего сознания Драконии выдавили ироничную шутку о том, что лучше бы рассказали про безвкусные яды мгновенного действия. Северус ходил между рядами и старательно выискивал нарушителей. Кому-то отняли очки за рисование каракулей заместо конспекта, кому-то за болтовню, кому-то за перекидывание бумажек под столами.       В какой-то момент профессор дошел до Драконии.       — Мисс Малфой, повторите, что будет, если в зелье добавить недотертую смокву?       Девочка молчала. Когда все обернулись, они не смогли услышать, чтобы она дышала. Ее глаза смотрели прямо, но они были абсолютно пустыми, безжизненными.       — Мисс Малфой, отвечайте на вопрос, когда вам его задают, — уже строже сказал Северус.       Дракония продолжала безмолвствовать. Она даже не шелохнулась, когда взгляд Снейпа стал суровее, чем обычно, хотя ученики с дальних рядом не выдержали и спрятались под парту. Профессор подошел со спины и сделал несильный толчок в голову слизеринки.       Все громко ахнули.       Малфой упала лицом на стол. Из самых углов ученики услышали, с каким грохотом это произошло. Удар был такой силы, что чернильница подпрыгнула и опрокинулась. Черная краска залила стол и испачкала добрую половину волос Драконии. Чуть позже из ее носа пошла кровь.       — У нее голодный обморок! — вскрикнула Харриэт, а потом тут же закрыла рот рукой.       — Что ты сказала, Поттер? — повернувшись, подозрительным тоном спросил ее Снейп.       — П-профессор, я говорю, это похоже на голодный обморок. Ее несколько дней не видели в Большом Зале во время еды.       Северус, выгнув бровь, смотрел то на Харриэт, то на Драконию. Он приложил два пальца к ее шее. Пульс ощутимо слабел.       Урок можно было считать сорванным. Профессор заколдовал мел, и тот вывел на доске задание сделать огромный конспект и еще какие-то не приводившие в восторг вещи. Но эти эмоции казались мелочью по сравнению с шоком от увиденного и от очередного спасительного вмешательства знаменитой гриффиндорки.       Снейп поспешил покинуть кабинет, чтобы вызвать колдомедика.       — Хэрри! — шепотом одернула ее Гермиона. — Откуда ты знаешь?       — Не знаю. Оно само в голову пришло.       Все смотрели на бездыханно лежавшую Малфой и боялись даже двинутся. Их страх с нотой брезгливости походил на чувство, которое испытывают люди, обнаружившие в совершенно неожиданном месте труп. Кто-то даже мысленно приписал девочку к числу покойных.       Когда слизеринку унесли на носилках, все внимание учеников переключилось на гриффиндорку. Они как будто ждали от нее чего-то. Она же Избранная, должна спасать мир и людей от всевозможных угроз. Но что Харриэт, ученица, еще совсем девочка даже для своих тринадцати лет, могла сделать? Поттер чувствовала себя смущенно-стыдливо и растерянно. Чтобы хоть как-то отвлечь себя и других, Харриэт взяла перо и стала записывать домашнее задание с доски. К ее облегчению, ученики стали делать то же самое, и так до окончания урока.       Не успел Хогвартс забыть о происшествии в Запретном лесу, как масла в огонь подлил сорванный урок зельеварения.       Снова сплетни.       Снова неоднозначные взгляды в сторону Поттер.       Харриэт казалось, что вечера она ждала целую вечность. Бесперебойно звеневшие голоса уже порядком раздражали. Кто-то вбросил слух, что между Поттер и Малфой есть тайная связь, и многие это подхватили. Дело дошло до споров и даже стычек.       В постели гриффиндорка очутилась довольно рано, но все равно не смогла заставить себя заснуть. За задернутым балдахином она ворочалась, то вставала, то снова ложилась, переворачивала одеяло и подушку. В кровать словно репейника накидали. Глаза начали слипаться только с наступлением темноты.       Внезапно, когда Харриет почти уснула, она почувствовала, что ее руку под подушкой окропило что-то темное и теплое. Надев очки и посветив себе «Люмосом», Поттер обнаружила, что ее пальцы были в красной жидкости. Эта же жидкость затекла на простыню у изголовья. Она вытекала из дневника.       Харриэт открыла его на последней странице.       Крик.       Она тут же вскочила и с грохотом отворила двери.       Все всполошились.       — Что это было?!

