По семейным обстоятельствам

— …и ты меня не заставишь! — звонкий девичий голос, такой непривычный для этих стен, разнесся, должно быть, по всему дворцу, полосуя уши всех, кто желал слышать. Хлопнула тяжелая створка двери — обычно приходилось прикладывать усилия, чтобы открыть ее, но Цирилла грохнула ею играючи, видимо, ставя в разговоре последнюю жирную точку. Император откинулся в кресле, устало потер переносицу. В чужом присутствии он не позволял себе обычно ни единого лишнего жеста — каждое движение было выверено и точно. Даже не вовремя моргнув или непроизвольно сжав кулак, можно было выдать врагу свою слабость, а, чтобы оставаться тем, кем он был, Эмгыр не должен был проявлять даже намека на слабости. Но, разговаривая с этой девчонкой, император истратил весь свой лимит необязательных жестов. И еще больше — необязательных слов. — Вся в бабку, — пробормотал он недовольно. — Как скажете, Ваше Величество, — Мерерид выплыл из темноты кабинета, словно призрак из эльфской гробницы, и, если бы не хваленая выдержка, император бы дернулся от удивления. О безмолвном присутствии камергера где-то поблизости, он постоянно забывал. Тот был обычно гармоничным дополнением ландшафта, и пока к нему не обращались, едва ли не сливался с окружением. Забывать о его присутствии было очередной недопустимой слабостью, и Эмгыр подозревал, что нынешнее нестабильное положение вещей в Империи, отчасти, было следствием этого легкомыслия. Мерерид был верным слугой, но слуги ведь — те же наемники. Служат тем, кто больше заплатит. — На сегодня достаточно, — произнес император, толком не успев подумать, что именно имеет в виду — разговор с дочерью, обязанности камергера или день в целом, но Мерерид, который, казалось, умел читать его мысли, понимающе кивнул. — Изволите принять ванну, Ваше Величество? — осведомился он, отступив на полшага, ожидая, что Эмгыр поднимется из кресла. — Нет, — император сдвинул брови и поморщился, как от внезапного приступа зубной боли. Сразу два лишних движения за раз. Нехорошо. Впрочем, то, что ему еще предстояло сегодня сделать, вполне соответствовало настроению Эмгыра. Цирилла была резка и не стеснялась в выражениях. Ведьмачье воспитание явно перевешивало княжеское, и, сам того не заметив, в споре с ней Эмгыр и сам перешел на повышенный тон. Но несмотря на это, и даже на то, что дочь вылетела из залы, хлопнув неподъемной дверью, император понимал — она уже приняла решение. И реши она отказаться от его предложения, не стала бы тратить на «невыносимого, бессердечного» отца столько слов, не стала бы скрывать под жаркими отповедями интереса к будущему Империи и планам императора. Цирилла была рождена, чтобы править. И как бы ни пыталась она изменить самое себя, как бы хорошо ни расправлялась с монстрами и ни строила витиеватые нецензурные словесные конструкции, явно кому-то подражая, бежать от собственного предназначения было бессмысленно. А это значило, что пришло время написать письмо, которое император так долго и старательно откладывал. Совет поступить так, как он собирался, ему дала, конечно, Йеннифэр. Для Эмгыра было совершенно очевидно — чародейка преследует собственные интересы, но в данном случае ее мотивы, касательно Цири, было ровно такими же, как его собственные. Йеннифэр пеклась о ее благополучии, и, пожалуй, впервые за все время их знакомства, была совершенно искренна в своих устремлениях. Кроме того, планы императора вполне совпадали с тем, как Йеннифэр видела идеальное будущее для Цириллы, а, значит, ее советы можно было принимать без оглядки на вечную подозрительность. Вот только проблема была в том, что, признавая безусловную правоту Йеннифэр, Эмгыр просто не хотел следовать этому совету. Там, за много миль от Вызимы, в своих покоях, утопающих в свежих цветах, та, кому он собирался написать, должно быть, уже спала. Император помнил, как впервые переступил порог той спальни