* * *

      Дракония очнулась поздно вечером в больничном крыле.       На тумбе горела свеча и стояли склянки и бумажка с расписанием принятия их содержимого. Вокруг — никого. В животе было чувство чего-то вязкого и горького. Когда она пребывала в бессознательном состоянии, в нее влили питательного зелья. Мадам Помфри недоумевала, как, но Поттер правильно угадала, что слизеринка пострадала от голодания.       Картинка перед глазами заваливалась и вертелась. Прежде чем встать Драконии пришлось вцепиться в стоявшую рядом тумбу.       «Что происходит?!» — судорожно думала она. — «Почему я все еще жива?! Какого черта?!»       Полная гнева и разочарования, Малфой нащупала в кармане мантии дневник и карандаш и сделала дрожащей рукой новую запись: «Октябрь, 1993. Я не понимаю, как, но я снова выжила. Почему я не могу просто умереть?! Кажется, за мной следят. Похоже, делать здесь записи о моих планах стало небезопасно. Поступим по-другому…»       Девочка вытащила что-то из тумбы и положила в карман вместе с дневником и карандашом. Сделав усилие, она встала с постели и двинулась в сторону выхода. Скрипя зубами, Дракония старалась двигаться как можно тише. Ей не хотелось привлекать свидетелей на этот раз.       Коридор был пустынен и темен. Малфой решила не применять «Люмос». Не хватало, чтобы картины, не имевшие иного досуга, опять внесли свою лепту. На ощупь Дракония прошлась вдоль стен и оказалась в закрытом туалете для девочек. Там было холодно, сыро и как будто бы пахло болотной тиной. Через большие окна луна резала глаз своим ослепительно ярким светом.       За спиной почувствовалось дуновение. Дракония обернулась и обнаружила, что за ней сверху наблюдала Плакса Миртл. Слизеринка понятия не имела, кто это была, но обитательница туалета не вызывала у нее интереса.       — Я здесь тебя раньше не видела, — подлетев к ней, завела разговор девочка-призрак. — Как тебя зовут?       — Дракония. Дракония Малфой, — хрипло и нехотя ответила ей слизеринка.       — Выглядишь неважно.       — Тебе какое дело?       — Никакое, в принципе. У меня редко бывают гости. А при жизни и того никогда не было. Со мной не хотят дружить. Конечно, кому интересно общаться с прыщавой очкастой дурой Плаксой Миртл?!       — Как и со мной.       — А с тобой почему? Ты хоть и выглядишь нездорово, но вполне симпатично.       От этих слов Дракония разрыдалась. Она не помнила, чтобы кто-то, помимо «Дочерей фиалки», искренне считал ее симпатичной. Мысль о том, что ее все презирали, настолько прочно засела в голове Малфой, что слова, сказанные призраком, вызвали отторжение.       — Эй, ты чего?       — Меня все ненавидят! Дома отец бьет, на моем факультете меня травят, на остальных все насмехаются, а девочка, которая мне нравится, игнорирует меня. Мне больно. Я устала так жить.       Дракония все говорила, говорила, сидя на полу, а Миртл слушала ее. Она понимала ее состояние и не давала лишних комментариев. Девочка-призрак старалась дать новой собеседнице то, чего сама когда-то не получила — сочувствующего слушателя.       — Знаешь, а мы чем-то похожи, — осторожно заговорила жительница туалета. — Ты очень чувствительна, тебя постоянно дразнят, и тебе не с кем поговорить.       — До чего я докатилась?.. Я рыдаю в туалете и разговариваю с призраками.       — В этом нет ничего плохого. У всех бывают тяжелые дни. Плакать нормально. А можно спросить? Эта девочка, ну, которую ты любишь, она тебя задирает?       — Обычно нет. Только когда я ее задевала, но я не нарочно. Я так привыкла вести себя с людьми надменно, что не умею быть доброй. Нам, Слизерину, не дают шанса быть человечными, из раза в раз напоминая, кто основал наш факультет и чем известны его выпускники. Мой отец чистокровный волшебник, с недавних времен у него упала репутация, и за его грехи на мне тоже отыгрываются. Но я ведь ни к чему из этого не имею отношения!       — А она красивая?       — Да, красивая. И очень храбрая. Она месяц назад спасла меня, когда я пыталась повеситься в Запретном лесу.       — Очень мило с ее стороны.       — Хотя я не просила об этом. Лучше бы я умерла.       — Эм. Ты серьезно? С тобой все в порядке? Ты сегодня ела?       — Я уже две недели ничего не ем и до сих пор не сдохла. Время довести все до конца!!!       Дракония резко вытащила из кармана ножницы, украденные из больничного крыла. Она занесла их, без колебаний всадила в руку и разорвала ими кожу поперек вен, из которых обильно потекла кровь. Чувство опустошавшегося тела для нее оказалось пугающе приятным. Пока силы не покинули ее окончательно, она сделала еще одну запись: «Октябрь, 1993. Прощай».       На разворот попала кровь. «И что с того?» — подумала слизеринка и засмеялась сквозь слезы. Но ее не было слышно. Ее голос заглушали истошные вопли девочки-призрака.       «Быстрее! Быстрее!» — подгоняла себя Харриэт.       Она не знала, куда бежать.       Сердце выпрыгивало из груди.       Снова эта ненавистная паника.       Малфой написала только одно слово — «прощай». Кровь продолжала капать с разворота дневника. Куда могла уйти отчаявшаяся слизеринка?       Харриэт казалось, что она слишком медленно искала. Шестой этаж, пятый, четвертый… Счет шел на минуты. На втором этаже она столкнулась с Миссис Норрис. Кошка заворчала на весь коридор и не отставала от Поттер ни на шаг.       Миссис Норрис замолчала, услышав истошный вопль. Прямо из туалета вылетела Плакса Миртл, которая выглядела слишком бледной даже по меркам призраков. Кошка побежала туда, гриффиндорка следом за ней.       Раковины были открыты во весь напор. Вода заливала пол. В ней растворялся поток крови.       — Драко!!! — закричала Харриэт.       Она метнулась к лежащему у кабинки телу и упала рядом с ней.       — Драко!!! Драко!!! Очнись!!!       Поттер вцепилась в рубашку Малфой и нещадно трясла несчастное обмякшее тело.       — Драко, очнись!!! Драко!!!       Ее отчаянный крик был слышен даже в коридоре.       — Х-Харриэт… — медленно, едва уловимо прохрипела Малфой.       — Драко!!! Ты меня слышишь?! Драко, прошу, дершись! Пожалуйста, не умирай!!! Слышишь?! Драко?! Драко!!!       Слизеринка не ответила. Ее глаза закатились кверху.       Харриэт снова стала трясти Драконию за рубашку. Она кричала, била ее по лицу, но та ни на что не реагировала. Внезапно ее схватили за шиворот.       — Так вот кто это шумит среди ночи, — заголосил появившийся, словно из ниоткуда, Филч.       Он прожигал взглядом зареванное девичье лицо, но когда Миссис Норрис обратила своим голосом его внимание на истинную причину переполоха, завхоз разжал руку.       — Мерлинова борода, — выдавил из себя опешивший Филч при виде кровоточившего тела.       Он убежал за помощью.       В коридоре зажегся свет.       От поднятых криков проснулись картины, запустившие цепочку голосов во всем замке.       В считанные секунды на пороге туалета оказались Макгонагалл, Снейп, Перси Уизли (предупреждавший до появления завхоза о беглянке), мадам Помфри и вернувшийся Филч.       — Боже… — закрыв рот рукой, ахнула профессорка.       Северус попытался разнять Поттер с телом девочки.       — Нет!!! — ревела Харриэт. — Отпустите!!!       Она вцепилась мертвой хваткой в слизеринку и не хотела отпускать ее. Ее крик давил всем на уши. Его не столько невыносимо, сколько страшно было слышать. Даже староста задрожал, а кошка вжалась в руки своего хозяина.       Снейпу пришлось обжечь руки Поттер, потому что та их не разжимала и не позволяла забрать тело и отвезти его в больничное крыло. Он развернул девочку спиной к двери. Профессор не мог допустить, чтобы она продолжила мучить себя созерцанием поистине чудовищного вида. Даже последствия самого опасного из непростительных заклинаний не ошеломляли людей так, как это делали изощренные способы стремящихся к смерти. Северус одной рукой крепко держал голову Харриэт, а второй прижимал к себе. Ее снова трясло, как в тот раз в Запретном лесу. Он чувствовал это. Чувствовал, как от ее слез мокла на груди ткань, как она задыхалась от них.       Профессор взглядом показал Макгонагалл, что дело надо донести до Дамблдора. Минерва направилась в кабинет директора. Уже нельзя было игнорировать третью попытку ученицы свести счеты с жизнью. Ей показалось, что было бы правильным поставить в известность родителей.       — Профессор, она будет жить? — сипло спросила Харриэт.       — Пойдем отсюда. Тебе здесь нельзя находиться.       Жестом он привел в чувство остолбеневшего старосту. Уизли предстояло тащить на себе девочку, когда та в очередной раз выпьет умиротворяющего бальзама.