после церемонии бракосочетания. Аромат цветов тогда едва не вытолкнул его обратно, но он, закрыв за собой дверь, решительно сделал два шага вперед. А потом, замерев, совершенно позорно чихнул на всю комнату. Та, что ждала его на ложе, тогда рассмеялась. И никто в его присутствии уже много лет не смеялся так легко и искренне. — Принеси бумагу и чернила, — вынырнув из тяжелой задумчивости, император нервно постучал пальцами по столешнице — сегодня он уже перешел слишком много границ, чтобы по-прежнему считать свои промахи. Тем более, что счет им, видимо, был едва открыт. Мерерид поклонился и молча растворился в полумраке. Император снова перебрал пальцами по темному дереву стола. Чего проще было сейчас снова отложить это дело на потом, ведь неизвестно еще, когда Цирилла вернется, и вообще выживет ли после того, что задумала. Чего проще — велеть подготовить ванну, а потом, окончательно изгнав этот день из своего тела и мыслей, отправить совсем другое письмо. Такое, какое Эмгыр действительно хотел написать. «Милая Рия, я считаю минуты до того дня, когда мы снова увидимся…» Она назвала ему свое настоящее имя едва ли не через год после свадьбы. К тому моменту Эмгыр уже окончательно примирился с мыслью, что образ Цириллы Фионы Элен Рианнон так прочно впитался в ее натуру, что она и сама забыла, какое имя получила при рождении. В тот день она потеряла ребенка. И когда придворный лекарь наконец позволил императору подойти к ее постели, он увидел ее словно впервые. Ее холодные сухие пальцы сжали его ладонь так отчаянно крепко, а в покрасневших зеленых глазах читалась такая невыносимая, разрушительная вина, что на мгновение Эмгыру стало трудно дышать. Он никогда не позволял себе лишних жестов, но тогда от досады и горя ему захотелось собственноручно разгромить покои императрицы и вздернуть придворного лекаря без суда. А когда с ее пересохших губ сорвалось едва слышное «Простите…», впервые с далекого детства император почувствовал, как к горлу подкатывает соленый тяжелый ком. Он просидел с ней тогда весь остаток дня, наплевав на военный совет и встречу с послами вассальных княжеств. Большей частью, это время прошло в молчании, но после заката, будто специально ждала покрова темноты для раскрытия страшной тайны, императрица сказала, что хотела дать дочери свое собственное, давно потерянное, принесенное в жертву имя. Рия. — Но теперь, — ответил он ей тогда, наконец позволяя себе улыбнуться, — тебе придется оставить его для себя. Не было ничего удивительного в том, что Йеннифэр советовала избавиться от императрицы. Дело было, конечно, не только в том, что появление при дворе второй Цириллы Фионы Элен Рианнон может вызвать непонимание у вельмож и народа — с момента заключения Цинтрийского мира прошло почти семь лет, и едва ли кто-то до сих пор всерьез верил, что жена Эмгыра — это та самая внучка Львицы из Цинтры. Но даже не будучи законной наследницей Цинтры, императрица вполне была способна произвести на свет законных наследников Нильфгаарда, а это, в свою очередь, могло поставить под вопрос притязания Цириллы на трон. Та, конечно, тоже была рождена в законном браке, но связь императора Эмгыра вар Эмрейса и почти безымянного рыцаря Дани, мужа княжны Паветты, была мало кому очевидна. Оппозиция, набиравшая силу, вполне могла на этом сыграть, используя Рию, как знамя и орудие в своей борьбе. Йеннифэр хотела избежать малейшей опасности, малейших препятствий на пути Цири к титулу императрицы. И Эмгыр, поддерживая ее в этом стремлении, прекрасно понимал, что избавиться от Рии было совершенно необходимо. Само собой, никакой речи не шло о том, чтобы убить ее. Но в столице сейчас царили смутные настроения, и проще простого было, прикрывшись этим, ради ее же безопасности, сослать императрицу в одну из дальних провинций до возвращения венценосного супруга, а потом просто «забыть» вернуть ее обратно. У подданных