* * *

      Поттер дали бессрочное освобождение от занятий и направление к психологу. Ее начали мучить кошмары. Она не могла спокойно заснуть, если в спальне не сидели Букля и Урс или если Снейп не давал очередное горько-приторное зелье.       Ночи стали длиннее. Погода тревожней.       Харриэт рано утром и поздно вечером, незаметно от всех, проведывала Драконию в больничном крыле. Ее постель, огороженная ширмой, стояла в самом дальнем углу. К ней никого не подпускали, кроме Поттер и преподавателей. Слизеринка целыми днями не приходила в себя. Из подслушанного разговора несчастная узнала, что Малфой потеряла много крови. Неизвестно, вид чего печалил гриффиндорку больше: полумертвой девочки или вязок, которые приковывали тело к кровати во избежании непоправимого.       Слухи в Хогвартсе множились, как дрожжи, но они стали заметно тише и боязливей. В школе ничто не оставалось тайной надолго. Между студентами Драконию стали называть такими неприятными словами, как «буйная», «психичка» и «душевнобольная». Из-за такого сложившегося мнения все еще больше недоумевали, когда обнаруживали Харриэт рядом с больничным крылом. Гриффиндорцы не могли не взглянуть на нее без сожаления. Она осунулась и побледнела в лице, перестала мыть и расчесывать волосы, почти не разговаривала. Ее часто находили на диване со сжатой в руках книженцией, от расспросов о которой та почти всегда злилась. Поттер старались не трогать, особенно не спрашивать про бывшую соперницу. Наивные первокурсники перестали узнавать в Девочке-Которая-Выжила сильную героиню, идеализированную в бесконечных историях и домыслах. Рон и Гермиона — подругу, которая даже в кромешной тьме находила место для света.       Новость о том, что в школу заявится чета Малфоев, вгоняла Харриэт в еще большее отчаяние. Но кто она такая, чтобы запретить им переступать порог Хогвартса? Ее порыва просто бы не поняли. Поттер знала, чем это грозило для Драконии, но голова отказывалась рождать идеи по спасению слизеринки.       Дневник Драконии стал для Харриэт неотрывной частью дня. Она читала его утром, читала за завтраком, обедом, ужином, читала перед визитом к колдомедику и перед сном. Мысли, чувства, эмоции слизеринки — они давали надежду на то, что Малфой будет жить. Три года, запечатленных на бумаге, стали для Поттер более осмысленными. Поглощая глазами записи из раза в раз, Харриэт все больше приходила к мысли, что в ней зарождалось некое притяжение к Драконии. Ее одолевало желание защищать эту хрупкую девочку и дарить ей свое тепло. Она переживала ее боль как свою. И это, как поняла для себя Поттер, нельзя было списать на подружеские или сестринские порывы.       Она влюбилась.       Да, Харриэт нашла силы признаться самой себе, что чувства, которые заставляли ее радоваться и злиться, лелеять надежду и плакать, были ничем иным, как любовью. И пусть, что ее сердце забилось для девочки, пусть, что для дочери волшебника с сомнительной репутацией, пусть, что для слизеринки. Это казалось уже не таким важным и решающим, как год назад или два. Возможно, друзья не поняли бы этих чувств, но они были настоящими и давали ощущение того, что Поттер — живой человек.       В ноябре погода стала резко портиться. Небо не принимало какого-либо оттенка, кроме серого. Беспрестанного шел мокрый снег. Черные голые деревья опутывали собой горизонт. Этот пейзаж вызывал дурное предчувствие. Со дня на день должны были прийти Малфои. Харриэт ничего не оставалось, кроме как ждать и наблюдать.       В один из дней Поттер, как всегда, наведалась в больничное крыло. К ее счастью, Малфой становилось лучше. Возможно, она не понимала, кто с ней и о чем говорил, но уже вполне могла сжимать руку, приоткрывать глаза и дышать без хрипа. Харриэт уже не боялась трогать полусонную девочку за руку, лицо и шею.       В этот день Дракония впервые схватила Харриэт за руку.       — Где я? — тихо спросила Малфой.       — В больничном крыле, — так же негромко и спокойно ответила ей Поттер.       — Я умерла?       — Нет.       — Х-Харриэт? Это ты?       — Не волнуйся, все в порядке.       — Это твоя рука? Очень тепло.       — А твои холодные.       — Какой сегодня день?       — Ты полмесяца пролежала не приходя в себя. Сейчас уже ноябрь.       — Ноябрь? Господи, почему я все еще жива?       — Драко, не плачь. Ты еще слишком слаба для эмоций.       Поттер осторожно приподняла Малфой голову, чтобы та выпила воды.       — Что со мной будет? — с грустью сказала Дракония.       — Не знаю.       Она не стала говорить ей, что скоро в Хогвартс нагрянет ее отец. Новость о Люциусе сильно бы испортило только начинавшее восстанавливаться здоровье девочки. Нельзя было допустить, чтобы она себя накрутила и снова попыталась покончить с собой. Харриэт сама бы не выдержала еще одного такого потрясения, но и скрывать долго она не могла. Беда стучалась в дом, и от нее нельзя было куда-то деться. Оставалось ждать и делать все возможное, чтобы Дракония набралась сил выстоять перед страхом.       Забота и внимание Харриэт поспособствовали поправке Драконии не меньше, чем работа врачей. Она начала ходить, пускай и держась за кровати и стены, есть, ее речь стала уверенней и живее. Но ее все равно большую часть времени держали прикованной к постели и не выпускали из больничного крыла. Малфой оставалось наблюдать за внешним миром из запертого окна.       Дракония с трудом верила, что Харриэт искренне о ней заботилась все это время. Ей казалось, что она делала это из жалости. Малфой из-за этого постоянно чувствовала себя неуютно, и только возможность держаться за теплые руки Поттер заставляли смириться с этим чувством. Девочка не подозревала, что в глубине души гриффиндорка отвечала взаимностью на ее любовь. Все то время, что та уделяла ей внимание, она безуспешно пыталась подобрать слова, чтобы хоть что-то сказать о том, что испытывала к ней. Но ей было страшно оттолкнуть Харриэт от себя. Поттер никогда не была с ней настолько близко, никогда не говорила ей добрых слов, не делилась теплом своих рук. Не хотелось все это терять, только обретя.       Одним поздним вечером, надев мантию-невидимку, Поттер в очередной раз направилась в больничное крыло. Несмотря на пустынность коридора, она чувствовала себя неспокойно. Ей казалось, что кто-то еще бродил по ночному замку. Кто-то скользкий и опасный, как василиск. Харриэт взяла палочку на изготовку. Руки почему-то задрожали.       Длинные, белые волосы. Высокий тощий силуэт. Стук трости. Звук волочившейся мантии. Страшные ожидания сбылись — это был никто иной, как Люциус Малфой. Когда он прошел мимо Харриэт, ее как будто окатили ледяной водой. Его лицо было изуродовано гневом, ноздри раздувались, а глаза горели. С замершим сердцем девочка последовала за ним. Мужчина стремительно шел в сторону больничного крыла. Что у него творилось в голове?       Он с грохотом открыл дверь. От шума проснулась Дракония, но из-за перегородки между ее койками она не успела увидеть надвигавшегося в ее сторону Люциуса.       Ширму отбросили в сторону.       Увидев отца, девочка вжалась в кровать. Ей из последних сил хотелось верить, что это был всего лишь ночной кошмар, пока Малфой не занес над ней трость и не нанес первый удар. В глазах побелело. До жути знакомый вкус боли. Кости внутри как будто хрустнули. Дракония извивалась, пыталась увернуться, но она была буквально прикована к кровати. Девочка смогла вырвать из сковывавших ее вязок только руки. Она пыталась защитить себя ими от ударов тростью. Люциус нещадно, с остервенением колотил ею по дочери.       Потом он вцепился руками в ее шею. Девочка схватилась слабыми руками за запястья отца, тщетно пытаясь остановить его. По ее лицу стекали слезы. Она тяжело дышала и дергала ногами. Люциус душил ее, выдавливал из нее хрипы, вдавливал в кровать. Казалось, что Малфой не просто выплескивал на дочь свой гнев, а упивался своей жестокостью. Его глаза были по-звериному пугающие, буйные, налитые кровью.       — Я заберу тебя, слышишь?! — шипел он в самое ухо. — Ты меня достала, ты уже у меня в печенках сидишь! Я тебя научу уму-разуму, начисто забудешь о всей той дури, которой ты понахваталась. Только попробуй сдохнуть, я тебе устрою.       — Отпусти меня, — умоляюще хрипела Дракония. — Прошу.       Воздух пронзал леденящий ужас.       — Завтра твои вещи соберут. Ноги твоей не будет в этой шаражке, тварь.       Напоследок он с размаху влепил Драконии пару звонких пощечин. От каждой из них из ее груди вырвались полувздохи-полукрики.       Люциус развернулся и двинулся в сторону выхода. По его лицу отчетливо было видно, что он не чувствовал своей вины за содеянное. Более того, даже не предполагал, что сам являлся причиной случившегося с дочерью, за которое с таким рвением наказывал.       Поттер. Она могла наслать на него заклятье. Она могла сбить его с ног. Она могла пригрозить ему вызвать Дамблдора. Но за то время, что она была здесь, она сделала ровно ничего. Увиденное потрясло ее до мурашек. Харриэт настолько сильно испугалась, что оцепенела. Узреть воочию жестокость Люциуса к собственной дочери, родной крови, оказалось страшнее, чем читать об этом. А когда тот прошел мимо нее на расстоянии вытянутой руки, Поттер напрочь забыла, как дышать.       Харриэт чувствовала себя абсолютно бессильной трусихой. У нее не хватило смелости даже вытащить палочку из кармана. Точно соляной столп, она вросла в пол и не могла даже глазом моргнуть. Ее насквозь пронзал своими иглами ужас. Поттер не испытывала подобного ни при первой встрече с Темным Лордом, ни в битве с василиском. Ужас впивался в каждую клеточку дрожавшей и пульсировавшей плоти, отравляя и заставляя внутренности обливаться кровью. Хотелось убежать, покинуть это место.       Поттер оставила Малфой наедине с ее мыслями и болью. Будучи опустошенной случившимся, Харриэт не знала, чем могла бы помочь ей в этой ситуации.       Дракония плакала, скрючившись в постели. Ее хрипы давили на уши. Она держалась руками за шею, та горела от боли. Девочка жадно глотала воздух, ей казалось, что ее все еще продолжали душить. Мерзкий змеиный голос Люциуса до сих пор отскакивал эхом в ее голове. Ее трясло от ноющего чувства в теле и чудовищной тревоги, последовавшей от осознания того, что ее заберут из школы. Хогвартс, несмотря на его далеко не самых добрых обитателей, был последним безопасным местом для Малфой, где она могла оградиться от отца.       В душе обрывались оставшиеся нити, топталась и без того еле живая мотивация существовать в этом мире.       Неужели…

* * *

      Новый день начался с бури.       Мокрый снег колотил по окнам и крышам. Серое небо стало еще более хмурым. Солнцу как будто было плевать, что стояла далеко не ночь. Ветер выл и бросался в скалы всем, что сметал на своем пути.       Дракония проснулась от звонкого дребезжания стекол в окне. Первым, что она почувствовала после пробуждения, был хруст костей. А потом удар током после попытки их размять. Места, по которым девочку колотили тростью, заныли. В памяти тут же всплыл внезапный вечерний визит отца. Его появление в школе определенно стало для нее громом среди ясного неба. Хотя, по сути, она должна была хотя бы предположить, что если ее план провалится, то это не останется без внимания со стороны Люциуса. Малфой была настолько истощена своими душевными метаниями, что у нее не оставалось сил подумать о вещах из внешнего мира. Только замыкание в себе.       Чуть после ее посетила еще одна мысль.       «А где Харриэт?» — подумала Дракония, посмотрев на часы. — «Она всегда приходит в это время. И вчера вечером ее тоже не было. Черт-черт-черт! Я же знала, что однажды это произойдет. Размечталась. Я ведь ей никто. Неужели я понадеялась, что что-то для нее значу?! О, Мерлин, почему я такая наивная дура?»       Малфой снова почувствовала угнетающее уныние. Она ненавидела его. Оно ощущалось как липкий отравлявший душу деготь, который не отмывался, сколько не старайся. Дракония устала рыдать по каждому поводу и уповать на свое жалкое существование.       Снова привычные мысли о неуловимой в черном плаще с кровавым подбоем. Снова противоестественная тяга в бездну. Она манила, звала, соблазняла идеей о том, что их встреча прекратит страдания. Ее холодные руки обжигали, но этот лед хотелось ощущать больше, чем человеческое тепло.       