императоров-победоносцев обычно была крайне короткая память. Мерерид, скользя все также бесшумно, опустил на стол перед Эмгыром несколько белоснежных листов бумаги, золотую чернильницу с гранатовым солнцем на крышке и длинное золоченое перо — острое, как стилет — как раз то, что нужно для того, что он собирался сделать. — Можешь быть свободен, — Эмгыр махнул рукой, и камергер, поклонившись, отошел на несколько шагов, но явно остался в комнате. Мысленно император запустил в его сторону чернильницей, но на деле лишь произнес, не повышая тона, — я сказал, вон. Император обмакнул перо в чернила, пробежал глазами по чистому листу, занес над ним руку, мысленно надеясь, что черная капля сорвется с острия пера, и бумага будет испорчена. Тот, кто слишком часто сталкивался в жизни с Предназначением, никак не мог бы игнорировать знаки судьбы. Но бумага оставалась чистой. Теперь, встретившись с превратившейся из угловато-резкой девчонки в уверенную женщину дочерью лицом к лицу, Эмгыр понимал, насколько не похожей на нее оказалась Рия. Император и прежде усматривал в ней мало сходства с Цири — куда больше императрица походила на Паветту. Те же опущенные пепельные ресницы, та же жемчужно-белая кожа, те же плавные скупые жесты. Сходство дополнялось тем, что Рия заплетала волосы в толстые косы и почти никогда не носила украшений. А еще, конечно, тем, что ее тоже предстояло принести в жертву Империи. Слова выходили из-под пера медленно, нехотя, как кровь вытекает из вскрытой вены. Эмгыр помнил, как она, стоя у сходни императорского флагмана, провожая его, на мгновение — ни секундой дольше положенного — сжала его руки. Император оставил приличествующий случаю легкий поцелуй у нее на лбу. А потом Рия, отстранившись, подняла на него глаза, полные какой-то неясной тревоги, протянула руку и ладонью погладила его по щеке — на глазах у трех генералов и целой толпы солдат. — Возвращайся, — шепнула она. Тепло ее руки на своей коже он иногда до сих пор ощущал, стоило устало прикрыть глаза после очередного военного совета или чтения отчетов о неудачных попытках остановить партизанскую войну в Темерии. Перо вывело последнюю строчку. Эмгыр, не желая даже случайно зацепиться взглядом за только что написанные слова, поставил росчерк своей подписи, свернул письмо, запечатал и резко поднялся на ноги. Этот день никак не желал заканчиваться. *** Она появилась из темноты, как магический рисунок проступает на стене проклятого дома. Но Мерерид не дрогнул — к таким появлениям чародейки он уже успел привыкнуть. — Какие новости? — Йеннифэр сразу перешла к делу. Мерерид и глазом не моргнул. — Его Величество написал письмо и велел отправить, — сообщил он, — оно скреплено личной печатью Императора, так что… — Плевать, — чародейка нетерпеливо протянула руку, — я восстановлю ее, как было. Камергер поморщился, но свиток все же протянул. Йеннифер сомкнула на нем цепкие пальцы. Черная печать с сухим звуком треснула. Чародейка жадно пробежала глазами по строчкам. Удовлетворенно улыбнулась и кивнула Мерериду. Вышитый тяжелый мешочек перекочевал из руки в руку. — Всегда приятно с тобой поболтать, — Йеннифэр отступила обратно в тень. — Это взаимно, ваша милость, — Мерерид чуть склонил голову, — это взаимно. *** Почтовый корабль отходил на рассвете. Отдавая посыльному письмо, Мерерид серьезно сообщил: — Императрице лично в руки. И уже позже, в собственных покоях, камергер извлек из-за пазухи второй свиток. Придирчиво посмотрел на целую печать — да, магичка смогла ее восстановить, после того, как сломала, но буквы вензеля сошлись не слишком ровно. Какая вопиющая небрежность, пусть и печать изначально была фальшивой. Мерерид поморщился, а потом вздохнул — в сущности, это было совершенно неважно. Еще раз глянув на печать, камергер отправил свиток в жадные объятия огня в камине, больше не медля — нужно было торопиться — император всегда просыпался рано.