Тем вечером Люциус так рьяно колотил тростью, что ее набалдашник в виде змеи зубами надорвал вязки, приковывавшие Драконию к койке. Ничто теперь не мешало ей разорвать путы окончательно.       Шаг.       Второй.       Холод пронизывал голые ступни, но Малфой медленно и уверенно шла вперед.       Окно.       Замок.       Он был крепок, но петли, за которые он держался, выглядели хлипко. Дракония несколько раз дернула за оконную ручку, и замок вместе с петлями с дребезгом рухнул на пол. Окно тут же открылось от порыва ветра. Девочку обдало морозной свежестью и хлопьями.       Малфой сделала неуверенный шаг вперед и встала одной ногой на подоконник. Девственные сугробы снега покрывали нефы и башни. Слизеринка покачивалась из стороны в сторону, ее явно кренило вперед.       — Дракония, стой!       Она обернулась.       Это был полный содрогания голос матери.       — Слезла с окна, живо! Я кому сказал?!       А это — ядовитое шипения отца.       Малфой, не раздумывая, спрыгнула на нефы. Она подскользнулась и покатилась всем телом по скату крыши, пока не зацепилась за выступ на самом краю. Мокрый снег комьями полетел вниз. Это был всего лишь второй этаж из семи, но даже так казалось, что внизу — пропасть. Ветер, разносивший внизу крупные белые хлопья, закрывал собой землю и только усиливал впечатление.       Дракония встала, отряхнулась и посмотрела вверх. У окна вплотную стояли ее родители.       — Дракония, пожалуйста, вернись! — умоляла Нарцисса. — Не делай этого!       — Я до тебя доберусь, мелкая тварь! — скалился Люциус.       От его слов у девочки прошлись мурашки по коже.       — Не трогай меня! Оставь меня в покое! Дай мне просто сдохнуть!!!       Она запрыгнула на соседний неф и побежала подальше от того, кто заставлял ее бояться всем своим существом. Точно лань, гонимая голодным свирепым волком. Но даже так Дракония не могла скрыться. Та крыша была единственной, на которую ей хватило сил запрыгнуть. Остальные находились слишком далеко. И этот неф обозревался не только со стороны больничного крыла, но из большинства окон школьных коридоров.       — Эй, смотрите! — крикнул кто-то из детей.       Все стали толпиться. Всем стало интересно, что разворачивалось внизу.       — Что там происходит? — возмутился давке Уизли.       Он, Грейнджер и Поттер протиснулись сквозь толпу зевак.       — Это что, Драко Малфой? — удивилась Гермиона.       — О, нет… — всполошилась Харриэт.       Она побежала в самый конец коридора.       — Хэрри, стой!       Гриффиндорка не послушала ее. Она с силой открыла окно. Оно слетело с петель и упало на пол, разлетевшись на десятки осколков. Хэрри, ни секунды не тратя на раздумья, выпрыгнула из окна.       Послышались крики.       Студенты еще больше стали толпиться у окон. Им казалось, что Поттер снова геройствовала и спасала мир, что она снова поднимала знамя во имя справедливости и света.       Харриэт, не оправившуюся от предыдущей попытки Драконии, трясло. Кровь стыла в жилах. Она прыгала с крыши на крышу, подскальзывалась, падала и поднималась. Ветер бил в лицо. Голова кружилась. Сердце колотилось в груди так, что готово было пробить ее насквозь и выскочить.       — Драко!!! — закричала она во весь дух.       Малфой обернулась. Она не ожидала увидеть здесь Поттер. Глаза слизеринки округлились. Девочка сильнее вцепилась в флагшток. Она теряла равновесие и всякую уверенность.       — Не приближайся ко мне! Не спасай меня! Дай мне умереть! Я сейчас спрыгну!       — Драко, не делай этого! Давай поговорим?       — Говорить? О чем же? Кому какое дело до меня?       — Мне есть до тебя дело! Драко, пожалуйста, остановись и подумай. Зачем тебе сводить счеты с жизнью? Выход есть всегда.       — Отмазка для везучих. Сытый голодного не разумеет.       — Драко, пожалуйста, скажи, почему ты не хочешь жить?       Поттер знала, почему, но ей хотелось, чтобы Малфой сама ей во всем призналась. Она посчитала, что если Дракония выговорится, то ей станет легче.       — Меня ненавидят. Все! Ненавидят! Отец меня бьет, мать игнорирует, одноклассники презирают, на других факультетах надо мной смеются. Ты бы как поступила на моем месте, если для всего мира ты стала никчемным отбросом?!       — По крайней мере, не пыталась бы покончить с жизнью.       — Легко тебе говорить! Ты с самого рождения была любима магическим обществом. Ты несколько раз победила Темного Лорда, выжила после непростительного заклинания, поступила на Гриффиндор, приносишь победы на квиддиче и Кубке Школы. Ты знаменита, ты популярна, у людей просто нет причин ненавидеть тебя, а мне не дают второго шанса и считают отпетой мразью. Все! Я прыгаю!       — Драко, не надо!!! Драко, послушай, неужели у тебя нет вещей, которые держали бы тебя в этом мире? Неужели у тебя не было в жизни вещей, которые приносили счастье?       — Были, но они либо безвозвратно растоптаны, либо так и остались мечтами. Ты мне дашь уже спрыгнуть наконец?!       — Драко, подожди!       — Чего тебе еще?! — уже злясь и плача спросила Малфой.       — Драко, неужели ты не влюблялась?! Неужели ты не испытывала любовь и не хотела жить ради нее?       Дракония опешила. Предмет ее воздыхания, ее муза, ее героиня спросила ее о любви. Это походило на сюжет дешевого романа. Ну не бывает такое в жизни! В груди смешалось трепыхание и стыд. Девочка не знала, куда деться, кроме как сброситься с крыши.       — Т-ты не понимаешь, — неуверенным дрожащим голосом заговорила Малфой. — Я… я любила, до сих пор люблю, но это не та любовь в привычном понимании. Все сложно. Мне с этим человеком не по пути, я для него никто.       — Да все я понимаю!!! — не выдержала Поттер. — Я читала твой дневник!!! Я все знаю!!! Я тоже люблю тебя, дура!!!       Она рванула и зажала Малфой в своих объятьях. Та уж поперхнулась, когда сильные девичьи руки сжали ее хрупкие плечи.       — Х-Харриэт… Я… я ведь жалкая и никчемная. Зачем ты так?       — Заткнись-заткнись-заткнись!!!       — Харриэт, прошу, не надо.       — Драко, я не отпущу тебя, слышишь?!       — Прощай.       Малфой уперлась руками в ее грудь и оттолкнулась. Она подскользнулась и упала вниз.       — Драко, нет!!!       Поттер не успела схватить ее за руку.       От ее взора стремительно ускользала девочка, чьи развевавшиеся молочно-белые волосы полностью закрыли испуганное и плачущее лицо.       Надо было что-то сделать, пока стало не слишком поздно.       — Акцио Нимбус!!! — закричала во все горло гриффиндорка.       Метла разбила окно и вылетела за пределы замка. Она рассекала воздух до тех пор, пока не очутилась в руках Харриэт.       Успеть!       Успеть!       Успеть!       Она мчала во весь опор. Считанные секунды казались бесконечно долгими, а два этажа — бездонной пропастью. Из-за облака снежных вихрей Поттер не видела дальше собственного носа. Мокрые хлопья впивались и царапали оголенные участки кожи. Ветер свистел в ушах. Внутренняя интуиция толкала ее лететь строго вперед — вниз. Крохотная надежда, что еще можно спасти Малфой, теплилась и не угасала.       На расстоянии вытянутой руки возникло белое облако. Оно мчалось параллельно метле. Харриэт, не задумываясь, вцепилась в него и прижала к себе. Это оказалась Дракония.       Спасена.       Она была совсем холодной. От прикосновения к ней грудь леденела. Но главное, что она была живой.       Внезапно порыв ветра швырнул их в окно на первом этаже. Стекла разлетелись во все стороны. Рядом — лестница, ведущая в подвал.       — Драко, вставай, надо бежать!       Девочка, находившаяся в полубессознательном состоянии, оперлась на плечи Харриэт. Та, держа ее за перекинутую руку и талию, бежала в сторону гостиной Слизерина. После случившегося осталась только одна ужасавшая Поттер мысль — Люциус Малфой. Злой, как легион демонов, он наверняка решил достать свою дочь во что бы то ни стало.       Выбившаяся из сил Харриэт дошла до голой стены, на которой висела одна единственная картина.       — Фу, и кого это принесло? — возмутилась Элизабет Бёрк, дама с портрета.       — Пожалуйста, пропустите, — просила Поттер. — Ей угрожает опасность!       — Пароль, полукровка?       — Слизеринцы лучше всех, — хрипло выдавила из себя Малфой.       Дама молча открыла проход. Вековые стены разверзлись. Не теряя ни секунды, Харриэт с Драконией на плечах влетела в гостиную тех, кого считала непримиримыми соперниками.       Шокированные появлением ученицы с другого факультета, слизеринцы встали у стен кольцом. Они, затаив дыхание, наблюдали, как Поттер несла на себе ослабленное, измученное тело Малфой. Когда Драконию положили на диван, ее мокрая от снега сорочка прилипла к его коже. Поттер рухнула на пол на колени.       Одна из учениц, Пэнси Паркинсон, осторожно вышла из круга и подошла к дивану сзади. Приблизившись к Драконии, она прижала два пальца к ее шее.       — Живая, — сказала она. — Жить будет.       Харриэт подняла голову и посмотрела на Пэнси. В глазах гриффиндорки загорелась радость. Усилия были не напрасны. Ей снова удалось вырвать Малфой из когтей смерти.       Внезапно раздался гул.       Пол и стены гостиной затряслись. Гобелены покосились, часть вещей упала с полок и каминов.       У входа посыпалась пыль и камни.       Снова гул, громче прежнего.       Он напоминал оглушительный удар. Кто-то яростно пытался проломить стену и проникнуть вовнутрь. Кто-то вскрикнул. Часть студентов спряталась за мебелью, другая за колоннами, еще одна убежала в спальни.       Взрыв!       Здоровенные булыжники полетели в разные стороны. Снова крики. Харриэт напряглась. Она собрала волю в кулак, встала и обнажила свою палочку. Рука предательски дрожала, но Поттер не собиралась уходить. Девочка твердо решила постоять за Драконию, чего бы ей это не стоило.       В клубах пыли появился Люциус. Волосы взъерошены, глаза лютые, зубы обнажены. Он выставил палочку вперед.       — Джинкс!       — Экспеллиармус!       Люциуса задело по касательной. Харриэт упала и врезалась в диван, но тут же встала. Снова заклинание. И еще. И еще. Она явно уступала по силе Малфою-старшему, но не желала отступать. Ее задело в плечо, лицо оказалось в множестве царапин, колени тряслись, но, скрепя зубами, Поттер не допускала, чтобы мужчина приблизился к Драконии.       Раздался третий голос:       — Остолбеней!!!       Люциуса откинуло в сторону. В воздух снова поднялось облако пыли.       Когда оно рассеялось, между Люциусом и Харриэт стояла Нарцисса.       — Отошла живо, — сжав зубы, прошипел Малфой.       — Нет! — так же агрессивно ответила ему жена. — Ты причинил достаточно боли моей дочери. С меня хватит. Я отказываюсь это терпеть. Я подаю на развод!       — Дура, что ты несешь?! У тебя даже доказательств нет.       — Есть! — набравшись смелости, закричала Харриэт. — Они здесь, в этом дневнике. Вы за все заплатите, мистер Малфой.       Люциус занес руку.       Нарцисса и Харриэт, движимые неведомым единым порывом, одновременно взмахнули палочками и на одном дыхании выкрикнули:       — Петрификус Тоталус!!!       Гигантский столб искр снес Люциуса. Он с грохотом врезался телом в стену. Заклятье склеило его руки и ноги. Он не мог ни двинуться, ни моргнуть, ни сказать что-либо. Он лежал, как большая черная ледяная глыба.       Поттер, облегченно вздохнув, упала на колени. Все закончилось. Она защитила Драконию, теперь она была в безопасности.       Нарцисса, удостоверившись, что Малфой-старший больше не сможет причинить вред, развернулась и кинулась в сторону лежавшей без сознания слизеринки.       — Дракония, Дракония, ты цела? Дракония, девочка моя, ты меня слышишь? Все закончилось, ты в безопасности.       Нарцисса не могла сдержать своих чувств. Она прижимала к груди свою дочь и шептала ее имя, просила у нее прощения, плакала, винила себя. Ее слова были настолько тихими, что растворялись в воздухе и не доходили до ушей.       В пробитой стене возникли силуэты Снейпа, Макгонагалл и Дамблдора. Они смотрели то на лежавшего неподвижно Люциуса, то на Нарциссу, крепко обнимавшую свое дитя, то Харриэт, чьи силы были исчерпаны чередой событий.       — Коллеги, — начал Северус. — Я думаю, будет разумнее, если мы донесем это дело до Визенгамота. Люциус взял достаточно грехов на душу.

* * *

      Раннее утро накануне Рождества.       Харриэт, пока все спали, сидела одна в Большом Зале.       Столько всего произошло за прошедшие полтора месяца. Люциуса Малфоя еще с большим рвением стали таскать по судам. Аврорат, колдомедики, множество других незнакомых лиц. Поттер вместе с Драконией пропустили много дней в Хогвартсе, их за руку водили от одной инстанции к другой. Бесконечная череда показаний. В конце-концов его посадили. Он давно этого заслуживал.       Прилетела Букля. Птице было одиноко сидеть в совятне. В этом году крайне мало учеников осталось на каникулы в Хогвартсе. Естественно, что в совятне поредели ряды и Букле попросту не с кем было общаться о своем о совином. Первым делом она ущипнула хозяйку за пряди.       — Эй, ты чего?       — Урр!       В Зале стояла полная тишина, нарушаемая возней Поттер с совой и треском левитировавших свечей. Пахло хвоей и омелой, а с кухни доносились сладкие запахи выпечки и напитков. Среди учеников прошелся слух, что учеников в это Рождество было так немного, что они вместе с учителями будут праздновать за одним столом. Поводов для беспокойства не было, ведь слизеринцы не имели привычки оставаться на каникулы в Хогвартсе. Ничто не омрачило бы атмосферу радости. После всего случившегося Харриэт действительно могла расслабиться и вдохнуть полной грудью. Ничто не тревожило, не угнетало. Все вернулось на круги своя.       Внезапно огромная входная дверь скрипнула.       Поттер обернулась и прищурилась, пытаясь разглядеть прятавшийся за дверью силуэт.       — Драко, ты что ли?       Девочка спрыгнула с лавки и подбежала к выходу.       — Я думала, ты уехала на каникулы.       Дракония неуверенно двинулась вперед. Ее встретили крепким теплым объятием.       — Хорошо выглядишь. Рада, что ты идешь на поправку.       Малфой отвернулась и закрыла лицо руками. На мгновение Поттер уловила, что щеки слизеринки покраснели.       — Пойдем присядем?       Харриэт взяла Драконию за руку и повела за собой. Девочка маленькими быстрыми шажочками следовала за ней, пока не плюхнулась на лавку.       — Ты хотела о чем-то поговорить со мной? Или просто побыть рядом?       — Да, — наконец-то заговорила Малфой. — Я… у меня остались к тебе вопросы.       Поттер села прямее и всем своим видом показала, что готова слушать.       — Это правда, что ты говорила там, на крыше? Ну, про мой дневник, про то, что ты л… люб…       — Люблю тебя.       Дракония еще больше покраснела.       Харриэт взяла ее за руки.       — Я люблю тебя, Драко.       — А кто-нибудь еще знает?       — Не беспокойся, это только между нами. Все в порядке.       — Это похоже на сон, в это с трудом верится.       — Тебя ущипнуть?       — Нет! Не надо. Не хочу просыпаться.       Малфой неуверенно пододвинулась ближе к Поттер. Та тоже подсела к ней. Продолжая вгонять себя в краску, Дракония положила голову на плечо девочки. Харриэт в ответ приобняла ее рукой.       — Так… почему ты осталась на Рождество в Хогвартсе? Неужели из-за меня?       — Не совсем. Мама попросила остаться, чтобы я не тревожилась. Развод в суде идет очень напряжно. Она сказала, пока не закончится передел имущества, мне лучше побыть здесь. Скорее всего, особняк отца и оставшиеся сбережения в банке перейдут нам. Еще и компенсации за ущерб будут. Я в этом плохо разбираюсь.       Поттер сняла с себя свитер, подаренный мамой Рона в прошлом году.       — Харриэт, ты чего?       — Надень, ты вся дрожишь.       — А ты?       — Не переживай. Мне еще один такой подарят, будь уверена.       Малфой надела свитер. Мягкая, немного колючая шерсть приятно обволакивала собой. Он был невероятно теплым и пах гриффиндоркой. А чем пахла гриффиндорка? Мыло из трав, пот от триумфальных побед, кексы с корицей, восковые свечи, совиный пух… Этот запах источал спокойствие, уют, с ним не хотелось расставаться, его хотелось впитывать в себя, жить им.       — Можешь забрать его насовсем.       — Правда?       — Мне он уже стал маловат, а ты худенькая, тебе как раз. Можешь считать это моим подарком. И еще…       Харриэт резко схватила Драконию за плечи и потянула на себя. Малфой даже сделать ничего не успела.       Поцелуй.       Первый, легкий, нежный, невинный.       Слизеринка растаяла от него. Ведь это была ее мечта. Что могло быть радостнее поцелуя с возлюбленной под гирляндами из омелы?       — Подожди, я сейчас.       Дракония куда-то убежала. Естественно, Харриэт догадалась первым делом открыть дневник. «Декабрь, 1993. О, боже, она меня поцеловала!!! Я так счастлива! А еще она подарила мне свой свитер. Он такой классный, я расплываюсь. Хорошо, что никого из Слизерина в замке нет, а то я бы сгорела со стыда».       Немного погодя, Малфой вернулась со свертком в руках и Урсом, который тут же приземлился рядом с Буклей. Дракония протянула вещь Харриэт.       — Вот, — переминаясь с ноги на ногу, застенчиво сказала она. — Это тебе.       Поттер вскрыла обертку. Там лежало три листа. Разложив их на столе, она увидела, что это были рисунки.       Первый — портрет Харриэт. Весь в огненных цветах Гриффиндора, он пылал яркими красками. Взъерошенные волосы, герб со львом, искры звезд. И на фоне буйства оранжевых оттенков выделялись ослепительные зеленые глаза Девочки-Которая-Выжила.       Второй — уже знакомый рисунок Поттер в образе балерины. Харриэт отчетливо его помнила. Трудно выразить радость, которую она испытала, когда ей представилась возможность прикоснуться к этому великолепию голубых, сиреневых и синих штрихов. В них было столько любви и внимания к деталям, что невозможно остаться равнодушным.       Третий — совместный портрет Харриэт и Драконии. Легкие, полупрозрачные линии были преисполнены трогательной наивности. Дымка серого, розового, желтого и коричневого едва вдыхали на бумагу цвет, делая картину невесомой и хрупкой.       — Знаю, — запинающимся голосом проговорила Малфой. — Подарки дарят на Рождество, а не перед ним, но я жутко стесняюсь дарить это при ком-то еще.       — Спасибо. Они очень красивые.       Поттер снова поцеловала ее. Чуть более настойчиво, с чувством. Драконии казалось, что она не удержится на ногах. Внутри все трепетало и порхало. Это чувство было несравнимо приятным.       — Я люблю тебя.       Щеки Малфой горели. В груди счастья перемежалось со смущением. Новые ощущения были непривычны, но они приводили в дикий восторг.       — Это еще не все… Мама просила спросить тебя. Как ты смотришь на то, чтобы она подала прошение об опекунстве над тобой? Не хочешь жить с нами вместо тети-магла?       — Ч-что? Это ты сейчас серьезно?       — Понимаю, звучит странно, я пойму если ты…       — Я согласна!       — П-правда?       — Конечно! «Я самый счастливый человек на земле. Это случилось. Наконец-то я с ней вместе. Я и Харриэт. Осталось полгода, и мы проведем вместе наше первое совместное лето. Столько всего можно сделать! Рисование на природе, пикник на крыше, обнимания и сон в одной кровати. Я так взволнована! Жду не дождусь, когда мама расправится со всеми делами, а учебный год закончится. Ха-х, надеюсь, Уизли и Грейнджер не будут вмешиваться».